Пришла зима, ужасная сырая зима, почти безъ снѣга, туманная, мрачная, вѣчная ночь безъ одного движенія вѣтерка въ продолженіе цѣлой долгой недѣли. На улицахъ цѣлый день горѣлъ газъ. И все-таки прохожіе въ туманѣ наталкивались другъ на друга. Всѣ звуки, звонъ колоколовъ, шумъ извозчиковъ, человѣческіе голоса, конскій топотъ -- все, все дрожало въ густомъ воздухѣ надтреснутыми звуками, въ туманномъ, всюду проникавшемъ и удушливомъ воздухѣ. Недѣля шла за недѣлей, а погода не мѣнялась.
Я все попрежнему былъ на родинѣ.
Все сильнѣе цѣплялся я за эту гостиницу "ночлегъ для пріѣзжихъ", гдѣ для меня находились пріютъ и пища. Деньги мои давно всѣ уже вышли, но я продолжалъ тамъ оставаться, какъ-будто имѣлъ на то законное право. Хозяйка мнѣ ничего пока еще не говорила. Меня однако мучила невозможность платить ей. Такъ прошли три недѣли.
Вотъ уже нѣсколько дней, какъ я принимаюсь за свое писательство, но мнѣ не удается воспроизвести ничего, что удовлетворило бы меня; мнѣ больше не везло, хотя я попрежнему; былъ прилеженъ и садился за работу нѣсколько разъ въ продолженіе дня; что бы я ни начиналъ, ничего не удавалось; счастье было далеко, и я напрасно старался
Въ комнатѣ второго этажа, въ лучшей комнатѣ, я сидѣлъ и дѣлалъ эти попытки. Съ перваго вечера, когда я заплатилъ наличными деньгами, меня оставили въ этой комнатѣ и никто мнѣ не мѣшалъ. Я все время питалъ надежду, что я, наконецъ, напишу статью на ту или другую тему и заплачу за комнату и за столъ; вотъ почему я работалъ такъ усердно. Я началъ аллегорическое повѣствованіе о пожарѣ въ книжномъ магазинѣ, которое должно было отличаться особенной глубиной мысли и особенно понравиться "Командору". Долженъ же узнать наконецъ "Командоръ", что онъ помогъ на этотъ разъ дѣйствительно талантливому человѣку. Я не сомнѣваюсь, что онъ въ этомъ убѣдится; нужно только подождать вдохновенія! И почему не притти вдохновенію? Почему ему не притти въ самомъ скоромъ времени? Я ни въ чемъ не чувствовалъ недостатка; я каждый день, получалъ немного поѣсть отъ моей хозяйки, утромъ и вечеромъ пару бутербродовъ, и моя нервность почти исчезла, мнѣ уже не зачѣмъ было обертывать руки въ тряпки, когда я писалъ, и я даже могъ смотрѣ;ть со своего второго этажа на улицу безъ головокруженія.
Во всякомъ случаѣ, мнѣ было гораздо лучше, и я удивлялся, что до сихъ поръ не могъ кончить свою аллегорію. Я не понималъ, почему не клеилась работа.
Въ одинъ прекрасный день я понялъ, наконецъ, я убѣдился, насколько я слабъ, какъ лѣниво и плохо работаетъ мой мозгъ. Въ этотъ день ко мнѣ пришла хозяйка со счетомъ и попросила провѣрить его; гдѣ-то вкралась ошибка, такъ какъ по книгамъ выходитъ иначе, но она не можетъ посчитаться, гдѣ именно.
Я сѣлъ и началъ считать. Хозяйка сѣла напротивъ и глядѣла на меня въ упоръ. Я сложилъ эти двадцать цифръ сверху внизъ и нашелъ итогъ вѣрнымъ, потомъ снизу вверхъ и пришелъ къ тому же самому результату. Я посмотрѣлъ на женщину; она сидѣла возлѣ меня и ждала моего рѣшенія. Въ эту самую минуту я замѣтилъ, что она беременна.
Это не избѣгло моего вниманія, хотя я ее вовсе не разглядывалъ.
-- Итогъ вѣренъ,-- сказалъ я.
-- Нѣтъ, провѣрьте еще разъ,-- отвѣтила она.-- Не можетъ быть, чтобы выходило такъ много: тутъ, навѣрное, ошибка!
Я просмотрѣлъ еще разъ всѣ цифры: два хлѣба по 25, ламповое стекло 18, мыло 20, масло 32... простѣйшій счетъ изъ мелочной лавочки, провѣрить который не представляетъ ни малѣйшихъ затрудненій. Я старался найти ошибку, о которой говорила женщина, но я не находилъ ея. Повозившись еще нѣсколько минутъ съ этимъ счетомъ, я почувствовалъ, что у меня въ головѣ все пошло вверхъ дномъ; я уже больше не могъ отличить кредита отъ дебета, и все смѣшалось. Въ особенности сбивали меня слѣдующія цифры: 5/16 фунта сыра по 16. Умъ мой окончательно отказывался работать; я тупо смотрѣлъ на этотъ сыръ и не могъ разобраться.-- Чортъ знаетъ, какъ здѣсь все перепутано!-- воскликнулъ я въ отчаяніи.-- Посмотрите, здѣсь написано 3 5/16 сыра. Ха-ха-ха! Слыханное ли это дѣло. Взгляните сами.
-- Да,-- сказала женщина. -- Они всегда такъ пишутъ. Это -- зеленый сыръ? Ну да, такъ и есть! 5/16 это значитъ десять лотовъ.
-- Да, я конечно понимаю! -- воскликнулъ я, хотя на самомъ дѣлѣ я ничего не понималъ.
Я снова попробовалъ приняться за этотъ счетъ, который мѣсяца два тому назадъ я могъ бы провѣритъ въ двѣ минуты: я потѣлъ, напрягалъ всѣ свои силы надъ загадочными цифрами, мигалъ глазами, какъ-будто изучалъ это дѣло, но ничего не вышло. Эти десять лотовъ сыра доканали меня; мнѣ казалось, что въ моемъ мозгу что-то лопнуло.
Но, чтобы произнести впечатлѣніе, будто я занятъ счетомъ, я шевелилъ губами, бормоталъ цифры, проводилъ пальцемъ внизъ до самаго итога. Женщина сидѣла и ждала. Наконецъ, я сказалъ:
-- Я еще разъ посмотрѣлъ все съ начала до конца и не нашелъ никакой ошибки.
-- Нѣтъ?-- спросила хозяйка, въ самомъ дѣлѣ?
Я замѣтилъ, что она мнѣ не вѣритъ. И сейчасъ же мнѣ почудилось въ тонѣ ея голоса какая-то небрежность, равнодушный тонъ, котораго я не замѣчалъ въ ней раньше. Она сказала, что я, можетъ-быть, не привыкъ считать 16-ми долями, что она обратится къ лицамъ болѣе опытнымъ въ этомъ дѣлѣ. Все это было сказано не съ цѣлью уколоть меня или осрамить, а серьезнымъ и задумчивымъ тономъ. Дойдя до двери, она сказала, не оборачиваясь:
-- Извините, что я васъ потревожила.
Она ушла.
Но вскорѣ дверь открылась, и хозяйка опять вошла, она, вѣроятно, не успѣла дойти до порога, какъ уже вернулась.
-- Не забытъ бы мнѣ: вы не сердитесь на меня, но мнѣ съ васъ нужно кое-что получитъ, -- сказала она.-- Вчера исполнилось 3 недѣли со времени вашего пріѣзда. Да, такъ оно и будетъ. Знаете, не легко перебиваться съ такимъ большимъ семействомъ, и я не могу держатъ своихъ постояльцевъ въ кредитъ, къ сожалѣнію...
Я перебилъ ее.
-- Я работаю надъ статьей, о которой говорилъ вамъ уже раньше,-- сказалъ я,-- и какъ только она будетъ окончена, вы получите ваши деньги. Вы можете быть совершенно спокойны.
-- Да, но статья ваша никогда не будетъ окончена.
-- Вы думаете? Можетъ-быть завтра же найдетъ на меня вдохновеніе или сегодня ночью; въ этомъ нѣтъ ничего невозможнаго и тогда въ четверть часа статья будетъ окончена. Видите ли, у меня совсѣмъ особаго рода работа, не похожая на всякую другую, я не могу сѣсть и работать извѣстное количество времени; я долженъ выждать минуту! Никто же не знаетъ ни дня, ни часа, когда найдетъ вдохновеніе, это придетъ своимъ чередомъ.
