VIII

Цыган и следом за ним Бержерак вошли в низкую, грязную комнату. Освоившись с темнотой, Сирано различил окружающие предметы и понял, что находится в жалком ночлежном доме, где за ничтожную плату находили себе приют различные бродяги. Эта комната, правильнее сказать, погреб, освещалась день и ночь тусклым светом лампы, высоко подвешенной под закопченным потолком. Окон не было; земляной пол поражал неряшеством. В углу возвышалась крутая витая лестница, ведущая в верхний этаж, где помещалась квартира Бен-Жоеля, Зиллы и Мануэля, единственных постоянных жильцов этого мрачного дома. На половине лестницы, в нише, проделанной в стене, стояла старая деревянная кровать, заваленная грязным тряпьем. Это было ложе древней старухи, хозяйки дома. Здесь жила она, одинокая, молчаливая, злая, замкнувшись в себе, словно черепаха, в своей тесной скорлупе.

Квартира Бен-Жоеля разделялась на две половины. Первая, состоявшая из одной комнаты, освещенной окном "глаз Циклопа", принадлежала Зилле. Это было нечто вроде лаборатории алхимика: везде виднелись реторты, колбы, склянки различных размеров и форматов; в углу очаг, дальше кровать, прикрытая узорчатыми тканями, несколько музыкальных инструментов и, наконец, огромная ваза живых цветов на резном дубовом столике. Все в этой комнате было таинственно, загадочно, но никак не бедно. Да, сразу можно было заметить, что это жилище женщины, жрицы какого-то таинственного культа. Масса дорогих вещиц, старинные книги в пергаментных переплетах, духи, яды, шелковые банты, кинжалы -- все это перемешалось в странном, но живописном беспорядке. Здесь царила приятная, но раздражающая атмосфера, действовавшая одновременно и на мозг, и на кровь.

Другая половина квартиры принадлежала Бен-Жоелю и Мануэлю и состояла из крошечной комнатки-чердака, освещенной окошком, проделанным в потолке; она отделялась от комнаты Зиллы узким коридором.

По приглашению Бен-Жоеля Сирано вошел в комнату Зиллы и, усевшись на стуле, стал с любопытством осматривать оригинальную обстановку.

Где-то вдали пробило одиннадцать часов. Скоро послышались шаги, и в дверях появился Мануэль. Увидав гостя, он в изумлении невольно остановился на пороге.

-- Вас удивляет мое присутствие здесь? -- спросил Сирано.

-- Конечно, сударь, я не знал, что у вас дела с Бен-Жоелем.

-- Дело не в Бен-Жоеле, а в вас.

-- Во мне?

-- Да, именно в вас! Нам с вами надо поговорить кое о чем серьезном, -- продолжал Сирано, и его лицо приняло вдруг то же серьезное выражение, какое у него появилось после ужина в Сен-Сернине. Между тем Бен-Жоэль, стоя у окна, с величайшим интересом присматривался к Сирано.

-- Оставьте нас одних! -- проговорил последний, указывая ему на дверь.

Цыган, молча поклонившись, вышел из комнаты. "Ищи, выслеживай, выспрашивай, сколько твоей душе угодно, -- пробормотал он за дверями, -- все равно без меня ты ничего не добьешься, а уж я постараюсь сторицей отплатить тебе за побои; кровью или золотом, а уж ты мне заплатишь за них!"

Заперев дверь за цыганом и отодвинув свой стул возможно дальше, то есть к самому окну, Сирано сказал серьезным тоном:

-- Садитесь, пожалуйста.

Молодой человек послушно уселся перед Сирано.

-- Я пришел сюда ради вас и для вас, -- это нахожу необходимым сообщить вам сейчас же, чтобы заставить быть со мной откровенным. Согласны ли вы?

-- Как сказать... это зависит...

-- Отвечайте прямо, без обиняков, да или нет? -- проговорил Сирано, слегка раздражаясь.

-- Хорошо, я согласен отвечать вам на все откровенно.

-- Ну, начнем, в добрый час! Вы влюблены в Фавентин?

