Роландсенъ сидитъ въ своей комнатѣ и дѣлаетъ опыты. Изъ окна ему видно, что знакомая ему вѣтка на извѣстномъ деревѣ въ лѣсу покачивается вверхъ и внизъ. Кто-нибудь, вѣрно, качается на деревѣ, но листва слишкомъ густа, чтобы можно было что-нибудь разсмотрѣть за ней. И Роландсенъ продолжаетъ свою работу.
Сегодня работа что-то не идетъ. Онъ пробуетъ взять гитару и сыграть жалобную пѣсенку, но и это не удается. Пришла весна, и кровь у Роландсена кипитъ.
Пріѣхала Элиза Моккъ, онъ ее встрѣтилъ вчера вечеромъ. Онъ былъ гордъ, держалъ носъ кверху и сумѣлъ сдержатъ себя; повидимому, она хотѣла ему доставить маленькую радость какимъ-нибудь дружескимъ словомъ, но онъ отнесся къ этому холодно.
"Я привезла вамъ поклонъ отъ телеграфистовъ изъ Росенгорда", сказала она.
Роландсенъ не поддерживалъ дружбы съ телеграфистами, онъ не былъ склоненъ къ товариществу. Она, вѣроятно, хотѣла этими словами опять подчеркнуть разстояніе между ними; о! онъ попомнитъ ей это, онъ ей за это еще заплатитъ.
"Вы должны когда-нибудь принести мнѣ свою гитару", сказала она.
Это могло озадачить другого, не уклониться же было отъ такой чести; однако, Роландсенъ уклонился. Въ свою очередь онъ рѣшилъ сейчасъ же отплатить ей. Онъ сказалъ.
"Съ удовольствіемъ. Вы получите мою гитару когда угодно".
Изъ этого можно было видѣть, какъ онъ на нее смотритъ. Словно это вовсе не Элиза Моккъ, особа, которая можетъ добыть себѣ хоть десять тысячъ гитаръ.
"Нѣтъ, благодарю васъ", отвѣчала она, "но мы все же могли бы поупражняться немножко".
"Я вамъ ее доставлю".
Тогда она закинула голову назадъ и сказала:
"Мнѣ ея вовсе не нужно съ вашего позволенія".
Его дерзость подѣйствовала. Мстительное чувство улеглось въ немъ, онъ пробормоталъ:
"Я только хотѣлъ отдать вамъ единственное, что у меня есть".
Онъ низко поклонился ей и ушелъ,
Онъ пошелъ къ квартирѣ кистера. Ему хотѣлось навѣстить его дочку Ольгу. Весна пришла и Роландсену необходимо было имѣть возлюбленную; вѣдь не легко было справляться съ такимъ большимъ сердцемъ. Къ тому же у него были свои соображенія, чтобы ухаживать за Ольгой. Ходили слухи, будто Фридрихъ Моккъ засматривается на дочку кистера, и Роландсенъ хотѣлъ оттереть его; да, этого ему хотѣлось. Фридрихъ былъ братомъ Элизы; еслибы онъ остался съ носомъ, это было бы не дурно для всей семьи. Съ тому же Ольга и сама по себѣ во всякомъ случаѣ стоитъ того, чтобы за ней поухаживать. Родандсенъ зналъ ее еще совсѣмъ маленькой дѣвчуркой; доходы ея семьи были довольно-таки скромны, такъ что она должна была до конца донашивать свои платьица, прежде чѣмъ получить новыя, но она была свѣжа и хороша, и ея обносочки очень шли къ ней.
Роландсенъ два дня подъ рядъ навѣщалъ ее. Это было возможно только вслѣдствіе того, что онъ прямо шелъ къ ней въ домъ и каждый разъ вручалъ отцу ея какую-нибудь книгу. Ему непремѣнно нужно было всучить эту книгу старику кистеру, который не просилъ о ней, да и не желалъ ея. Роландсенъ же стоялъ на своемъ и выказывалъ величайшую горячность по поводу книги. "Это самыя полезныя книги на свѣтѣ", говорилъ онъ, "и я добьюсь, чтобы онѣ получили самое широкое распространеніе; вотъ, пожалуйста".