Хозяйка ушла, но ея довѣріе ко мнѣ было, очевидно, поколеблено.
Оставшись одинъ, я вскочилъ и вцѣпился отъ отчаянія себѣ въ волосы. Нѣтъ для меня больше спасенія, нѣтъ! Мозгъ мой объявилъ себя банкротомъ! Неужели я уже совсѣмъ идіотъ и не могу высчитать стоимости маленькаго кусочка сыра? Но сошелъ ли я окончательно съ ума? А между тѣмъ, среди всѣхъ этихъ усилій со счетомъ развѣ я не сдѣлалъ наблюденія, несомнѣннаго, какъ день, что моя хозяйка беременна?
У меня не было случая узнать это, никто мнѣ объ этомъ не разсказывалъ, да мнѣ и въ голову не приходило, но, взглянувъ, я тотчасъ же сообразилъ, да еще въ какую минуту,-- когда я высчитывалъ шестнадцатыя доли. Какъ это объяснить?
Я подошелъ къ окну и посмотрѣлъ на улицу, оно выходило на Фогмансгаде. Внизу на мостовой играли грязные, оборванные ребятишки; они перебрасывались пустой бутылкой и ревѣли благимъ матомъ. Телѣга съ домашнимъ скарбомъ проѣхала мимо нихъ; это, вѣроятно, переѣзжающее съ чердака на чердакъ семейства. Я это тотчасъ же сообразилъ. На телѣгѣ лежала мебель, источенная червями: кровати, комоды и красные стулья на трехъ ножкахъ; рогожи, желѣзный хламъ, оловянная посуда. Наверху, на возу, сидѣла дѣвочка, еще совсѣмъ ребенокъ, очень некрасивое существо съ отмороженнымъ носомъ, и крѣпко держалась маленькими синими ручками, чтобы не упасть.
Она сидѣла на ужасныхъ, мокрыхъ дѣтскихъ тюфякахъ и смотрѣла внизъ на ребятъ; перебрасывающихся бутылкой...
Все это я видѣлъ и понималъ безъ труда все, что происходило.
Стоя и наблюдая изъ окна, я слышалъ также, какъ кухарка моей хозяйки пѣла въ сосѣдней кухнѣ; я зналъ мелодію, которую она пѣла, и я прислушивался, вѣрно ли она поетъ. И я говорилъ себѣ, что идіотъ не можетъ дѣлать всего этого; слава Богу, я не былъ безумнѣе любого смертнаго.
Я увидѣлъ, что двое изъ ребятъ на улицѣ ссорятся, два маленькихъ мальчика, одинъ изъ нихъ хозяйскій. Я открылъ окно, чтобы услышать, что они говорятъ другъ другу, и тотчасъ же подъ моимъ окномъ собралась цѣлая куча дѣтей; они смотрятъ на меня съ просящимъ видомъ. Чего они хотятъ? Чтобы имъ что-нибудь бросили? Сухихъ цвѣтовъ, костей, окурковъ или что-нибудь, съ чѣмъ они могли бы поиграть. У нихъ посинѣвшія отъ холода лица и безконечно умоляющій взглядъ. Тѣмъ временемъ маленькіе враги продолжаютъ перебраниваться. Слова, подобныя большимъ мокрымъ чудовищамъ, вылетаютъ изъ этихъ дѣтскихъ устъ; ужасныя ругательства, подслушанныя внизу въ гавани у уличныхъ дѣвокъ и пьяныхъ матросовъ. Оба такъ заняты этимъ, что не замѣчаютъ хозяйки, выбѣжавшей посмотрѣть, въ чѣмъ дѣло.
-- Да,-- объявляетъ сынъ,-- онъ схватилъ меня за горло, такъ что я чуть было не задохся! -- и онъ тутъ же оборачивается къ маленькому злодю, сердито оскалившему на него зубы, и продолжаетъ ругаться:
-- Чортъ бы тебя побралъ, халдейскій пѣтухъ! Такой паршивый хватаетъ за горло людей! Чортъ меня побери, или я тебя...
Мать, беременная женщина, занимающая чуть не всю улицу, беретъ дѣвятилѣтняго мальчика за руку и хочетъ отвести его: Шш! -- закрой свою глотку! Могъ бы иначе ругаться, у тебя такія слова, какъ-будто ты цѣлые годы проводилъ въ кабакѣ. Маршъ домой!
-- Не пойду.
-- Нѣтъ, пойдешь!
-- Нѣтъ, не пойду!
Я стою у окна и вижу, что женщина начинаетъ свирѣпѣть. Эта отвратительная сцена волнуетъ меня, я не могу, дольше выносить ея и зову мальчика къ себѣ наверхъ. Я дважды зову, чтобы положить конецъ этой сценѣ. Послѣдній разъ я кричу такъ громко, что хозяйка, пораженная, поворачиваетъ ко мнѣ голову. Она, тотчасъ же овладѣваетъ собой, дерзко и вмѣстѣ съ тѣмъ смущенно смотритъ на меня, и затѣмъ обращается къ сыну съ замѣчаніемъ. Она говоритъ такъ громко, что я слышу.
-- Стыдись! Люди видятъ, какой ты гадкій.
Изъ всего, что я наблюдалъ, ни одна подробность не избѣгла моего вниманія. Мое вниманіе отличалось замѣчательной проницательностью; я тщательно воспроизводилъ каждую мелочь. Не можетъ быть, чтобы мой разумъ былъ не въ порядкѣ. И что это значитъ: не быть въ порядкѣ?
-- Послушай, знаешь что,-- сказалъ я вдругъ,-- ты уже достаточно много занимаешься своимъ разсудкомъ и въ этомъ отношеніи надѣлалъ себѣ много хлопотъ. Довольно дурачиться! Развѣ это признакъ сумасшествія, когда замѣчаешь и воспринимаешь всѣ явленія? Вѣдь это, наконецъ, просто смѣшно; дѣйствительно, это достойно смѣха, я ясно вижу, что это можетъ произойти съ каждымъ человѣкомъ. Самыя простыя вещи иногда бываетъ трудно сообразить. Но это еще ровно ничего не значитъ; просто случайность. Еще немножко, и я бы высмѣялъ тебя.
Этотъ счетъ изъ мелочной лавочки, эти скверныя 5/16 гадкаго дешеваго сыра,-- ха-ха, сыра съ перцемъ и гвоздикой, за которымъ посылаютъ даже малыхъ ребятъ. Этотъ счетъ могъ бы сбить съ толку каждаго. Уже отъ одного запаха этого сыра можетъ закружиться голова. И я началъ смѣяться надъ зеленымъ сыромъ. Нѣтъ, если бы мнѣ дали подсчитать 5/16 хорошаго сливочнаго масла, это совсѣмъ другое дѣло.
Я лихорадочно разсмѣялся надъ моей выдумкой и нашелъ, что это очень смѣшно. Да, у меня все въ порядкѣ. Я чувствую себя совсѣмъ хорошо. Я -- свѣтлая голова. Слава Богу, у меня все какъ слѣдуетъ.
Веселость моя росла по мѣрѣ того, какъ я ходилъ по комнатѣ и говорилъ съ собой; я громко смѣялся и чувствовалъ себя очень довольнымъ. Мнѣ нужно воспользоваться этимъ свѣтлымъ мгновеніемъ, этой минутой беззаботнаго восторга. Я сѣлъ за столъ и принялся опять за свою аллегорію. Дѣло пошло на ладъ, какъ уже давно не шло; правда, не особенно быстро, но тѣмъ немногимъ, что я написалъ, я былъ доволенъ. Безъ устали я проработалъ цѣлый часъ.
Я уже добрался до важнѣйшаго пункта этой аллегоріи, до самаго пожара въ книжномъ магазинѣ; это былъ очень важный пунктъ, такъ что все ранѣе написанное казалось ничто въ сравненіи съ этимъ мѣстомъ. Я хотѣлъ выразитъ глубокую мысль, что это горятъ не книги, а мозги, человѣческіе мозги, что это своего рода Варѳоломеева ночь.
Вдругъ дверь быстро отворилась и вошла. моя хозяйка...