-- Сударь... -- пробормотал Мануэль, пытаясь встать.

-- Вы ее любите. Ваш вчерашний романс не был обыкновенной импровизацией. Наконец, ваши взгляды, ваше волнение говорили лучше и больше всяких слов. И граф де Лембра был прав, ревнуя к вам невесту.

-- А если бы и так, что же из этого? -- запальчиво спросил Мануэль, гордо закидывая свою красивую голову.

-- Хорошо! Но раз вы рискнули так высоко метить, то, вероятно, у вас была какая-нибудь задняя мысль?

-- Нет, я люблю ее и признаюсь в этом, но задних мыслей и замыслов у меня никаких не было.

-- В таком случае, друг мой, вы просто безумец!

-- Почему безумец? Я преклоняюсь перед женщиной, очаровавшей меня своей грацией и красотой. Это чувство касается лишь одного меня. А ей не все ли равно, люблю ли я ее или нет, раз она ко мне равнодушна?

-- А я иначе думал.

-- Как же именно?

-- Я предполагал, что вы, не находя возможным низвести мадмуазель Жильберту на равную себе ступень, захотите найти возможность возвыситься до нее.

-- Нет, я ни о чем подобном не думал.

-- Неужели?

-- Уверяю вас!

-- Стало быть, вы ни больше ни меньше как обыкновенный цыган, нищий, отличающийся от других, подобных вам, лишь смелостью, иначе говоря, нахальством? -- разочарованно проговорил Сирано.

-- Да, я ничем другим не отличаюсь от других, -- сдержанно ответил Мануэль.

-- Вы глубоко убеждены в этом?

-- Конечно... мне кажется... -- бормотал Мануэль, невольно волнуясь.

-- Расскажите мне, пожалуйста, всю вашу жизнь, -- обратился Сирано к молодому человеку, еще ближе придвигаясь к нему. -- Вы можете быть уверены, что говорите со своим другом! -- добавил он просто.

-- Моя жизнь такая же, как и всех мне подобных, -- это бесконечное скитание по чужбине, полное лишений и излишеств; ночлеги под открытым небом в солнечные и дождливые дни. То ничего, кроме сухого хлеба в продолжение целого месяца, то роскошные пиры, и так -- изо дня в день, и наконец, полнейшее равнодушие к судьбе, какая-то беспечность, увеличивающая радость светлых дней и помогающая легко переносить неудачи тяжелых минут.

-- Хорошо, все это неважно, а дальше что?

-- Как дальше?

-- Не знаете ли вы чего-нибудь о своем прошлом?

-- Очень мало.

-- Но это "очень мало" может иметь огромное значение!

-- Признаюсь, я не считаю себя членом семьи Бен-Жоеля.

Сирано вздохнул с облегчением.

-- Что же заставило вас сомневаться?

-- Мои воспоминания.

-- Вот видите, вы помните кое-что.

-- Так что же из этого? Если даже я случайно найденный ребенок, так кто поможет мне найти мою прежнюю семью?

-- Некоторые люди умеют даже находить иголку в стоге сена, и я льщу себя надеждой принадлежать к числу подобных людей, -- сказал с особым ударением Сирано.

При этих словах Мануэль в величайшем волнении приподнялся со стула.

-- Скажите, умоляю вас, скажите, что вам известно? -- проговорил молодой человек, задыхаясь.

-- Продолжайте дальше, -- спокойно ответил Сирано.

-- Но что же продолжать?

-- Ваши воспоминания. Самые незначительные факты могут разъяснить очень многое.

Мануэль задумался, очевидно, стараясь восстановить в своем взволнованном уме какие-то смутные воспоминания.

-- То, что особенно ясно запечатлелось у меня в памяти, это домашняя жизнь старика Жоеля. Семья его состояла из пяти человек: самого старика, затем его сына, меня, Зиллы, еще совершенно маленькой, и еще одного мальчика, скоро умершего.

-- А как звали этого мальчика?

-- Старик Жоэль звал его Сами, но я, не знаю почему, называл его Симоном.

