Из дома богатого Гиппоникоса слышались звуки флейт и хора мужских голосов. Такие же звуки флейт и мужских голосов раздавались и в доме богатого Пирилампа, и в доме богача Мидия, и в доме Аристокла, и в домах других богатых афинян. Казалось, что стук молотков в Афинах снова будет заглушен звуками флейт и лир и голосами поющих, -- наступали Дионисии, а вместе с ними время драматических представлений в театре. Представления эти, в высшей степени возбуждали интерес афинян. По обычаю, все пьесы, написанные к этому времени, были представлены второму архонту, который, выбирал наиболее удачные. Актеры, которые должны были выступить в этих пьесах, содержались на общественные средства, тогда как хоры содержались и одевались за счет богатых афинских граждан.
Богатому Гиппоникосу выпало готовить хор для "Антигоны" Софокла; Пирилампу -- для трагедии Эврипида; Мидию -- для трагедии Иона; Аристоклу -- для комедии Кратиноса и так далее. Как всегда в этих случаях, в Афинах, началось соперничество между попечителями хоров, которые старались отличиться один перед другим, выставляя самый лучший. Победителям в этой борьбе завидовали не менее, чем победителям на олимпийских играх.
В этот день, кроме хора и самого хозяина дома, у Гиппоникса собрались автор "Антигоны" и трое актеров Деметрий, Каллипид и Полос, которые должны были разыграть трагедии Софокла.
-- Репетиции хора, -- сказал Софокл актерам, когда с приветствиями было покончено, -- уже давно начались. Теперь мы немедленно распределим роли. Роль Антигоны, само собою разумеется, возьмет Полос... Но, -- перебил он сам себя, обращаясь к Полосу, -- скажи мне, слышал ли ты о прекрасной милезианке Аспазии?
И когда последний отвечал утвердительно, поэт продолжал: -- У меня был с нею спор, в котором она порицала наше обыкновение отдавать женские роли мужчинам и утверждала, что женщине следует дозволить выступить на подмостках. Напрасно ссылался я на маски, которые скрывают лицо и громадное пространство театра...
Полос презрительно засмеялся:
-- Когда я вышел в роли Электры и говорил: "о, божественный свет, о воздушный эфир", никто не подумал бы, что я не женщина, глядя на мои манеры, слыша мой голос... А когда я обнимал урну с прахом брата...
-- Весь театр был тронут и глубоко потрясен! -- воскликнул Софокл, и остальные согласились с его мнением. -- На сцене, -- продолжал Софокл, -- никогда не слышно было более трогательного, более женственного голоса, чем твой.
-- Надеюсь, что ты не хочешь этим сказать, что мне удаются только женственные характеры. Я полагаю, ты еще помнишь меня в Аяксе: "о горе мне, что я выпустил эту презренную из рук", -- продекламировал Полос громовым голосом.
-- Нам нужны еще два второстепенных актера, которые выходят на сцену только на несколько минут, но я не хотел бы отдать этих ролей первым встречным, -- вновь заговорил Софокл, -- это, во-первых, роль Гемона, который появляется только тогда, когда Антигону уже уводят.
-- В таком случае, я мог бы исполнить роль Гемона! -- воскликнул Полос.
-- Роль слепого прорицателя Тирезия может взять Каллипид, -- предложил Софокл. -- Затем остается еще один страж и один вестник. Этим двум приходится говорить длинный монолог, который должен быть передан, как можно лучше. Нет ничего неприятнее, когда подобный монолог ведется человеком, едва умеющим говорить. Я решил сам взять на себя эти две маленькие роли. В прежних пьесах я много раз выходил на сцену...
Актеры вполне одобрили намерение поэта и Гиппоникос тоже.
-- Наконец, остается Эвридика, супруга Креона, -- сказал Софокл, -- она появляется в самом конце трагедии и говорит всего несколько слов.
-- Дайте мне Эвридику! -- вскричал Полос.
-- Она уже отдана, -- возразил Софокл. -- Один актер, ни разу не выступавший и не желающий сказать своего имени, хочет сыграть Эвридику.
Любопытство Гиппоникоса и актеров было немало возбуждено таинственным видом поэта, но тот уклонился от дальнейших объяснений. Он подал актерам текст трагедии, дал им некоторые указания относительно их ролей и костюмов, в которых они должны были выйти, затем Гиппоникос представил хористов и пригласил актеров присутствовать на репетиции хора.