Она даже не остановилась у дверей, а вышла на середину комнаты.
Я испустилъ короткій хриплый крикъ, мнѣ казалось, что мнѣ нанесли ударъ.
-- Что? -- спросила она,-- вы, кажется, что-то сказали? Только что явился пріѣзжій и намъ нужна эта комната. Вы можете переночевать у насъ внизу; да, у васъ должна быть своя постель, -- и, не дожидаясь моего отвѣта, она начала безъ всякихъ разсужденій сгребать мои бумаги со стола и приводить все въ порядокъ.
Мое веселое настроеніе какъ рукой сняло, меня разбирало зло, отчаяніе, я всталъ. Я предоставилъ ей убрать столъ и ничего не говорилъ; ни слова. Она сунула мнѣ мои бумаги въ руки.
Мнѣ ничего другого не оставалось, какъ только оставить комнату.
Итакъ, пропалъ и этотъ драгоцѣнный мигъ. Новаго постояльца я уже встрѣтилъ на лѣстницѣ, это былъ молодой человѣкъ съ большимъ синимъ якоремъ на рукавѣ; за нимъ шелъ носильщикъ съ чемоданомъ на плечѣ. Очевидно, онъ морякъ, значитъ случайный постоялецъ на одну ночь; врядъ ли ему надолго понадобится моя комната.
Можетъ-быть, завтра же, когда онъ уѣдетъ, ко мнѣ вернется мое счастливое настроеніе и я окончу свою аллегорію, а пока нужно покориться судьбѣ.
Я еще ни разу не былъ въ квартирѣ моихъ хозяевъ, въ этой единственной комнатѣ, въ которой они жили всѣ вмѣстѣ, мужъ, жена, тесть и четверо дѣтей. Кухарка была въ кухнѣ, гдѣ она также и спала; съ отвращеніемъ я подошелъ въ двери и постучалъ; никто мнѣ не отвѣтилъ, но въ комнатѣ слышны были голоса.
Мужъ не сказалъ ни слова, когда я вошелъ, онъ даже не отвѣтилъ на мой поклонъ; онъ взглянулъ на меня такъ равнодушно, какъ-будто я вовсе не касаюсь его. Онъ игралъ въ карты съ человѣкомъ, котораго я видѣлъ какъ-то на пристани, это былъ носильщикъ, по прозвищу "Стекло". На кровати лежалъ маленькій ребенокъ и болталъ самъ съ собой. А на нарахъ сидѣлъ старикъ, отецъ хозяйки, опустивъ голову на руки, какъ-будто у него болитъ грудь или животъ. Волосы у него были совсѣмъ бѣлые. Въ своей позѣ онъ походилъ на пресмыкающееся, насторожившее уши.
-- Мнѣ приходится, къ сожалѣнію, попроситъ у васъ пріюта на эту ночь,-- сказалъ я мужу.
-- Моя жена вамъ такъ сказала?-- спросилъ онъ.
-- Да, мою комнату занялъ другой пріѣзжій.
На это мужъ мнѣ ничего не возразилъ и снова занялся своими картами.
Этотъ человѣкъ сидѣлъ изо дня въ день и игралъ въ карты съ первымъ встрѣчнымъ, входившимъ къ нимъ въ комнату, игралъ безъ всякой ставки, только чтобы провести время и что-нибудь имѣть въ рукахъ. Онъ болѣе ничего не дѣлалъ, шевелился постольку, поскольку дозволяли его лѣнивые члены, въ то время какъ его жена бѣгала взадъ и впередъ по лѣстницамъ, хлопотала по хозяйству и дѣлала все, чтобы только залучить къ себѣ постояльцевъ. Она поддерживала знакомство съ носильщиками и артельщиками, платила имъ опредѣленное вознагражденіе за каждаго доставленнаго ей постояльца, порой также давала и имъ пріютъ на ночь. На этотъ разъ, очевидно, моряка доставилъ ей "Стекло".
Вошли двое дѣтей, маленькія дѣвочки съ худыми, покрытыми веснушками лицами; на нихъ были поистинѣ жалкія платья. Вскорѣ за ними вошла и хозяйка. Я спросилъ ее, куда она меня помѣститъ на ночь, и она отвѣтила мнѣ коротко, что я могу лечь или въ этой комнатѣ или въ передней, на нарахъ,-- какъ мнѣ угодно. Говоря мнѣ это, она ходила по комнатѣ, возилась съ какими-то вещами, которыя она приводила въ порядокъ, и при этомъ ни разу даже не посмотрѣла на меня.
Услышавъ такой отвѣтъ, я оторопѣлъ, всталъ около двери и съежился весь; я сдѣлалъ такое лицо, какъ-будто я очень доволенъ уступить другому свою комнату на одну ночь; чтобы не сердить хозяйку и чтобы она не выгнала меня совсѣмъ, я сказалъ:
"Ахъ, да, какъ-нибудь устроимся!" И замолчалъ. Она продолжала ходить по комнатѣ.
-- Между прочимъ я должна вамъ сказать, что мнѣ совсѣмъ неудобно давать людямъ квартиру и столъ въ кредитъ,-- сказала она.-- И я это вамъ уже говорила разъ.
-- Да, но все дѣло въ какихъ-нибудь двухъ дняхъ, когда моя статья будетъ окончена,-- возразилъ я.-- Я вамъ охотно дамъ еще пять кронъ лишнихъ.
Но она, очевидно, не вѣрила въ мою статью, это я замѣтилъ.
Изъ-за того, что я былъ немного оскорбленъ, я не смѣлъ разыгрывать изъ себя гордеца и покинуть этотъ домъ: я зналъ, что меня ждетъ, если я уйду.
-----
Прошло нѣсколько дней.
Мнѣ пришлось жить въ общей комнатѣ, потому что въ передней, гдѣ не было печки, было очень холодно; ночью я спалъ въ комнатѣ на полу. Пріѣзжій морякъ все еще жилъ въ моей комнатѣ и вообще, кажется, не собирался уѣзжать.
Во время обѣда пришла хозяйка и заявила, что онъ заплатилъ ей за цѣлый мѣсяцъ впередъ; ему нужно до отъѣзда выдержать экзаменъ; вотъ почему онъ въ городѣ. Я все это слушалъ и понялъ, что моя комната потеряна для меня навсегда.
Я вышелъ въ переднюю и усѣлся тамъ; если мнѣ вообще удается написать что-нибудь, то только здѣсь, потому что здѣсь по крайней мѣрѣ тихо. Аллегорія ужъ болѣе не занимала меня: у меня была новая идея, превосходный планъ; я хотѣлъ написать одноактную драму "Крестное знаменіе" на средневѣковый сюжетъ. У меня было уже все обдумано, что касается главнаго дѣйствующаго лица,-- великолѣпная фанатичная блудница, согрѣшившая въ храмѣ, не по слабости и не по страсти, но изъ благородной ненависти къ небу.
Чѣмъ больше времени проходило, тѣмъ больше вдохновлялъ меня этотъ образъ. Наконецъ, она встала передъ моими глазами, какъ живая и именно такой, какой я хотѣлъ ее представить. Ея тѣло было отвратительно и полно недостатковъ: большого роста, худая и смуглая, а при ходьбѣ подъ одеждой чувствовались длинныя ноги; и кромѣ того, у нея были большія оттопыренныя уши. Короче говоря, для глазъ она ничего не представляла изъ себя. Что меня интересовало въ ней, это недостижимое безстыдство, масса содѣянныхъ ею грѣховъ. Она занимала меня, дѣйствительно, въ высшей степени; мой мозгъ былъ заполненъ этимъ образомъ. Я читалъ свою драму два часа кряду. Работа шла съ большимъ напряженіемъ, а иногда съ очень длинными паузами, когда все писалось напрасно и приходилось рвать.
Исписавъ 10--12 страницъ, я, наконецъ, изнемогъ отъ холода и напряженія. Я всталъ и вышелъ на улицу.
Въ теченіе послѣдняго получаса мнѣ очень мѣшалъ работать дѣтскій крикъ изъ хозяйской комнаты, такъ что все равно я не могъ дольше работать. Я сдѣлалъ большую прогулку по Драменевенену и бродилъ по улицамъ до самаго вечера, все время обдумывая продолженіе своей драмы.