Онъ спросилъ кистера, понимаетъ ли онъ что нибудь въ стрижкѣ волосъ. Но кистеръ во всю свою жизнь никогда не занимался волосами; вотъ Ольга, та гораздо больше въ этомъ смыслитъ, потому что она слѣдитъ въ этомъ отношеніи за всѣмъ домомъ. Тогда Роландсенъ обратился съ самыми убѣдительными просьбами къ Ольгѣ, чтобы она подрѣзала ему волосы. Она покраснѣла и спряталась. "Я не могу", сказала она. Но Роландсенъ снова нашелъ ее и такъ просилъ, что ей пришлось сдаться.
"Какъ вы хотите подстричься?" спросила она.
"Какъ вы хотите", отвѣчалъ онъ: "иначе не можетъ и быть".
Онъ обернулся къ кистеру, и старичку стало такъ не по себѣ отъ его дерзости, что онъ быстро утомился и удалился въ кухню.
Роландсенъ, оставшись одинъ съ Ольгой, прикинулся высокопарнымъ и сталъ говорить возвышеннымъ слогомъ:
"Когда вы изъ темноты улицы въ вѣтреный вечеръ входите въ освѣщенную комнату, то свѣтъ отовсюду такъ и струится вамъ въ глаза, не правда ли?".
Ольга не поняла, что онъ подразумѣваетъ подъ этимъ, но отвѣчала: "Да".
"Да, сказалъ Роландсенъ. "Такъ случается и со мной, когда я прихожу къ вамъ".
"Что, здѣсь ужъ не нужно стричь больше?" спросила Ольга.
"Отчего же, стригите, стригите себѣ смѣло. Вамъ самимъ лучше знать. Видите: вы хотѣли убѣжать и спрятаться. Но сталъ ли бы я лучше отъ этого? Развѣ молнія можетъ погасить искру?".
Онъ, должно быть, совсѣмъ съ ума сошелъ.
"Если бы вы не шевелили головой, я бы лучше могла справиться", сказала она.
"Я, стало быть, не долженъ смотрѣть на васъ? Послушайте, Ольга, вы помолвлены?".
Ольга не была готова къ этому вопросу. Она къ тому же была не такъ ужъ смѣла и опытна, чтобы выслушать что-нибудь подобное безъ смущенія.
"Я? нѣтъ", -- вотъ все, что она отвѣтила.-- "Да мнѣ, думается, и такъ живется, какъ нельзя лучше. Ну, теперь мнѣ остается только подравнять".
Ей хотѣлось дать ему почувствовать, что она подозрѣваетъ его въ нетрезвости. Но Роландсенъ не былъ пьянъ, а только немного утомленъ: ему пришлось здорово поработать послѣднее время; всѣ чужіе рыбаки задавали большую работу телеграфу.
"Нѣтъ, только не кончайте", взмолился онъ! "подстригите меня еще разикъ или два и довольно".
Ольга засмѣялась.
"Да нѣтъ, вѣдь это же смысла не имѣетъ".
"Ахъ, ваши глаза, словно звѣзды-близнецы", сказалъ онъ. "А вашъ смѣхъ такъ дѣйствуетъ на меня словно солнце".
Она сняла съ него покрывало, почистила его щеткой и стала собирать волосы съ пода. Онъ бросился помогать ей, руки ихъ встрѣтились. Она была молоденькая дѣвушка, ея дыханіе обвѣвало его и обдавало жаромъ. Схвативъ ея руку, онъ замѣтилъ, что платье ея на груди заколото только обыкновенной, дешевой булавкой.
"Нѣтъ, зачѣмъ вы это дѣлаете!" сказала она, заикаясь.