Началось пение гимнов Антигоны. Руководитель хора отбивал такт руками и ногами, иногда и сам поэт присоединялся к нему. Он часто отводил в сторону музыканта, сам брал лиру и аккомпанировал хору.
Точно так же как Софокл в доме Гиппоникоса, Эврипид в доме Пирилампа, Ион -- в доме Мидия, Кратинос -- в доме Аристокла, а другие поэты в домах других содержателей хоров, словно полководцы, ободряли и возбуждали мужество своей армии, стремясь быть первым на Дионисиях. Дома содержателей хоров были очагами, из которых возбуждение распространялось по всему городу, у каждого хора, у каждого поэта, была своя партия, желавшая ему победы. Обыкновенное, в подобных случаях, возбуждение афинян на этот раз было доведено до высшей степени. Гиппоникос и Пираламп во всю старались обеспечить себе победу и их соперничество задавало работу афинским языкам. Государственные дела, известия из колоний, сделки в Пирее -- все было отложено в сторону и, если бы афинский флот готовился к морскому сражению, то в эти дни о нем говорили бы менее, чем о Гиппоникосе и Пирилампе. Однако, на Агоре, нашлись двое людей, которые разговаривали совсем о других делах. Это были Перикл и Анаксагор.
-- Ты задумчив, -- говорил философ своему другу, -- тебя заботят какие-то новые государственные планы, или же причиной твоей задумчивости является прекрасная женщина.
-- Возможно, то и другое, -- отвечал Перикл. -- Как было бы прекрасно, если бы человек мог обходиться без женщины, мог нераздельно отдать себя государственным делам или какому-нибудь другому серьезному, великому делу.
-- Человек может обойтись без женщины, может обойтись без всего, -- с особенным ударением сказал Анаксагор, и начал развивать мысль, как хорошо относиться ко всему равнодушно.
Перикл спокойно и кротко слушал мудреца, хотя далеко не имел вида человека согласного с его словами.
-- Если, -- заключил Анаксагор свою речь, -- ты не можешь обойтись без женщины, то мне кажется, твоя жена, Телезиппа, годится так же, как и всякая другая -- она родит тебе детей, чего же ты желаешь от нее еще?
-- Ты, кажется, знаешь хорошо, -- возразил Перикл, -- как она суеверна и как ограничен ее ум. Может быть это еще можно было бы перенести, если бы она была кротка, но эта женщина постоянно противоречит мне, постоянно оскорбляет мой ум и сердце. Когда, мне приходило в голову подарить ей какое-нибудь красивое платье, или что-нибудь такое, что могло бы украсить дом или ее саму в моих глазах, она всегда бывала недовольна и говорила: "разве я недостаточно красива, раз ты хочешь, чтобы я украшала себя? Если я не нравлюсь тебе такой, какая я есть, то не хочу нравиться тебе и украшенная". Разве можно сказать что-нибудь глупее? Во всем, что касается любви, она ведет себя с таким слепым упрямством, которое сделало бы некрасивой самую прекрасную женщину...
-- Различные украшения и красивые платья, которых Телезиппа не желает принимать, все это, с точки зрения рассудка, глупости и излишняя роскошь, -- проговорил Анаксагор. -- Но она тоже женщина и я, во имя мудрости, говорю тебе: оставь свои мечты о прекрасной милезианке Аспазии.
-- Разве я виноват, -- улыбаясь возразил Перикл, -- если красота на земле более могущественна, чем мудрость?
Между тем, от Аспазии к Софоклу много раз посылались тайные послы. В сумерках Аспазия возвратилась к себе домой в сопровождении мужчины, которого соседи, в потемках, приняли за Перикла.
Подойдя к дверям дома, оба остановились. Может быть, обдумывая, должен ли спутник Аспазии переступать через порог. Наконец, Софокл обратился к красавице с вопросом:
-- Что священнее, дружба или любовь?
-- Священнее то, что старее, -- улыбнулась Аспазия, отвечая на загадочный вопрос, столь же загадочно.
Софокл простился и быстро ушел.
На следующее утро, прорицатель Лампон явился в дом, благоволившей к нему, сестры Кимона. Он пришел из Акрополя от Диопита, с которым долго шептался.
