Я не знаю другой страны, гдѣ было бы такъ много птицъ и звѣрей, какъ у насъ на родинѣ. Я не буду упоминать морскихъ птицъ, тюленей и рыбъ, я здѣсь говорю о болѣе рѣдкихъ породахъ: объ орлахъ, лебедяхъ, горностаяхъ и медвѣдяхъ.
Все это я видѣлъ въ дѣтствѣ.
Въ то время лѣса на моей родинѣ оглашались громкими разнообразными голосами птицъ. Весной и лѣтомъ чурыкалъ тетеревъ, сидя на верхушкѣ дерева. а зимой въ лѣсной чащѣ такъ громко кудахтала бѣлая куропатка, что люди сосѣдняго имѣнія не могли разслышать собственныхъ словъ.
Вотъ какъ было тогда.
Года два тому назадъ, послѣ двадцатипятилѣтней отлучки, я возвратился на родину и спросилъ, есть ли еще тетерева и куропатки. Уже шесть лѣтъ, какъ они перестали водиться въ лѣсу. Казалось, что птицы покинули страну одновременно съ отъѣздомъ дѣтей. Такъ какъ на нашемъ большомъ островѣ никогда не появлялось ни одного англичанина съ винтовкой, то, слѣдовательно, птицы не были истреблены, а онѣ просто переселились въ другое мѣсто.
Въ дѣтствѣ мы цѣлыми днями возились съ животными и ухаживали за ними. Съ нѣкоторыми коровами мы были однолѣтками. Овцы и козы появились на свѣтъ послѣ насъ, и мы наблюдали за тѣмъ, какъ онѣ росли и съ каждымъ годомъ становились все больше и больше; наконецъ, онѣ дѣлались такими большими и старыми, что на нихъ надѣвали колокольчики. На наши сбереженія мы покупали козамъ и баранамъ колокольчики. И всѣ эти маленькіе колокольчики съ разнообразными звуками такъ дивно звенѣли лѣтомъ въ лѣсу, сливаясь со звономъ большихъ колоколовъ, надѣтыхъ на коровахъ.
Я никогда не забуду, какъ мнѣ пришлось извести нашего стараго кота. Намъ везло въ томъ, что наши коты жили подолгу, такъ что у насъ въ домѣ постоянно бывалъ старый котъ. Отъ непрерывныхъ дракъ онъ ходилъ обыкновенно весь въ ранахъ и царапинахъ. Однажды нашъ котъ заболѣлъ и запаршивѣлъ такъ, что для насъ, дѣтей, онъ сдѣлался опаснымъ товарищемъ; мнѣ было поручено его убить. Не потому, что я былъ старшимъ среди мальчиковъ, -- я не былъ даже старшимъ, -- но мать со всѣми своими секретами обращалась всегда ко мнѣ, а не къ кому-нибудь другому, и поэтому я не могъ ей отказать. Все-таки я былъ самымъ подходящимъ для такого дѣла.
Топить его я не хотѣлъ, такъ какъ ему тамъ не хватитъ воздуху, думалъ я. Я хотѣлъ удавить его веревкой. Мнѣ было въ то время лѣтъ девять-десять, не больше, и котъ былъ приблизительно того же возраста, такъ что съ моей стороны надо было имѣть много мужества.
Я понесъ кота въ кладовую. Тутъ я перекинулъ веревку черезъ вбитый въ стѣну желѣзный крюкъ, сдѣлалъ петлю посрединѣ и сунулъ въ эту петлю шею кота. Затѣмъ я сталъ затягивать петлю. Я никогда не думалъ, чтобы больной котъ могъ быть такъ живучъ, какъ этотъ. Онъ ничего не высказывалъ мнѣ, не просилъ меня о пощадѣ, но началъ такъ задыхаться, что страшно было на него смотрѣть.
Я похолодѣлъ отъ ужаса. Онъ пытался высвободить свое тѣло изъ петли. Онъ бросался вверхъ и внизъ, кидался во всѣ стороны, одинъ разъ онъ вцѣпился въ меня когтями и порядочно поцарапалъ меня. Хорошо еще, что веревка была такая длинная. Я рѣшилъ итти все дальше къ концу веревки и потянулъ ее изо всѣхъ силъ. Котъ извивался въ рѣдкихъ конвульсіяхъ: то онъ лежалъ, растянувшись вдоль веревки, то онъ упирался головой въ веревку, неестественно высоко вытянувъ заднія лапы.
Я сталъ уговаривать его, какъ обыкновенно уговариваютъ лошадей, я говорилъ ему, чтобы онъ былъ покойнѣй; но онъ едва ли могъ меня слышать. Мы еще минутъ пять боролись съ нимъ такъ бѣшено; наконецъ, котъ сдѣлалъ послѣдній прыжокъ черезъ веревку, сталъ корчиться въ воздухѣ и повисъ. Теперь онъ висѣлъ спокойно. Но я зналъ, что котъ очень живучъ, и потому въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ не отпускалъ веревку. Всякій могъ бы меня теперь свободно свалить однимъ пальцемъ, такъ сильно дрожали мои ноги.