Невозмутимый Сирано, которого не могли смутить даже двадцать шпаг, направленных на него, вдруг весь вздрогнул и побледнел. Мануэль с любопытством взглянул на своего собеседника, но тот тотчас же овладел собой и спокойно спросил:

-- Вы говорите, что его звали Симоном? Прекрасно! А не знавали ли вы кого-нибудь раньше семьи этого цыгана?

-- Да, хотя очень смутно, но я припоминаю лица каких-то стариков и женщин, потом каких-то детей, между которыми я, кажется, был самый маленький. Особенно хорошо помню я одного высокого, худого мальчика с уверенной походкой и сильным голосом.

-- Кто же это такой?

-- Погодите, дайте вспомнить!.. -- прошептал Мануэль, углубляясь в воспоминания.

-- Да, он был со мной неразлучен и часто колотил меня!

-- Это очень попятно; всегда лица, которые нас бьют, глубже запечатлеваются в нашей памяти. Палка -- это могущественный помощник памяти!

-- Да, но хотя он бил меня, я все-таки очень любил его, он назывался... вот, вот, сейчас вспомню его имя!

Сирано в величайшем нетерпении привстал со стула. Лицо его было покрыто крупными каплями пота, а грудь сильно колебалась под шелковыми складками кафтана.

-- Да говорите же, говорите, скорее! -- шептал он в волнении. Но Мануэль, не слушая его, весь отдался мыслям о себе, о своем настоящем и будущем, и в его голове носились уже фантастические образы.

-- Ну, говорите же! -- крикнул Савиньян, сжимая его руку и выводя его из забытья.

-- Я все пытаюсь вспомнить это имя, но когда уже готов произнести его громко, оно снова исчезает из памяти!

-- Соберитесь с мыслями!

-- Вспомнил!

-- Ну наконец-то!

-- Этот ребенок... первый товарищ моих детских игр был... да, да, наверное!..

-- Ну! Ну!

-- Савиньян... да, Савиньян! -- медленно произнес Мануэль, как бы еще раз вспоминая это некогда так часто повторяемое имя.

Сирано вскочил со стула, но совершенно уже преобразившись; на лице его одновременно выражались и нежность, и радость.

-- Савиньян, сорвиголова, злодей Савиньян, наделявший тумаками своего ученика, когда тот ошибался в уроках фехтования! Да, этот Савиньян вырос, постарел, но еще не утратил памяти! -- воскликнул Сирано, до боли сжимая руку Мануэля.

-- Вы его знаете?

-- Знаю ли я! О Боже, да ведь Савиньян -- это Сирано де Бержерак! Обними, обними меня, дорогое дитя! О, старик Лембра, наверное, перевернулся бы теперь в своем гробу!

-- Вы, вы -- Савиньян? -- воскликнул в радостном изумлении Мануэль, бросаясь в объятия Сирано. -- Но кто же я? -- спросил он вдруг с дрожью в голосе.

-- Ты не Мануэль, долой это имя богемы! Ты теперь -- Людовик де Лембра, брат Роланда де Лембра.

Мануэль, потрясенный этой неожиданной вестью, в изнеможении опустился на стул. Это внезапное открытие казалось ему слишком невероятным, злой иронией судьбы, которая сейчас же снова вернет его к мрачной действительности.

-- Вы не обманываете меня? Не шутите? Не играете моим легкомыслием? -- спросил он с мучительным сомнением в голосе.

-- Во-первых, обращайся ко мне по-товарищески, как раньше, на ты, а во-вторых, я еще никого и никогда не обманывал!

-- О Боже, как я счастлив! -- с восторгом воскликнул Мануэль. -- Но скажите, как могли вы...

-- Опять?

-- Как мог ты, -- поправился Мануэль, сжимая руку Сирано, -- под этими нищенскими лохмотьями искать графа де Лембра?

-- Очень просто, я пристально взглянул на тебя.

-- Не понимаю.