Когда я возвращался домой, со мной произошло слѣдующее:
Я сталъ у лавки сапожника, на концѣ улицы Карла-Іоганна, почти у самой желѣзнодорожной площади; Богъ вѣсть, зачѣмъ я остановился именно передъ этой лавкой.
Я смотрѣлъ въ окно, но совсѣмъ не думалъ о сапогахъ: мои мысли были далеко гдѣ-то въ другихъ мірахъ. Мимо меня прошли нѣсколько болтающихъ прохожихъ, но я не слышалъ, что они говорили; вдругъ я услышалъ голосъ:
-- Добрый вечеръ!
Со мной здоровался мой товарищъ по прозвищу "Дѣвица".
-- Добрый вечеръ! -- отвѣчалъ я разсѣянно. Я посмотрѣлъ на "Дѣвицу" и не сразу узналъ его.
-- Ну, какъ живете?-- спросилъ онъ.
-- Да ничего, какъ всегда.
-- Скажите.... вы все живете у Христи?
-- Христи?
-- Вы, кажется, говорили мнѣ, что служите бухгалтеромъ у книгопродавца Христи?
-- Ахъ, да! Нѣтъ, это уже прошло. Невозможно было съ нимъ работать; дѣло быстро рѣшилось само собой.
-- По какому поводу?
-- Я ошибся въ цифрахъ и...
-- Сфальшивили?
Сфальшивилъ ли я? "Дѣвица" спрашиваетъ, сфальшивилъ ли я? Онъ спросилъ это быстро и съ интересомъ.
Я презрительно посмотрѣлъ на него и ничего не отвѣтилъ.
-- Да, да, но Боже мой, вѣдь это съ каждымъ можетъ случиться! -- сказалъ онъ мнѣ въ утѣшеніе. Онъ былъ увѣренъ, что я смошенничалъ.
-- Что такое съ каждымъ можетъ случиться?-- спросилъ я.-- Мошенничать? Послушайте, какъ вы могли подумать, что я способенъ на такую низость?
-- Но, любезнѣйшій, мнѣ показалось, что вы сами...
-- Нѣтъ, я вамъ сказалъ, что ошибся въ цифрахъ, невѣрно написалъ годъ, какая-то мелочь, если вы хотите знать, описка -- вотъ все мое преступленіе. Нѣтъ, слава Богу, я могу еще отличатъ бѣлое отъ чернаго. До чего это довело бы меня, если бы я запятналъ свою честь. Единственно, что меня поддерживаетъ, это чувство чести. Я надѣюсь, что оно достаточно сильно во мнѣ. Во всякомъ случаѣ, это чувство чести спасало меня до сихъ поръ отъ многаго.
Я гордо поднялъ голову, отвернулся отъ "Дѣвицы" и сталъ смотрѣть въ другую сторону. Взглядъ мой скользнулъ по красному платью, по жалкой фигурѣ, идущей къ нимъ рядомъ съ мужчиной. Если бы у меня не было этого разговора съ "Дѣвицей", если бы меня не оскорбило его грубое недовѣріе, если бы я не откинулъ голову и не отвернулся бы отъ него, то, вѣроятно, это платье прошло незамѣченнымъ мимо меня. Какое мнѣ, собственно говоря, до него дѣло. И что мнѣ до него, будь это платье хоть первой придворной дамы
"Дѣвица" стоялъ и говорилъ, стараясь загладить свою ошибку, но я совсѣмъ не слушалъ его, я пристально смотрѣлъ на красное платье, подходившее все ближе.
Что-то ударило у меня въ груди -- легкій скользящій ударъ; мысленно я прошепталъ, не открывая рта:
-- Илаяли!
Теперь и "Дѣвица" обернулся и, увидавъ господина и даму, поклонился и посмотрѣлъ имъ вслѣдъ. Я не поклонился, или, можетъ-быть, поклонился, но безсознательно.
Красивое платье двинулось дальше по улицѣ Карла-Іоганна и исчезло.
-- Съ кѣмъ это она идетъ?-- спросилъ "Дѣвица".
-- А развѣ вы не узнали? Это былъ "герцогъ"! Его прозвали "герцогомъ". А даму вы знаете?
-- Да, такъ, съ виду. А вы -- нѣтъ?
-- Нѣтъ,-- отвѣчалъ я.
-- Вы, кажется, ей низко поклонились?
-- Я?
-- Ха-ха! можетъ-быть, нѣтъ?-- сказалъ "Дѣвица".--Странно, а она на васъ все время смотрѣла.
-- Откуда вы ее знаете?-- спросилъ я. Собственно говоря, онъ ее не знаетъ. Дѣло было осенью вечеромъ. Ихъ было трое веселыхъ молодыхъ людей; они возвращались съ прогулки; на Камерменерѣ они встрѣтили эту даму; она шла одна. Съ ней заговорили. Вначалѣ она отвѣчала разсѣянно, но одинъ изъ веселыхъ молодцовъ, человѣкъ, прошедшій сквозь воду и мѣдныя трубы, началъ умолять ее позволить проводить домой. Ни одного волоска на ея головѣ онъ не тронетъ, онъ проводитъ ее только до ея дверей, чтобы убѣдиться, что она благополучно дошла домой, а не то онъ всю ночь будетъ безпокоиться. Онъ говорилъ, не переставая, о томъ, о семъ, назвался Вольдемаромъ Оттердагомъ и выдавалъ себя за фотографа.
Въ концѣ-концовъ, она разсмѣялась надъ веселымъ молодцомъ, котораго не смутила ея холодность, и кончилось тѣмъ, что онъ пошелъ съ ней.
-- Ну, а потомъ?-- спросилъ я, затаивъ дыханіе.
-- Что изъ этого вышло? О... ничего! Вѣдь это порядочная женщина.
Мы помолчали минутку.
-- Нѣтъ, чортъ возьми, такъ это былъ "герцогъ"! Вотъ какой у него видъ!-- сказалъ онъ задумчиво.-- Ну, если она съ этимъ человѣкомъ, я не отвѣчаю за нее.
Я молчалъ. Разумѣется, "герцогъ" увлечетъ ее. Но что мнѣ до того? Я нисколько не безпокоюсь о ней со всѣми ея прелестями. И я старался утѣшить себя, думая о ней самымъ грубымъ образомъ, и находилъ удовольствіе въ томъ, что топталъ ее въ грязь. Меня злило, что я снялъ шляпу передъ этой парочкой -- если я только дѣйствительно это сдѣлалъ. Къ чему снимать шляпу передъ подобными людьми!..
Я уже больше ничего не соображалъ о ней; она совсѣмъ не хороша... Фу, чортъ возьми, какъ она подурнѣла. Очень возможно, что она посмотрѣла на меня; ничего нѣтъ удивительнаго, можетъ быть ее мучаетъ раскаяніе. Однако, это еще не поводъ, чтобы кланяться ей, тѣмъ болѣе, что за послѣднее время она такъ поотцвѣла. Пусть "герцогъ" оставитъ ее у себя. На здоровье! При слѣдующей встрѣчѣ ни за что не поклонюсь, но пройду мимо съ гордой осанкой. Напрасно я не посмотрѣлъ на нее косо въ эту минуту; ея пристальный взглядъ и ярко-красное платье вполнѣ оправдали бы меня. Да, это легко могло бы случиться. Ха-ха! То-то было бы торжество. Если не ошибаюсь, я въ состояніи окончить свою драму въ теченіе этой ночи, а черезъ недѣлю эта особа будетъ сидѣть у меня на колѣняхъ со всѣми ея прелестями, ха-ха, со всѣми ея прелестями.
-- Прощайте! -- сказалъ я коротко.
Но "Дѣвица" задержалъ меня и спросилъ:
-- Чѣмъ вы теперь занимаетесь?
-- Чѣмъ занимаюсь? Пишу, разумѣется. Чѣмъ же мнѣ еще заниматься. Я теперь пишу большую драму "Крестное знаменіе", на средневѣковый сюжетъ.
-- Чортъ возьми! -- сказалъ искренно "Дѣвица".-- Если вы изъ этого что-нибудь сдѣлаете, то....
-- Теперь я этого больше не боюсь,-- отвѣтилъ я.-- Приблизительно черезъ недѣлю вы услышите обо мнѣ.