Котъ былъ мертвъ. И я пожиналъ лавры среди своихъ товарищей. Не каждому вѣдь удалось бы сдѣлать то, что я сдѣлалъ. Я всѣмъ говорилъ, что удавилъ кота собственными руками. И еслибъ кто-нибудь вздумалъ меня спросить, не оцарапалъ ли онъ меня при этомъ, то я могъ бы показать опасную царапину на рукѣ и убѣдилъ бы этимъ всякаго въ истинѣ своихъ словъ. Для людей и до сихъ поръ осталось тайной, какъ я отправилъ кота на тотъ свѣтъ...
Въ домѣ у насъ не было собакъ, такъ что зимой заяцъ свободно подходилъ чуть ли не къ самой нашей двери. Тогда мы стояли, притаившись, и щелкали языкомъ, чтобы его успокоить. Мы понимали, что онъ голоденъ, но намъ никогда не удавалось заставить его подойти къ намъ настолько близко, чтобъ накормить его. И намъ ничего не оставалось больше дѣлать, какъ стоять въ сторонѣ и молить Бога о сохраненіи зайца. Этому я научился у своего старшаго брата Ганса; но никто не хотѣлъ вѣрить, чтобъ мы дѣлали что-нибудь подобное.
За зиму по нашей дорогѣ проходило не мало собакъ. Мы знали всѣхъ собакъ въ окрестности, но иногда пробѣгали совершенно незнакомыя намъ собаки, онѣ приходили издалека и были обыкновенно изнурены вконецъ. Если мы ихъ подзывали, онѣ не двигались и ложились на землю; никакими силами ихъ нельзя было сдвинуть съ мѣста.
Въ кладовой были только двѣ вещи, которыя намъ удавалось стянуть. То былъ пеклеванный хлѣбъ и селедка. И то намъ нельзя было брать заразъ большого количества, такъ какъ старшіе могли бы замѣтить; но у насъ была удивительная мать. Когда она заставала насъ въ кладовой, она уходила и дѣлала видъ, что что-то забыла. И селедку и пеклеванный хлѣбъ мы ѣли частенько въ неурочное время, хотя и то и другое получали за обѣдомъ. Этимъ же хлѣбомъ и селедкой мы неоднократно спасали отъ голодной смерти собакъ, забѣгавшихъ издалека въ нашу сторону. Онѣ съ жадностью пожирали ихъ и затѣмъ глотали снѣгъ, чтобы утолить жажду. Съ новыми силами онѣ бѣжали дальше.
Однажды зимой мы съ Гансомъ поѣхали въ лѣсъ за дровами и увидали оленя. Это была взрослая важенка (самка сѣвернаго оленя). Она отбилась, вѣроятно, отъ своего стала, спасаясь отъ собакъ, и заблудилась. Снѣгъ былъ очень глубокъ, и когда она, завидя насъ, шарахнулась въ сторону отъ дороги, то могла пройти едва нѣсколько шаговъ. По мнѣнію Ганса она была голодна. Тогда мы повернули лошадь и поѣхали домой, чтобы принести важенкѣ пеклеваннаго хлѣба и селедокъ. Совершенно неожиданно для насъ она съѣла и то и другое и совсѣмъ насъ не боялась. Когда мы ѣхали по лѣсу, она все время бѣжала за нами, она стояла около насъ, пока мы накладывали дрова и когда мы поѣхали домой, важенка отправилась съ нами вмѣстѣ. Но дома она не позволяла взрослымъ гладить себя и начинала бить передними ногами, когда хотѣла кого-нибудь отогнать отъ себя.
Наступила ночь. На дворѣ стоялъ жестокій морозъ.
Послѣ долгихъ споровъ съ отцомъ, мы получили, наконецъ, разрѣшеніе запереть важенку въ сарай и накормить ее. Но утромъ она не хотѣла возвращаться въ лѣсъ. Она осталась у насъ не на одинъ, а на много дней, и ея пребываніе дорого обошлось намъ.
Дали знать управляющему. Объявили всенародно въ церкви. Владѣлецъ важенки не являлся. Тогда стали поговаривать о томъ, чтобы продать важенку съ аукціона; но кто же въ нашемъ бѣдномъ приходѣ могъ бы купить такую большую скотину? Наконецъ ее рѣшили зарѣзать.
Мы только и дѣлали цѣлыми днями, что кормили ее. Она охотно ѣла пеклеванный хлѣбъ, но каша была ей не по вкусу. Она любила жевать мороженные листья рѣпы, которыми мы, къ счастью, могли свободно располагать. Кромѣ того мы съ Гансомъ доили потихоньку корову и давали важенкѣ молока; она пила его неохотно, но за то сама давала намъ немного молока.