Едва окончилось жертвоприношение, для которого Эльпиника пригласила прорицателя, как он с таинственным видом заговорил о Перикле и Аспазии. Эльпиника и прорицатель часто и охотно болтали о всевозможных новостях.
-- Кажется боги хотят наказать гордого Перикла, -- сказал Лампон.
-- Что случилось? -- поспешно спросила Эльпиника.
-- А то, что в доме прекрасной подруги олимпийца, Аспазии, в сумерках, прокрадывается другой.
-- Ничего удивительного, -- заметила Эльпиника, -- она же гетера! Но кто этот другой?
-- Лучший друг Перикла, любимец богов, как он часто называет себя, трагический поэт с берегов Кефиса.
-- Такой же женский угодник, как и сам Перикл! Но ты принес уже старую новость, друг Лампон. Сколько времени прошло с тех пор, как поэта в первый раз видели с Периклом и Аспазией. Всем известно, что он не меньше своего друга влюблен в нее. Можно было догадаться, что он потихоньку ходит к ней, -- но кто его видел?
-- Я сам! -- вскричал Лампон. -- Я сам видел его и случайно слышал короткий разговор у дверей. А вторым свидетелем, если понадобится, будет Диоцит.
-- Хорошо! -- воскликнула Эльпиника с восторгом. -- Это известие, если оно дойдет до Перикла, нанесет смертельный удар его любовной связи с милезианкой. Но кто скажет об этом Периклу?
-- Лучше всего, если это будет Теодота, так думает Диопит. Эта женщина с некоторого времени, как кажется, имеет вид на возлюбленного Аспазии и если она доставит ему доказательство неверности милезианки, то ей легче будет устранить Аспазию.
-- Бедная Телезиппа! -- вскричала сестра Кимона, -- конечно, лучше всего было бы, если бы у тебя совсем не было соперницы, но хорошо будет уже и то, если милезианку выставят за дверь.
-- Да, это так, -- согласился Лампон, -- из сердца такого человека, как Перикл, красивая и хитрая женщина может быть изгнана только другой красивой и хитрой женщиной. Теодота менее опасна, чем Аспазия; эта продажная коринфянка, будет мягкая, как воск, в наших руках.
-- Успех обеспечен! -- воскликнула Эльпиника. -- Перикл уже обратил на нее внимание -- я это знаю, он был один раз у нее в доме, правда, в обществе милезианки.
-- Их приводил Алкаменес, -- заметил Лампон, -- он работает на нашу пользу. Он также принадлежит к числу людей, ненавидящих милезианку и обрадуется, когда она будет разлучена с Периклом. Он хочет отомстить женщине, изменившей ему, он уже раньше нас задумал заменить милезианку, в сердце Перикла, Теодотой. Ему только недостает должного оружия против Аспазии -- мы доставим ему это оружие, надо дать знать Алкаменесу, чтобы он сговорился с коринфянкой.
Эльпиника подумала немного, затем сказала:
-- Предоставь это мне, я знаю путь, которым это известие может дойти до ушей коринфянки...
Эльпиника рассказала все своему другу Полигноту, который был приятелем Агоракрита, злейшего врага Аспазии. Агоракрит передал увиденное Лампоном своему товарищу в мастерской Фидия и Алкаменес был в восторге, найдя случай отомстить гордой красавице.
Наступили Дионисии. Последние дни празднества предназначались для состязания трагической музы.
В первый день смотрели комедию Кратиноса, которая прошла среди всеобщего одобрения зрителей.
На следующий день снова началось представление; снова тридцать тысяч афинян сидело на каменных скамьях театра. Знатнейшие -- на мраморных скамьях, в первом ряду, богатые -- на принесенных с собою пурпуровых подушках, окруженные рабами, бедняки явились с несколькими фигами и оливками на целый, день, но как те так и другие все чувствовали себя афинскими гражданами, имеющими равные права чтобы судить произведения Софокла, Иона и Эврипида.
Театр был полон, виднелось только одно колеблющееся море человеческих голов. Слышен был громкий шум голосов, который все возрастал. В этот день должна была решиться участь Гиппоникоса и Пирилампа: партии обоих казалось готовы были вступить в рукопашный бой: раздавались громкие крики, сыпались насмешки.
Теодота была в числе зрителей, нарядно разодетая. Ее взгляд часто был направлен в ту сторону, где сидел Перикл, и он, в свою очередь, время от времени смотрел на Теодоту.