"Ни зачѣмъ. Да, то-есть, я хотѣлъ поблагодарить васъ за вашу услугу. Если бы я не былъ окончательно помолвленъ, я бы влюбился въ васъ".
Она поднялась съ полу, собравъ въ руки его волосы; онъ же все еще оставался на полу.
"Вы испортите свое платье", сказала она и вышла...
Когда кистеръ вернулся, Роландсенъ снова старался выказать оживленіе; показалъ свою остриженную голову, и напялилъ шляпу до самыхъ ушей, чтобы видно было, какъ она стала велика ему. Затѣмъ вдругъ, взглянувъ на часы, объявилъ, что ему пора въ контору, и ушелъ.
Роландсенъ отправился въ лавку, гдѣ попросилъ показать ему булавки и брошки, и притомъ на самыя высокія цѣны. Выбралъ онъ имитацію камеи и попросилъ отсрочки платежа, но не получилъ на это согласія, такъ какъ долгу-де за нимъ и такъ достаточно. Тогда, взявъ дешевенькую стеклянную булавочку подъ агатъ и уплативъ за нее нѣсколько шиллинговъ, Роландсенъ ушелъ изъ лавки.
Это было вчера вечеромъ...
Теперь Роландсенъ сидитъ въ своей комнатѣ и не можетъ работать. Онъ беретъ шляпу и выходить изъ дому посмотрѣть, кто это качается на деревѣ въ лѣсу. Тотчасъ же его охватываетъ львиное бѣшенство: это юмфру фонъ-Лоосъ подаетъ ему знаки и теперь ждетъ его. Какъ бы ему укротить ея жадность!"
"Здравствуй", сказала она. "Какъ ты обкорналъ себѣ голову!"
"Я всегда стригу волосы къ веснѣ", возразилъ онъ.
"Въ прошломъ году я тебя стригла. На этотъ разъ я ужъ оказалась не нужна".
"Я не хочу съ тобою спорить", сказалъ онъ.
"Не хочешь?"
"Нѣтъ. И нечего тебѣ стоять тутъ и трясти весь лѣсъ до самыхъ корней, чтобы весь свѣтъ тебя видѣлъ".
"Да и тебѣ, собственно, нечего стоять и ломаться передо мной", сказала она.
"Тебѣ слѣдуетъ, наоборотъ, стоять внизу, на дорогѣ, и махать мнѣ оливковой вѣтвью", продолжалъ Роландсенъ.
"Ты самъ остригъ себѣ волосы?"
"Нѣтъ, это Ольга".
Да, Ольга, которая, можетъ быть, станетъ когда нибудь женою Фридриха Мокка, остригла ему волосы. Онъ вовсе не желалъ скрывать этого, наоборотъ, онъ хотѣлъ это выставить на видъ.
"Какъ, Ольга?"
"Ну, такъ что же? Вѣдь не отцу же ея было это дѣлать?"
"Ты доведешь до того, что въ одинъ прекрасный день все разстроится между нами", сказала юмфру фонъ-Лоосъ.
Съ минуту онъ постоялъ въ раздумьи. "Можетъ быть, это было бы и лучше", отвѣчалъ онъ, наконецъ.
Она воскликнула: "Что ты говоришь!"
"Что я говорю? Я говорю, что весной окончательно теряешь голову. Посмотри на меня: ну, замѣтно ли, что весна хотъ сколько-нибудь тревожитъ меня?"
"На то ты и мужчина", отвѣчала она коротко и добавила:
"Но я не желаю соперничать съ Ольгой".
"Правда, что пасторъ богатъ?" вдругъ спросилъ онъ.
Юмфру фонъ-Лоосъ отерла глаза и стала снова практичной и благоразумной какъ всегда.
"Богатъ? Я думаю, онъ бѣденъ, какъ церковная крыса".
Еще одна надежда погибла для Роландсена.