-- А вот поймешь! Тебе знакомо это? -- проговорил Сирано, вынимая из кармана коробочку и поднося ее к свету. Открыв ее, он вынул оттуда портрет молодого человека в роскошном охотничьем костюме.

-- Это мой портрет! -- воскликнул Мануэль.

-- Нет, это портрет твоего отца, когда он был в твоих летах. Теперь ты понимаешь, почему я узнал тебя с первого взгляда? Твои глаза, улыбка, голос, походка -- все говорило мне: "Старик Лембра вновь ожил в своем сыне", и потому-то я велел следить за тобой и пришел сюда расспросить тебя. Иногда природа любит сыграть злую шутку; боясь случайного поразительного сходства, я решил хорошенько выпытать тебя. Когда же у тебя сорвалось мое имя, -- все мои сомнения рассеялись.

-- Савиньян, дорогой мой друг, когда, чем я вознагражу тебя? Но скажи, теперь я смею любить ее? -- робко спросил Мануэль.

-- Эгоист! -- шутя проговорил Сирано. -- Но погоди, теперь нам надо добиться самого главного -- признания твоего брата, а для этого потребуются более веские доказательства.

-- Доказательства! -- повторил молодой человек разочарованно. Слова друга снова вернули его к мрачной действительности.

-- Ну конечно. Ведь не могу же я явиться вот так к графу и сказать: "Вот ваш брат, прошу любить и жаловать!" -- проговорил Сирано, горько улыбаясь; де Бержерак хорошо уже изучил графа и знал, какое впечатление произведет на него эта нежданная находка.

-- Он не поверил бы мне, так как отсутствующие всегда неправы, а в особенности еще если они после пятнадцатилетнего отсутствия являются требовать своих прав. Да что говорить, даже закон был бы против нас, несмотря на мои доводы, несмотря даже на то, что мне одному известно!.. -- добавил он тихо.

-- Хороню, если эти доказательства необходимы, я их найду.

-- Каким способом?

-- Отец Бен-Жоеля, как старший в своем племени представитель рода, имел книгу, в которую записывал все важнейшие события, происходившие в его семье.

-- Ну и что же?

-- А то, что в этой книге должно быть записано мое прибытие в их семью, а также прибытие и смерть Сами.

-- Но для чего они стали бы записывать эти уголовные дела?

-- Не знаю, может быть, ради того, чтобы со временем эти выписки могли принести им доход, как выкуп за краденых детей, а может быть, просто для предотвращения возможности смешения чужой крови с чистой кровью сынов Египта.

-- Ну, это вздор! Они не имеют понятия о своей генеалогии!

-- Нет, ты ошибаешься, старик Жоэль прекрасно знал историю своего рода. Он тщательно записывал все браки и рождения и при случае мог бы насчитать гораздо больше колен в своем роде, чем древнейший дом во Франции.

-- Допустим, что так, но это неважно, поговорим лучше о твоем прошлом!

-- Очень часто во время нашего скитания по Франции мне приходилось видеть купленных и краденых детей, которых приводили в наш табор. Ребенка тотчас же показывали старику Жоелю, он спрашивал имя ребенка, записывал в книгу и затем говорил: "Отныне ты принадлежишь к нашим". Затем прибывшему давали новое имя, которое тотчас же записывалось в книге рядом с настоящим именем. И хотя ребенок смешивался с толпой других ребятишек табора, но его всегда можно было найти по этим спискам. Таким образом Симон назывался Сами, а я получил имя Мануэль. То, что на моих глазах производилось с другими детьми, вероятно, произошло и со мной! -- закончил Мануэль.

-- Да, весьма возможно. А где же эта книга?

-- У Бен-Жоеля.

-- Ну так мы все сейчас же узнаем!

Сирано настолько быстро открыл дверь, что успел заметить отскочившего Бен-Жоеля, с величайшим интересом подслушивавшего у дверей.

-- О, проклятый шпион, так ты все-таки подслушивал! -- крикнул Сирано, хватая цыгана за ухо.

-- Ваша милость! -- взмолился бродяга.