Съ этими словами я ушелъ.
Придя домой я тотчасъ обратился къ хозяйкѣ и попросилъ у нея лампу. Мнѣ чрезвычайно важно имѣть на эту ночь лампу; драма уже цѣликомъ сложилась въ головѣ, и я надѣюсь, что къ утру она значительно подвинется впередъ. Я изложилъ свою просьбу въ крайне смиренномъ тонѣ, такъ какъ замѣтилъ на ея лицѣ недовольную гримасу при моемъ приходѣ.-- Моя необыкновенно удачная драма почти готова,-- сказалъ я;-- недостаетъ только нѣсколькихъ явленій;-- и я намекнулъ, что она попадаетъ на сцену. Если она окажетъ мнѣ теперь эту большую услугу, то...
Но у ней нѣтъ лампы. Она подумала, но не могла вспомнить, есть ли у нея гдѣ-нибудь лампа. Если я подожду до двѣнадцати часовъ, то тогда я могу взять кухонную лампу. Но развѣ не могъ бы я купить себѣ свѣчку?
Я помолчалъ. У меня не было десяти ёръ на свѣчку, и она прекрасно это знала. Опять неудача. Кухарка сидѣла въ комнатѣ, а не въ кухнѣ. Лампа, значитъ, и не зажигалась. Я сообразилъ все это, но ничего не сказалъ.
Вдругъ кухарка обратилась ко мнѣ.
-- Вы возвращаетесь, кажется, изъ дворца? Вы были тамъ на обѣдѣ?-- И она громко засмѣялась своей шуткѣ.
Я сѣлъ, досталъ свои бумаги и попытался кое-что написать. Я положилъ листы на колѣни и сталъ пристально смотрѣть на полъ, чтобы не развлекаться. Но ничего не помогало; я не двигался съ мѣста. Въ комнату вошли обѣ маленькія дѣвочки и начали возиться съ кошкой, больной, облѣзлой кошкой; когда они дули ей въ глаза, глаза сочились, и вода стекала по мордѣ. Хозяинъ и нѣсколько постороннихъ сидѣли за столомъ и играли въ азартную игру. Одна лишь хозяйка была, какъ всегда, прилежна и что-то шила. Она прекрасно видѣла, что я не могу работать въ такой суетѣ, но она нисколько не безпокоилась обо мнѣ; она даже улыбнулась, когда кухарка спросила меня, былъ ли я во дворцѣ на обѣдѣ. Все семейство было враждебно настроено по отношенію ко мнѣ, нужно было только, чтобы я предоставилъ свою комнату другому, и теперь со мной обращались, какъ съ чужимъ. Даже кухарка, маленькая плоскогрудая уличная дѣвченка, съ завитками на лбу, вечеромъ потѣшалась надо мной, когда я получилъ свой бутербродъ. Она по нѣскольку разъ спрашивала, гдѣ я обыкновенно обѣдаю, она никогда еще не видѣла, чтобы я отправлялся въ ресторанъ.
Ясно, что она прекрасно знаетъ о моемъ ужасномъ положеніи я находитъ въ этомъ удовольствіе.
Все это я отлично сознаю и уже не въ состояніи написать ни одной реплики для своей драмы. Нѣсколько разъ я начинаю, но напрасно; въ головѣ у меня какъ-то страшно шумитъ и мнѣ приходится бросить работу.
Я сую бумаги въ карманъ.
Кухарка сидитъ передо мной, и я смотрю на нее, на ея узкую спину, на недоразвитыя плечи. Съ какой стати она меня высмѣиваетъ? Если я даже и вернулся изъ дворца, что же дальше? Послѣдніе дни она пользовалась всякимъ удобнымъ случаемъ, чтобы высмѣять меня -- если я, напримѣръ, спотыкался на лѣстницѣ или зацѣплялся за гвоздь и рвалъ платье. Еще вчера она собрала клочки разорваннаго плана моей драмы, который я бросилъ въ передней, и прочла ихъ въ комнатѣ, чтобы посмѣяться надо мной. Я никогда не оскорблялъ ее и никогда не просилъ ее даже о какой-нибудь услугѣ. Напротивъ, по вечерамъ я самъ стлалъ постель на полу, чтобы не обезпокоить ея. Она высмѣивала также и то, что у меня лѣзли волосы. По утрамъ въ умывальномъ тазу оставались волосы, и она потѣшалась надъ этимъ. Мои сапоги были совсѣмъ плохи, въ особенности тотъ, который переѣхалъ извозчикъ.-- Да сохранитъ Богъ васъ и ваши сапоги! -- говорила она.-- Посмотрите, это настоящая собачья конура! Положимъ, она была права: сапоги, дѣйствительно, износились, но въ данную минуту я не могъ купить себѣ другихъ.
Пока я размышлялъ о непостижимой злобѣ кухарки ко мнѣ, дѣвочки стали сердить старика, лежавшаго на кровати; онѣ прыгали вокругъ него и были очень увлечены своей игрой; у нихъ у каждой было по соломинкѣ, которую онѣ совали ему въ уши. Нѣкоторое время я смотрѣлъ на это не вмѣшиваясь. Старикъ пальцемъ не шевелилъ въ свою защиту, онъ только смотрѣлъ на своихъ мучителей свирѣпыми глазами и моталъ головой, чтобы освободиться отъ застрявшихъ въ ушахъ соломинокъ.
Это зрѣлище волновало меня, я не могъ отвести глазъ; отецъ оставилъ карты и началъ также смѣяться надъ старикомъ; онъ даже обратилъ вниманіе своихъ партнеровъ на эту забаву. Но почему старикъ не шевелился? Отчего онъ не оттолкнетъ рукой дѣтей? Я сдѣлалъ шагъ по направленію къ кровати.
-- Оставьте, оставьте его,-- сказалъ хозяинъ,-- онъ разбитъ параличомъ!
И, боясь, чтобы мнѣ не указали ночью на дверь, просто изъ страха возбудить неудовольствіе хозяина, я молча вернулся къ своему прежнему мѣсту и спокойно сѣлъ. Къ чему терять пріютъ и бутербродъ, суя свой носъ въ чужія семейныя дѣла. Пожалуйста, безъ глупыхъ выходокъ изъ-за какого-то полуживого старика. Мнѣ и такъ уже было тяжело.
Но повѣсы не прекращали своихъ мучительствъ. Ихъ раздражало, что старикъ вертитъ головой, и они начали колоть его въ глаза и носъ. Старикъ со страшной ненавистью смотрѣлъ на нихъ, но ничего не говорилъ и не могъ шевелить руками. Вдругъ онъ немного приподнялся и плюнулъ одной изъ дѣвочекъ въ лицо, затѣмъ вторично приподнялся и плюнулъ также и въ лицо другой, но не попалъ. Я видѣлъ, какъ хозяинъ бросилъ на столъ карты и подбѣжалъ къ постели. Побагровѣвъ отъ бѣшенства, онъ закричалъ:
-- Что! Плеваться вздумалъ, старая свинья!
-- Боже мой, да вѣдь они не оставляли его въ покоѣ! -- воскликнулъ я внѣ себя. Но я очень боялся, чтобы меня не выгнали, и старался негромко кричать, хотя отъ волненія дрожалъ всѣмъ тѣломъ.
Хозяинъ повернулся ко мнѣ.
-- Нѣтъ, вы посмотрите! Какое, чортъ возьми, вамъ до этого дѣло? Заткните вашу глотку и слушайтесь моего совѣта! Это самое лучшее, что вы можете сдѣлать.
Но теперь и хозяйка возвысила свой голосъ, и крикъ поднялся на весь домъ.
-- Господи Боже мой, да вы, кажется, оба съ ума спятили! -- закричала она.-- Если вы хотите здѣсь оставаться, то ведите себя смирно, говорю я вамъ. Мало того, что даете всякой сволочи столъ и квартиру, тутъ будутъ еще скандалъ по ночамъ подымать. Я не потерплю этого. Шш... заткните ваши глотки, повѣсы, и утрите рожи, а то я сама позабочусь объ этомъ. Такихъ людей я во всю свою жизни не видала. Бѣгаютъ цѣлый день по улицамъ, ломанаго гроша у нихъ нѣтъ, а въ ночную пору начинаютъ устраивать всякія зрѣлища и сзывать криками народъ. Я этого не допущу! Слышите? Всѣхъ выгоню. Могу я требовать покоя въ своей собственной квартирѣ?