"Посмотрѣлъ бы ты всю его одежду", продолжала она. "А потомъ посмотрѣлъ бы одежду его жены. У нея есть двѣ нижнія юбки, которыя... Но онъ безподобный пасторъ. Слыхалъ ты, какъ онъ проповѣдуетъ?"
"Нѣтъ".
"Онъ проповѣдуетъ, какъ лучшіе проповѣдники, какихъ я только слышала".
"Такъ ты увѣрена, что онъ не богатъ?"
"Во всякомъ случаѣ, онъ просилъ отпускать ему въ кредитъ въ лавкѣ".
Въ это мгновеніе весь свѣтъ померкъ въ глазахъ Роландсена и онъ собрался итти.
"Ты уходишь?" спросила она.
"Да чего ты собственно отъ меня хочешь?"
Такъ вотъ какъ обстояло дѣло! Новый пасторъ наполовину возродилъ ее, и она вооружилась кротостью, но прежняя природа въ ней проснулась.
"Я одно скажу тебѣ", заявила она: "ты слишкомъ далеко заходишь".
"Хорошо", сказалъ Роландсенъ.
"Ты наносишь мнѣ кровную обиду".
"Тоже хорошо", опять сказалъ Роландсенъ.
"Я не выдержу этого, я покончу съ тобой".
Роландсенъ опять задумался. И, подумавъ, сказалъ:
"Я когда-то думалъ, что это ужъ навсегда. Съ другой стороны я не Богъ, я не могу этому помочь. Дѣлай, какъ хочешь".
"Ну, вотъ и прекрасно", сказала она горячо.
"Въ первый вечеръ тутъ въ лѣсу ты не была такъ равнодушна. Я цѣловалъ тебя и ничего не слыхалъ отъ тебя, кромѣ легкаго визга".
"Я вовсе не визжала", протестовала она.
"И я люблю тебя больше жизни и думалъ, что ты будешь моей собственностью, моей славной... Гм-гм! Такъ-то".
"Не огорчайся изъ-за меня, -- сказала она съ горечью, -- но съ тобою-то что будетъ?"
"Со мной? Какъ знать. Это не интересно".
"Только ты не думай, что у тебя что нибудь выйдетъ съ Ольгой. Она выйдетъ за Фридриха Мокка".
"Ахъ, вотъ какъ", подумалъ Роландсенъ: "весь міръ это знаетъ". Полный раздумья, двинулся онъ впередъ, и юмфру Лоосъ послѣдовала за нимъ. Они дошли до нижней дороги и пошли дальше.
"Тебѣ идутъ короткіе волосы", сказала она; "но какъ они скверно острижены, совсѣмъ неровно".
"Не можешь ли ты одолжить мнѣ триста талеровъ?", спросилъ онъ.
"Триста талеровъ?"
"На шесть мѣсяцевъ".
"Я все-таки не дала бы ихъ тебѣ. Вѣдь все кончено между нами".
Онъ кивнулъ головой и сказалъ: "ну, вотъ и прекрасно".
Однако, когда они дошли до забора приходской усадьбы, гдѣ Роландсену нужно было повернуть, она сказала: "Къ сожалѣнію, у меня нѣтъ трехсотъ талеровъ для тебя; будь здоровъ, до скораго свиданія". Сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, она еще разъ обернулась и спросила:
"Нѣтъ ли у тебя еще бѣлья, которое нужно помѣтить".
"Откуда?", отвѣчалъ онъ, "я съ тѣхъ поръ не получилъ ничего новаго".
Она ушла. Роландсенъ чувствовалъ облегченіе и думалъ: "Если бы ужъ это былъ послѣдній разъ!"
На столбѣ забора былъ прибитъ плакатъ, и Роландсенъ прочиталъ его: это былъ плакатъ коммерсанта Мокка: четырехсотъ талеровъ за открытіе вора. Даже самъ воръ долженъ былъ получить это вознагражденіе, если явится.
"Четыреста талеровъ!", подумалъ Роландсенъ.