Наконец, среди всеобщего шума, раздался громкий голос глашатая, требовавший внимания. Принесена была жертва на алтарь Диониса, затем он провозгласил:
-- Выходит хор Иона!
Представление трагедии Иона афиняне сопровождали громкими криками неодобрения. Затем следовало трагическое произведение Филоклеса. Но его пьесе не суждено было даже закончиться, так как гневные крики стали раздаваться вскоре после начала, затем послышался смех, свистки, топанье ногами.
После этой трагедии началась комедия. Потом выступил хор Эврипида. Его произведение тронуло сердца зрителей. Женщины были растроганы тем, что говорило чувству, мужчины увлечены блестящими мыслями, которыми было наполнено произведение, точно пурпурная ткань, вышитая золотыми нитями.
Роскошные костюмы хора были встречены восклицаниями изумления и восхищения; до сих пор зрители не видели ничего подобного. Когда пьеса закончилась, последовали громкие крики одобрения. Пириламп и его друзья были почти уверены в торжестве.
В короткий промежуток между окончанием этой трагедии и началом следующей, к скамье Перикла быстро подошел раб и подал ему свиток папируса.
Перикл развернул его и прочел:
"Софокл пробирается в дом Аспазии в вечерние сумерки".
Когда Перикл, прочитав записку, огляделся, ища взглядом ее подателя, тот уже исчез. Перикл был раздосадован.
Глашатай провозгласил:
-- Выходит хор Софокла!
Началась трагедия любви. Перед афинянами разыгрывалось действие, в котором любовь представлялась в трех различных ипостасях: любви сестры, любви невесты и любви матери. Из любви к брату умирает Антигона, из любви к невесте умирает Гемон, из любви к сыну умирает Эвридика. Впечатление, произведенное трагедией Софокла на сердца зрителей было глубоко. Трагическое искусство еще никогда не было так прекрасно смягчено, так человечно и в тоже время так возвышенно. Никогда еще не было такого прекрасного пения, столь гармоничного и великолепно составленного во всех своих частях.
Когда ушел хор состязание окончилось, весь собравшийся народ такими громкими криками выражал свое одобрение Гиппоникосу, что судьи, не советуясь, отдали предпочтение автору Антигоны и объявили его победителем.
По обычаю, Софокл и Гиппоникос появились вместе на сцене, чтобы на глазах у народа получить венки из рук судей.
Трудно описать радость и гордость Гиппоникоса, точно также, как горькое разочарование Пирилампа и его приверженцев.
Когда Перикл выходил из театра, он вдруг увидел возле себя Теодоту. Она с улыбкой взглянула на него и, протянув руку, подала маленькую записку:
"Если желаешь узнать подробности о Софокле и Аспазии, приходи к Теодоте. Раб ждет тебя под колоннами Толоса и укажет вход в дом, через потайную дверь", -- прочел Перикл.
Прежде чем Перикл успел решить, примет ли он это приглашение, он увидел Софокла, окруженного толпой друзей выслушивающего поздравления.
Увидев Перикла, поэт поспешил к нему навстречу. Перикл поздравил победителя.
-- Благодарю тебя, -- сказал Софокл, -- но говори мне не как друг, а как беспристрастный судья.
С трудом подавляя то, что более всего занимало его в эту минуту, Перикл сказал:
-- Знаешь, что заставило меня задуматься в твоей пьесе? Как и многих других, меня удивило, что рядом с узами крови, которые эллины привыкли с древних времен считать священными, ты поставил и любовь жениха к невесте. Это нововведение сильно занимает мой ум, но я еще не знаю был ли ты прав.
Затем Перикл прибавил:
-- Мне кажется, под маскою вестника, ты прекрасно передал рассказ о смерти Гемона. Мне показалось, что я узнал твой голос, но кто играл Эвридику? Какой актер скрывался под маской этой царицы? Какое-то чувство волновало меня во время сцены, когда вы двое, ты -- как вестник, он -- как царица, стояли друг против друга. Я никогда не слышал, чтобы на сцене говорили так, как говорила эта царица. Кто, если не Полос, мог придать своему голосу такое очарованье?