Я ничего не сказалъ, не открылъ даже рта. Я сѣлъ у двери и сталъ прислушиваться къ шуму. Всѣ кричали, даже дѣти и прислуга, старавшаяся объяснить, какъ было дѣло. Если я смирно буду сидѣть, то можетъ-быть это все скоро кончится, это не зайдетъ далеко, если я буду молчать. Да и что бы я могъ сказать? Развѣ теперь не зима, да и кромѣ того, не ночь? Развѣ теперь время стучать кулакомъ объ столъ? Безъ глупостей! И я усѣлся спокойно, сознавая прекрасно, что меня въ сущности выгоняютъ. Я уставился на стѣну, гдѣ висѣла олеографія Христа, и сталъ упорно отмалчиваться отъ всѣхъ намековъ хозяйки.
-- Если вы хотите отдѣлаться отъ меня, сударыня, то я могу вѣдь и уйти,-- сказалъ одинъ изъ игроковъ.
Онъ всталъ и другой тоже...
-- Нѣтъ, я не на васъ намекаю, и не на васъ,-- возразила обоимъ хозяйка..-- Если ужъ на то пошло, то я скажу, на кого я намекаю...
Она говорила отрывочно, наносила мнѣ эти уколы черезъ нѣкоторые промежутки и нарочно растягивала слова, чтобы показать, что она именно меня имѣетъ въ виду. Тише! говорилъ я самъ себѣ. Только тише. Она вѣдь не сказала мнѣ еще ясно, что я долженъ уходить. Я съ своей стороны не долженъ показывать высокомѣрія и ложнаго стыда. Нужно быть насторожѣ!.. Какіе страшные волосы у Христа на олеографіи! Они похожи на простую зеленую траву или, вѣрнѣе, это похоже на сочную луговую траву. Хе! Очень вѣрное замѣчаніе, длинный рядъ быстрыхъ ассоціацій пронесся въ головѣ въ эту минуту. Отъ зеленой травы я перешелъ къ библейскому тексту, уподобляющему жизнь травѣ высохшей, затѣмъ къ страшному суду, когда вся вселенная будетъ сожжена; затѣмъ мнѣ вспомнилась картина лиссабонскаго землетрясенія и, наконецъ, испанская мѣдная плевательница и ручка изъ слоновой кости, видѣнныя мной у Илаяли. Ахъ, да, все преходящѣ! Все подобно травѣ изсыхающей! Все въ концѣ-концовъ придетъ къ четыремъ доскамъ и саванамъ -- отъ дѣвицы Андерсенъ, направо въ воротахъ...
Все это пролетѣло въ головѣ въ эту отчаянную минуту, когда хозяйка собиралась меня выгнать.
-- А онъ и не слушаетъ! -- воскликнула она.-- Я говорю вамъ, чтобы вы убирались вонъ изъ дому. Слышите ли вы? Кажется, чортъ возьми, онъ съ ума сошелъ! Я говорю, чтобы вы сейчасъ же убирались вонъ! Нужно съ этимъ покончить разъ навсегда!
Я взглянулъ на дверь, но совсѣмъ не для того, чтобы уходить, никакъ не для того; мнѣ пришла въ голову другая мысль; если ключъ въ замкѣ, то я поверну и запрусь вмѣстѣ съ другими, чтобъ не уходитъ. На меня напалъ какой-то истерическій ужасъ при мысли очутиться опять на улицѣ. Но въ дыркѣ не было никакого ключа, и я всталъ. Не оставалось никакой надежды.
Но тутъ вдругъ вмѣшался хозяинъ.
Я остановился удивленный. Человѣкъ, только что мнѣ угрожавшій, сталъ теперь на мою сторону и говоритъ:
-- Нѣтъ, это не годится, ночью нельзя выгонять людей на улицу, за это полагается штрафъ.
Я не зналъ, дѣйствительно ли берется за это штрафъ, я не могъ этого сказать; но должно-быть, что такъ, потому что хозяйка быстро одумалась, успокоилась и больше не говорила со мной. Она дала мнѣ даже два бутерброда, но я ихъ не взялъ; изъ благодарности къ ея мужу я ихъ не взялъ и сказалъ, что я перекусилъ въ городѣ.
Когда я вышелъ въ переднюю, чтобы лечь спать, за мной вышла хозяйка, остановилась на порогѣ и громко сказала:
-- Вы здѣсь проводите послѣднюю ночь, замѣтьте это себѣ.
-- Да, да,-- отвѣтилъ я.
Утро вечера мудренѣе. Найдется какой-нибудь уголъ для меня. А пока я радовался, что я хоть эту ночь не долженъ провести на улицѣ.
-----
Я спалъ до шести часовъ утра. Когда я проснулся, еще не было свѣтло, но я тѣмъ не менѣе всталъ. Изъ-за холода я легъ спать, не раздѣваясь, такъ что одѣваться мнѣ не было нужно. Напившись воды, я отворилъ дверь и вышелъ, боясь встрѣтиться съ хозяйкой.
Нѣсколько дежурившихъ городовыхъ были единственныя живыя существа, которыхъ я встрѣтилъ на улицѣ; а затѣмъ явились фонарщики и потушили вездѣ газъ.
Я шелъ безъ всякой цѣли, завернулъ въ Киркегаде и отправился въ крѣпость. Полузамерзшій, сонный и голодный, я почувствовалъ слабость въ колѣняхъ и спинѣ и сѣлъ на скамейку. Три недѣли я жилъ исключительно одними бутербродами, которые хозяйка давала мнѣ каждое утро и каждый вечеръ. Теперь прошло ровно двадцать четыре часа съ моего послѣдняго завтрака; голодъ опять сосалъ меня, нужно было скорѣй подумать объ исходѣ; съ этой мыслью я заснулъ на скамейкѣ.
Я проснулся отъ того, что нѣсколько людей разговаривали вблизи меня, и, когда пришелъ въ себя, то увидѣлъ, что насталъ день и люди были уже на ногахъ.
Я всталъ и пошелъ. Солнце поднялось надъ холмами, небо было свѣтлое, нѣжное, и въ это ясное утро я забылъ всѣ невзгоды послѣднихъ недѣль; мнѣ казалось, что бывали дни и хуже. Я ударилъ себя въ грудь и тихо запѣлъ какую-то мелодію. Мой голосъ звучалъ такъ слабо, такъ болѣзненно, что я самъ былъ растроганъ до слезъ. Этотъ чудный день, это прозрачное небо дѣйствовали на меня такъ сильно, что я началъ громко плакать.
-- Что съ вами? -- спросилъ меня какой-то прохожій.
Я ничего не отвѣтилъ и побѣжалъ, пряча свое лицо отъ встрѣчныхъ.
Я пришелъ въ гавань. Большой пароходъ подъ русскимъ флагомъ выгружалъ уголь; на борту я прочелъ названіе: "Кочегаръ".
На нѣкоторые время меня заняли наблюденія надъ тѣмъ, что происходило на этомъ иностранномъ кораблѣ. Выгрузка уже кончалась, потому что пароходъ сидѣлъ неглубоко, несмотря на принятый балластъ, и шаги грузчиковъ на палубѣ глухо отдавались внутри судна.
Солнце, свѣтъ, соленое дыханіе моря, вся эта суетная и веселая жизнь укрѣпили меня, и кровь задвигалось быстрѣе. Мнѣ пришло въ голову, что я могъ бы написать нѣсколько сценъ моей драмы, пока я здѣсь сижу. Я досталъ изъ кармана бумаги и попробовалъ написать реплику монаха, которая должна была дышать суровостью и нетерпимостью; но она мнѣ не удавалась. Я оставилъ монаха и хотѣлъ поработать надъ рѣчью судьи къ блудницѣ; я написалъ всего полстраницы этой рѣчи и затѣмъ бросилъ. Въ моихъ словахъ не было желательнаго настроенія. Суматоха вокругъ меня, пѣніе матросовъ, шумъ лебедки, лязгъ желѣзныхъ цѣпей,-- все это такъ мало подходило къ атмосферѣ мрачнаго, затхлаго средневѣковья, которое какъ туманъ должно было окутывать мою драму. Я сложилъ свои бумаги и пошелъ.