-- Иди сюда, мерзавец! -- крикнул Савиньян, втаскивая его за ухо в комнату Зиллы.

-- Ну, говори, скотина, что ты слышал?

-- Уверяю вас, ничего! Буквально ничего!

-- Не лги! Ну да, впрочем, теперь мне все равно, слышал ты или нет. Говори же, что ты слышал: это сократит мои пояснения!

-- Извините... мне стало скучно одному в комнате, и я... -- начал покорно бродяга.

-- И ты принял участие в нашей беседе?

-- Чтобы сократить ваши объяснения, как вы изволили выразиться, я признаюсь, да, я принял участие в вашем разговоре.

-- Так теперь ты знаешь новую участь Мануэля?

-- Да, и сердечно радуюсь за него; всегда ведь удача наших друзей доставляет нам удовольствие!

-- А в особенности если эти друзья получают возможность оказать благодеяние?

-- Ты можешь рассчитывать на меня, Бен-Жоэль. Пятнадцать лет я был вашим гостем! Те, кто сделал мне зло, уже давно умерли, а граф де Лембра не оставит без внимания тех, с кем в течение пятнадцати лет делил нужду и горе! -- вмешался Мануэль.

-- Хорошо, поговорим теперь о более спешном. Я к тебе обращаюсь, Бен-Жоэль!

-- Слушаю!

-- Скажи, что ты знаешь о Мануэле. Действительно ли в этой книге существует что-нибудь важное?

-- Да, там записаны его имя и различные указания, касающиеся условий, при которых он был найден!

-- Лучше сказать, украден!

-- Ну, положим, этого доказать нельзя!

-- Когда было произведено это похищение?

-- 25 октября 1633 года.

-- Где?

-- В селении Гарриг, недалеко от Фужероля.

-- Есть там еще какие-нибудь подробности или указания?

-- Да, там есть заметка о смерти Сами, ребенке, найденном вместе с Мануэлем.

-- Где же эта книга?

-- Там! -- ответил цыган, указывая рукой на крепкий дубовый шкаф.

-- Давай ее сюда!

Лицо Бен-Жоеля моментально изменилось; приниженное выражение исчезло и заменилось спокойной самоуверенной улыбкой.

-- Зачем она вам? -- спросил он насмешливо.

-- Очень просто, -- чтобы с ее помощью доказать происхождение Мануэля и вернуть ему его права.

Сирано и Бен-Жоэль мгновение молча присматривались друг к другу; наконец, Сирано нахмурился и сделал нетерпеливый жест.

-- Для доказательства подлинности Мануэля вполне достаточно моего засвидетельствования, -- ответил Бен-Жоэль.

-- Ты еще смеешь упорствовать? -- крикнул Сирано, крутя свои усы дрожащей рукой и сам удивляясь своему долготерпению.

По мере того как Бержерак раздражался, цыган становился спокойнее и увереннее. Он уже составил план действий, который удовлетворял и его ненависть к Сирано, и жажду наживы.

Бен-Жоэль до сих пор не мог забыть жгучей, оскорбительной боли от ударов хлыста, полученных на берегу Дордоны. Теперь он злорадно улыбался от приятного сознания, что этот ненавистный оскорбитель вполне зависит от его власти.

-- Если явится необходимость представить эту книгу в суд, я это сам сделаю; я не хочу, -- проговорил он с ударением, -- кому-либо вручать ее!

-- Так ты до такой степени оберегаешь эту реликвию?! -- крикнул Бержерак, приближаясь к цыгану.

-- Да!

-- Неужели?

-- Во-первых, как реликвию...

-- Ну а во-вторых?

-- Как обеспечение!

-- Понимаю, ты не выдашь этой книги, пока не обеспечишь себя денежной гарантией?

-- Да, вы угадали и, конечно, понимаете, что эта книга поднимает мою ценность, которой я без нее лишаюсь совсем.

-- Хорошо, когда надо будет, мы сумеем вытребовать ее при помощи полиции.

-- Бен-Жоэль, неужели ты мне не доверяешь? -- спросил Мануэль, подходя к цыгану.