-- Нет, это был не Полос, -- улыбаясь отвечал Софокл. -- Ты сейчас говорил о нововведении в моей трагедии, было и еще одно нововведение, о котором до сих пор не знает ни одна человеческая душа, кроме меня и Гиппоникоса: в первый раз, на сцене, под маской, действительно скрывалась женщина...
-- Кто же эта женщина, -- спросил Перикл, -- осмелившаяся вступить на подмостки, наперекор древним обычаям?
-- Ты увидишь ее, -- ответил Софокл, и через несколько мгновений подвел закутанную в покрывало женщину. Он отвел Перикла подальше от толпившегося народа:
-- Неужели необходимо снимать покрывало, Перикл, чтобы ты узнал не только самую красивую, но и самую умную представительницу слабого пола?
Перикл нахмурился.
-- Да, для меня необходимо снять покрывало, -- сказал он холодным тоном.
Затем, решительной рукой, он откинул покрывало с лица женщины и очутился лицом к лицу с Аспазией. Содержание записки Теодоты, казалось ему, подтверждалось: Аспазия, без его ведома, тайно виделась с поэтом, втайне уговорилась с ним появиться на сцене. Он, конечно, был убежден в верности дружбы благородного Софокла, но Аспазия еще раз доказала, что она смеется над всякими цепями.
Все, что думал про себя, молча глядевший на Аспазию, Перикл, она прочла на его лице, по его нахмуренным бровям, по его взгляду и отвечала на это красноречивое молчание:
-- Не хмурься, Перикл, и прежде всего не сердись на своего друга Софокла -- я заставила его сделать то, что он сделал...
-- Не сердись на Аспазию, -- вмешался поэт, -- и знай, что она внушила мне, что дружба священнее любви, если она старее любви.
-- Мое призвание -- борьба против предрассудков, -- продолжала Аспазия, -- и ты не должен сердиться на меня за то, что я нахожу не меньшее удовольствие в образах поэта, чем в мраморных статуях в мастерской Фидия. Я приехала в Элладу для того, чтобы найти в ней красоту и свободу, -- если бы я искала рабства, то осталась бы при персидском дворе и жила, наслаждаясь сонной любовью великого царя. То, что в настоящую минуту беспокоит тебя, друг мой, есть предрассудок, недостойный эллина!
В это время к ним подошел Гиппоникос и пригласил Перикла и Аспазию принять участие в обеде, которым он хотел на следующий день достойно отпраздновать победу.
Начало уже смеркаться, когда Перикл расстался с Гиппоникосом, Софоклом и Аспазией. Задумчиво шел он домой, думая об Аспазии, повторяя в своем сердце то, что она говорила и отдавал ее словам справедливость. Любовь не должна быть цепями! Рабское иго не должно существовать ни для Аспазии, ни для него самого!
"Ты можешь пойти к Теодоте", -- говорил он себе. "Может быть, не следует слишком привязываться к одной женщине".
Он вспомнил о записке коринфянки и о рабе, который ждал его под колоннами Толоса. Сообщенное ему Теодотой, конечно, уже было объяснено Софоклом, но, может быть, она хотела сказать ему еще что-нибудь и он пошел к колоннам Толоса.
Раб повел его пустынными переулками до ограды сада и остановился у маленькой калитки, которую собирался открыть.
Перикл стоял у дома Теодоты; он мог войти, никто не видел его. Вдруг он подумал, что не имеет ни малейшего желания разговаривать с Теодотой. Он сказал рабу, что должен отложить свое посещение. Тот с изумлением посмотрел на Перикла.
На небе взошла Луна; яркий свет ее отражался в морских волнах и освещал вершины гор. Воздух был теплый и мягкий. До Перикла донеслись звуки хора:
"О, всепобеждающий Эрот!" -- где-то вдалеке юноши пели отрывки из полюбившейся трагедии. Новое беспокойство возникло в душе Перикла при мыслях об Аспазии. Он не забыл Софокла и Гиппоникоса и полученных ими лавров. Продолжительный мир начал казаться ему бесцветным, давящее чувство охватило его. Ему казалось, что он должен собрать войско и флот и стремиться к блестящим победам. Он дошел до театра Диониса. Мертвое молчание царствовало в громадном театре, который днем был полон пестрой, оживленной толпой. Перикл бросил взгляд на театр, на ярко освещенную луной вершину Акрополя. Морщины на его лице разгладились, грудь стала дышать свободнее, он чувствовал себя окруженным дыханием бессмертной жизни.