Если бы у меня былъ теперь пріютъ! Я задумался и началъ вспоминать, но у меня не было ни одного мѣстечка во всемъ городѣ, гдѣ бы я могъ отдохнуть хоть часокъ.
Не оставалось ничего другого, какъ только вернуться въ ночлежку. Я содрогнулся при этой мысли и говорилъ себѣ, что это невозможно, но тѣмъ не менѣе я шелъ и приближался къ запрещенному мѣсту. Конечно, это ужасно, говорилъ я себѣ, да, это позорно, просто позорно; но ничего не подѣлаешь. У меня не осталось ни малѣйшаго стыда, и я могу даже сказать, что менѣе меня самолюбиваго человѣка нѣтъ во всей странѣ! И я пошелъ.
Я былъ даже радъ, что попалъ въ прежнюю колею, и чувствовалъ, что если дѣло пойдетъ хорошо, мнѣ удастся все наладить.
Передъ дверью я остановился и призадумался. Да, будь что будетъ, а надо попытаться. Вѣдь дѣло пустяшное. Во-первыхъ, дѣло идетъ лишь о нѣсколькихъ часахъ, во-вторыхъ, сохрани Богъ, если я когда-либо еще разъ вернусь сюда. Я вошелъ во дворъ. Ступая по неровнымъ камнямъ двора, я былъ въ нерѣшительности и чуть было не повернулъ обратно передъ самой дверью. Я стиснулъ зубы. Нѣтъ, теперь пожалуйста безъ самолюбія! Въ крайнемъ случаѣ у меня есть отговорка; я зашелъ для того, чтобы проститься, какъ слѣдуетъ, и узнать точную цифру своего долга. Я отворилъ дверь въ переднюю.
Я остановился неподвижно.
Въ двухъ шагахъ отъ меня стоялъ самъ хозяинъ, безъ жилета и безъ шляпы, и смотрѣлъ черезъ замочную скважину въ общую комнату. Онъ сдѣлалъ мнѣ знакъ рукой, чтобы я не шевелился, и продолжалъ смотрѣть въ скважину; при этомъ онъ хохоталъ.
-- Подите сюда,-- сказалъ онъ шопотомъ. Я подошелъ къ нему на цыпочкахъ.
-- Посмотрите! -- сказалъ онъ и засмѣялся безшумнымъ, возбужденнымъ смѣхомъ.-- Нѣтъ, вы только взгляните, хи-хи. Они тамъ лежатъ. А старика-то вамъ видно?
Я увидалъ въ постели, какъ разъ подъ олеографіей Христа, двѣ фигуры, хозяйку и пріѣзжаго моряка. А на постели у противоположной стѣны сидѣлъ ея отецъ, параличомъ разбитый старикъ; голова его отвисла, и онъ смотрѣлъ на обоихъ, не будучи въ состояніи пошевелиться.
Я обернулся къ хозяину. Онъ напрягалъ всѣ свои силы, чтобы громко не разсмѣяться.
-- А старика-то вамъ видно?-- шепталъ онъ.-- Ахъ, Боже мой, старика-то вы видите? Онъ сидитъ на постели и смотритъ на нихъ! -- И онъ снова нагнулся къ скважинѣ.
Я прошелъ мимо него къ окну и сѣлъ. Это зрѣлище самымъ безжалостнымъ образомъ спутало всѣ мои мысли и окончательно испортило мое настроеніе. И какое мнѣ до всего этого дѣло! Если это нравится ея мужу, если онъ даже потѣшается надъ этимъ, то вѣдь у меня-то нѣтъ никакихъ основаній принимать это близко къ сердцу. А что касается старика, то старикъ и останется старикомъ. Онъ можетъ-быть даже этого не видитъ; можетъ-быть онъ спитъ; кто знаетъ, быть-можетъ онъ уже умеръ; это нисколько меня не удивляетъ. Во всякомъ случаѣ грѣхъ ляжетъ не на мою совѣсть.
Я взялъ свои бумаги и хотѣлъ разсѣять всѣ непрошенныя впечатлѣнія; я остановился какъ разъ на серединѣ рѣчи судьи: "Такъ повелѣваетъ мнѣ мой Богъ и законъ, такъ повелѣваетъ мнѣ моя совѣсть..." Я посмотрѣлъ въ окно, чтобы придумать, что же именно повелѣваетъ ему его совѣсть. Изъ сосѣдней комнаты доносился до меня легкій шумъ. Это меня не касается, это совсѣмъ меня не касается. Тише! тише! Такъ повелѣваетъ моя собственная совѣсть...
Но все кругомъ какъ-будто сговорилось противъ меня: хозяинъ не стоялъ спокойно у замочной скважины; порой я слышалъ сдавленный хохотъ и видѣлъ, что онъ дрожитъ. Улица также развлекала меня.
На противоположномъ тротуарѣ, на солнцѣ, сидѣлъ мальчикъ, игралъ самымъ безобиднымъ образомъ, связывая кучу маленькихъ бумажекъ, и никому не мѣшалъ. Вдругъ онъ вскакиваетъ и начинаетъ ругаться: въ окнѣ второго этажа онъ видитъ рыжебородаго человѣка, который плюетъ ему на голову. Мальчикъ заплакалъ отъ злости и безсильно началъ ругаться по его адресу; а человѣкъ изъ окна хохоталъ ему въ лицо.
Я отвернулся, чтобы не видѣть мальчика.
-- Такъ повелѣваетъ мнѣ моя собственная совѣсть...
Невозможно продолжать. Наконецъ все смѣшалось у меня въ головѣ; мнѣ показалось, что все написанное мной никуда не годится, да и самая идея ужасная чепуха: въ средніе вѣка вообще нельзя было говорить о совѣсти; совѣсть открылъ танцовальный учитель Шекспиръ, слѣдовательно вся моя рѣчь невѣрна, такъ что въ этихъ листахъ нѣтъ ничего хорошаго. Я снова пробѣжалъ ихъ, и мои сомнѣнія исчезли; я нашелъ въ нихъ великолѣпныя мѣста, имѣющія большое значеніе. И я снова почувствовалъ потребность приняться за свою драму и окончить ее.
Я всталъ и прошелъ мимо двери, не обращая вниманія на хозяина, дѣлавшаго мнѣ отчаянные знаки, чтобы я не шумѣлъ. Я увѣренно прошелъ черезъ прихожую, поднялся по лѣстницѣ во второй этажъ и вошелъ въ свою прежнюю комнату. Моряка тамъ не было; онъ былъ у хозяйки, въ общей комнаткѣ; кто же могъ помѣшать мнѣ посидѣть здѣсь минутку. Я не трону его вещей, не подойду даже къ его столу, я только сяду на стулъ около двери и буду чувствовать себя прекрасно.
Нѣсколько минутъ работалось превосходно. Реплика за репликой возникали въ головѣ; я пишу, не останавливаясь. Я заполняю одну страницу за другой, катаю черезъ пень-колоду и ликую отъ восторга, что у меня такое прекрасное настроеніе. Мнѣ приходитъ въ голову счастливая мысль о колокольномъ звонѣ, который долженъ раздаться въ извѣстный моментъ моей драмы. Это будетъ замѣчательно хорошо.
На лѣстницѣ раздаются шаги. Я дрожу, сижу наготовѣ, исполненный ужаса, возбуждаемый голодомъ.
Я нервно прислушиваюсь и держу карандашъ въ рукѣ, не будучи въ состояніи написать ни одного слова. Дверь отворяется, и въ комнату входитъ хозяйка. съ морякомъ.
Прежде чѣмъ я успѣлъ попросить извиненія, хозяйка громомъ на меня грянула.
-- Господи Боже мой, онъ опять здѣсь сидитъ!
-- Извините меня,-- сказалъ я; хотѣлъ прибавить еще что-то, но не могъ.
Хозяйка распахнула дверь и закричала:
-- Если вы сейчасъ не уберетесь, чортъ возьми, я позову полицію!
Я всталъ.
-- Я хотѣлъ съ вами проститься,-- пробормоталъ я,-- и я ждалъ вашего прихода. Я здѣсь ничего не трогалъ... и сидѣлъ вотъ на этомъ стулѣ...
-- Это пустяки,-- сказалъ морякъ,-- на кой чортъ орать, оставьте его въ покоѣ!