Со взрослыми она была раздражительна и зла, и подпускала къ себѣ только насъ, дѣтей. Иногда она сбрасывала наши фуражки и обнюхивала наши волосы. Бытъ можетъ она думала, что мы были телята какой-нибудь рѣдкой породы.
Однажды пришелъ сосѣдъ, который долженъ былъ заколоть важенку. Но онъ ничего не смыслилъ въ этомъ дѣлѣ и не могъ найти надлежащаго мѣста, а попалъ ножомъ въ самую кость. Важенка вырвалась отъ насъ и бросилась бѣжать по дорогѣ съ ножемъ въ затылкѣ.
-- Ты увидишь, изъ этого ничего не выйдетъ, -- сказалъ мнѣ Гнась, -- важенка сама сумѣетъ себѣ помочь.
Но старшіе тутъ же рѣшили ее пристрѣлить.
-- Это также не поможетъ, -- сказалъ Гансъ.
Мы схватились за руки и взвыли отъ восторга, заранѣе увѣренныя въ томъ, что всѣ усилія извести важенку будутъ напрасны.
Дали знать лѣсничему. У него было старое заржавленное ружье. Однажды онъ зимой повѣсилъ его надъ горящимъ очагомъ. Послѣ этого ружье стало давать осѣчку. Вѣроятно, у него не хватало дроби, потому что онъ наломалъ безчисленное множество большихъ гвоздей и зарядилъ ими ружье. Затѣмъ онъ прошепталъ надъ очагомъ какія-то слова. Это было, вѣроятно, какое-нибудь заклинаніе или нѣчто въ этомъ родѣ. Онъ обернулся, бормоча что-то, а затѣмъ подошелъ къ намъ съ искаженнымъ лицомъ. Предчувствіе чего-то сверхъестественнаго и мрачнаго наполнило наши души во время этихъ таинственныхъ приготовленій.
Такой стрѣлокъ не могъ, конечно, быть мастеромъ своего дѣла. Это былъ какой-то мечтатель. Во всѣхъ его дѣйствіяхъ было что-то мистическое. Намъ съ трудомъ удалось поймать важенку.
Она упрямилась и была разъярена до крайности и ни на что не хотѣла итти на дворъ, мы должны были ради нея спуститься съ холма.
Лѣсникъ взялъ ружье, цѣлился цѣлую вѣчность и, наконецъ, нажалъ курокъ.
Кажется, самка сѣвернаго оленя не маленькое животное, но даже она зашаталась на мѣстѣ, когда цѣлый зарядъ дроби и гвоздей угодилъ ей въ голову. Нѣсколько секундъ важенка стояла оглушенная, какъ бы прислушиваясь къ чему-то ужасному, происходящему въ ея собственной головѣ, затѣмъ она упала на колѣни и грохнулась на бокъ. Мы видѣли, какъ что-то косматое и сѣрое нѣсколько разъ вздрогнуло, а потомъ присмирѣло. Важенка лежала мертвая. Я написалъ стихотвореніе, въ которомъ видно, что она была какъ бы равна намъ, а не околѣла подобно собакѣ. Это было очень длинное стихотвореніе, но я запомнилъ только одинъ стихъ:
"Миновали для тебя голодъ и холодъ;
Ты почила въ гробу, такъ чиста и свѣтла.
Хранитель Сіона вознесетъ тебя къ небу
Онъ дастъ тебѣ манны, напоитъ виномъ..."
Затѣмъ остается сказать еще нѣсколько словъ о птицахъ, приносящихъ вредъ. Я подразумѣваю птицъ, водворяющихся весной, во время посѣва на поляхъ и пожирающихъ сѣмена. Это большей частью дѣлаютъ дикіе гуси, воробьи и куры.
На насъ, дѣтяхъ, лежала обязанность охранять поля отъ этихъ птицъ, а такъ какъ это была дѣйствительно трудная работа, и такъ какъ она являлась часто помѣхой въ нашихъ интересныхъ играхъ, то мы отъ всей души возненавидѣли этихъ птицъ. Особенно возбуждали нашу ненависть куры. Мы были часто по отношенію къ нимъ очень жестоки. Мы доходили до виртуозности. Когда случалось бросать въ нихъ камнями и полѣньями, они какимъ-то чудомъ оставались живы и громко кудахтали. Тогда старшіе грозили намъ изъ окна, чтобъ мы прекратили свои кровожадныя забавы.
Какъ-то Гансу одолжили на время ружье. Онъ стрѣлялъ изъ него и сдѣлался ярымъ охотникомъ. Въ лѣсу онъ обыкновенно промахивался, зато, когда онъ началъ стрѣлять въ куръ, которыя стояли совершенно спокойно на одномъ мѣстѣ, то ему случалось попадать въ цѣль. Конечно, послѣ этого дни ружья были сочтены.