-- Я не доверяю своей судьбе, -- уклончиво ответил цыган.

-- Ну, идем отсюда, -- проговорил Сирано, беря Мануэля под руку. -- Дома мы поговорим об этом обстоятельнее, а сегодня вечером, в крайнем случае завтра, ты познакомишься со своим братом и вступишь в свои права.

-- Как вам угодно! Не обижайся на меня, Мануэль! -- сказал Бен-Жоэль, провожая гостей.

Лишь только Сирано и Мануэль вышли, цыган самодовольно улыбнулся, затем его жадные глаза опустились, и он погрузился в размышления о будущем. Вдруг, тихие шаги Зиллы прервали его мрачные думы.

-- Скорее, дитя мое, интересная новость!

-- Что случилось? -- спросила Зилла, снимая свой длинный коричневый плащ.

-- А то, моя крошка, что, ничего не подозревая, мы держали у себя в продолжение пятнадцати лет знатного барина!

Гадалка вдруг побледнела, а ее черные, как ночь, глаза лихорадочно заблестели.

-- Знатного барина? -- переспросила она, боясь и вместе с тем сгорая от нетерпения скорее узнать всю правду.

-- Да, без всякого сомнения! Ну-ка поищи, кого здесь не хватает?

-- Мануэля?!

-- Да, его самого, то есть, лучше сказать, его милости Людовика де Лембра, владельца Фужероля! -- ответил Бен-Жоэль, отвешивая низкий поклон невидимому графу.

-- Доказательства! -- властно крикнула Зилла.

-- Я доказал! Я подтвердил!

-- Ты?! -- задыхаясь, переспросила цыганка.

-- Рассказать тебе, моя красотка, как все это случилось? Так слушай! -- начал Бен-Жоэль, не обращая внимания на волнение Зиллы.

И в нескольких словах он передал ей все случившееся. Девушка слушала молча, грустно опустив голову.

Бен-Жоэль снова вышел на улицу и, вернувшись под вечер домой, застал сестру в прежнем положении, с задумчиво опущенной на руки головой.

-- Зилла, ты спишь?

-- Нет, -- возразила цыганка, не поднимая своего бледного лица.

-- Пора ужинать, идем!

-- Спасибо.

-- Ты не хочешь есть?

-- Нет.

-- Ну, как знаешь! -- сказал Бен-Жоэль, принимаясь за еду.

-- Зилла, скажи, что с тобой? -- спросил он после короткого молчания.

-- Ничего.

-- Слушай, я вижу, тут дело нечисто. Может быть, разлука с Мануэлем отняла у тебя аппетит? Неужели ты, в самом деле, любишь его, чудачка?

-- Не все ли тебе равно?

-- Как знать! Ведь тебе прекрасно известно, что я думаю лишь о твоем счастье.

-- Зачем ты отпустил его? -- крикнула Зилла, вскакивая со стула и с негодованием бросаясь к брату.

-- Он вольная птица.

-- Но почему нашептал ты ему эти честолюбивые мысли?

-- Дура! Я ничего не нашептывал ему!

-- Но неужели он действительно граф?

-- Да, я так думаю. Доказательства уж слишком убедительны.

-- О, будь они прокляты! -- вскричала Зилла со стоном.

-- Это почему же?

-- Потому что Мануэль теперь погиб для меня, потому что я люблю его, слышишь? Люблю его!

-- Стало быть, ты признаешься в этой любви?

-- Да, признаюсь. Я проклинаю это счастье, которое возносит его и губит меня. Через неделю он уже даже забудет о нашем существовании!

-- Ну, не забудет.

Но Зилла не могла понять тайного смысла этих слов.

-- А если бы кто-нибудь уничтожил эти доказательства, которые вернули ему имя графа де Лембра? Если бы этот некто был ты и получил за то хорошее вознаграждение? Скажи, ты согласен? -- спросила Зилла, ласкаясь к брату.

-- У тебя губа не дура; но позволь мне дать тебе, моя крошка, один совет.

-- Какой?

-- Молчи и... жди!