Я, однако, вышелъ. Когда я спустился по лѣстницѣ, мной овладѣла отчаянная ярость противъ этой безформенной, толстой женщины, шедшей за мной по пятамъ, чтобы какъ можно скорѣе выпроводить меня. Я остановился на минутку и готовъ былъ обдать ее потокомъ ругательствъ. Но я во-время одумался и замолчалъ; замолчалъ изъ благодарности къ чужому человѣку, шедшему за нею. Хозяйка все время преслѣдовала меня и ругалась, не переставая, а раздраженіе мое росло съ каждымъ шагомъ.
Мы сошли на дворъ; я иду очень медленно и размышляю о томъ, не затѣять ли мнѣ ссору съ хозяйкой. Въ эту минуту я обезумѣлъ отъ ярости и, полный кровавыхъ намѣреній, думалъ объ ударѣ въ животъ, который положилъ бы ее на мѣстѣ. Въ дверяхъ мимо меня проходитъ разсыльный и кланяется; я не отвѣчаю ему; онъ обращается къ хозяйкѣ, и я слышу, что онъ спрашиваетъ меня; тѣмъ не менѣе я не оборачиваюсь.
Въ нѣсколькихъ шагахъ за дверью онъ догоняетъ меня, кланяется и передаетъ мнѣ письмо.
Съ досадой и поспѣшностью я вскрываю конвертъ; изъ него выпадаетъ десятикроновая бумажка -- и больше ничего, ни одного слова.
Я смотрю на разсыльнаго и спрашиваю:
-- Что это за шутки, отъ кого письмо?
-- Не знаю,-- отвѣчаетъ онъ. -- Мнѣ дала его какая-то дама.
Я стою въ недоумѣніи. Разсыльный уходитъ. Я сую бумажку обратно въ конвертъ, комкаю все это, оборачиваюсь къ хозяйкѣ, смотрящей мнѣ вслѣдъ, и бросаю ей въ лицо. Больше я ничего не сказалъ, ни звука не произнесъ. Я замѣтилъ только, что она разглядѣла скомканную бумажку до моего ухода.
-- Да, вотъ что значитъ поступать: въ жизни честно! Ни слова не сказать, не торгуясь, спокойно смять кредитку и бросить въ лицо врагамъ. Это называется поступать съ достоинствомъ. Вотъ какъ нужно поступать съ такими скотами!
Когда я дошелъ до угла Томтегаде и желѣзнодорожной площади, улица заплясала передъ моими глазами, и я наткнулся на стѣну. Я не могъ больше итти, не могъ даже выпрямиться изъ своего согнутаго положенія; я стоялъ, прислонившись къ стѣнѣ, и чувствовалъ, какъ лишаюсь сознанія. Безумная ярость поднималась во мнѣ, несмотря на мою слабость, и я стукнулъ ногой о тротуаръ. Я сдѣлалъ еще нѣсколько попытокъ, чтобы набраться силъ, стиснулъ зубы, хмурилъ; лобъ, ворочалъ глазами, и это помогало. Мысли мои прояснились, и я понялъ, что это начало смерти. Я вытянулъ руки и оттолкнулся отъ стѣны; улица попрежнему кружилась и плясала. Началась икота; изо всѣхъ силъ я началъ бороться, чтобы устоять И не упасть; я хотѣлъ умереть стоя.
Мимо меня катится тачка съ картофелемъ; но изъ бѣшенства, изъ упрямства мнѣ приходитъ въ голову говорить, что это не картофель, а капуста; съ проклятіями я увѣряю, что это капуста. Я прислушиваюсь къ тому, что говорю, и, не переставая, твержу эту ложь изъ отчаяннаго удовлетворенія, что я совершаю кощунство. Я упиваюсь этимъ грѣхомъ, протягиваю три пальца и клянусь дрожащими губами, что это капуста.
Время проходило. Я опустился на ступеньки лѣстницы, отеръ потъ со лба и шеи, задержалъ дыханіе и заставилъ себя успокоиться. Солнце заходило, было далеко за полдень. Я снова началъ размышлять о своемъ положеніи. Голодъ дошелъ до безстыдныхъ размѣровъ, а часа черезъ два -- ночь; нужно что-нибудь подумать, пока еще есть время. Мои мысли опять свернули на убѣжище, изъ котораго меня выгнали; я не хотѣлъ ни за что туда возвращаться, но не могъ не думать объ этомъ. Собственно говоря, женщина имѣла полное право меня выгнать. Не могъ же я разсчитывать жить у кого-нибудь, не платя? И кромѣ того она давала мнѣ иногда и поѣсть; даже вчера вечеромъ, когда я разсердилъ ее, предложила мнѣ бутерброды; она сдѣлала это изъ добродушія, она знала, что я нуждаюсь въ ѣдѣ. Такъ что я не могъ пожаловаться; и началъ мысленно просить у нея прощенія за мое поведеніе. Я раскаивался въ особенности въ томъ, что доказалъ себя такимъ неблагодарнымъ по отношенію къ ней и бросилъ ей десять кронъ въ лицо.
Десять кронъ! Я тихонько свистнулъ. Откуда; письмо, которое принесъ разсыльный? Только въ эту минуту я ясно представилъ себѣ все и догадался, какъ было дѣло. Я изнемогалъ отъ боли и стыда и нѣсколько разъ прошепталъ хриплымъ голосомъ: "Илаяли"? Не я ли вчера рѣшилъ гордо пройти мимо нея, если она мнѣ встрѣтится, и показать ей полнѣйшее равнодушіе? А вмѣсто того я только возбудилъ состраданіе къ себѣ и вызвалъ эту жертву съ ея стороны.
Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ конца моему униженію!
Даже по отношенію къ ней я не могу сохранить свое достоинство; я погружаюсь въ грязь по колѣна, по грудь, захлебываюсь въ безчестіи и никогда, никогда не выйду на свѣтъ Божій. Это было бы верхомъ ужаса! Получилъ десять кронъ подаянія, не будучи въ состояніи вернуть ихъ тайному подателю, хвататься обѣими руками за жалкіе гроши, гдѣ только представляется возможность, и платить за свою квартиру, несмотря на глубокое отвращеніе...
Не могу ли я раздобыть какимъ-нибудь образомъ эти десять кронъ?
Пойти къ хозяйкѣ и потребовать деньги обратно? Это ни къ чему не поведетъ.
Но вѣдь долженъ быть какой-нибудь другой исходъ, если хорошенько подумать, напрячь всѣ свои силы.
Надо подумать не просто, а всѣмъ своимъ существомъ. Я сѣлъ и началъ думать.
Было около четырехъ часовъ; черезъ нѣсколько часовъ я бы могъ увидѣть директора театра, если бы моя драма была окончена. Я достаю свою рукопись и принимаюсь со всѣмъ своимъ рвеніемъ за три послѣднія сцены; я думаю, потѣю, перечитываю все сначала, но не двигаюсь съ мѣста. "Только безъ глупостей, безъ упрямства", убѣждаю я самъ себя. И я опять принимаюсь за свою драму, пишу все, что мнѣ придетъ въ голову, только для того, чтобы скорѣй кончить ее. Я хотѣлъ убѣдить себя, что для меня опять наступила важная минута. Я лгалъ, обманывалъ самого себя и писалъ такъ, какъ-будто мнѣ не нужно искать словъ. "Эти хорошо! Это настоящая находка!-- шепталъ я время отъ времени;-- пиши себѣ только!"
Однако мои послѣднія реплики начинаютъ казаться мнѣ очень подозрительными; онѣ сильно разнятся отъ репликъ въ первыхъ сценахъ; кромѣ того, не было ничего средневѣковаго въ рѣчахъ монаха. Я перекусываю карандашъ, вскакиваю, разрываю пополамъ рукопись, рву каждый листъ, бросаю шляпу на улицу и начинаю топтать ее. "Я пропалъ!-- шепчу я,-- господа, я пропалъ!" Я повторяю лишь эти слова и продолжаю топтать свою шляпу.
Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ меня стоитъ городовой и наблюдаетъ за мной; онъ стоитъ посреди улицы и не сводитъ съ меня глазъ.
Когда я на него посмотрѣлъ, наши взгляды встрѣтились. Я поднимаю шляпу, снова надѣваю ее и подхожу къ нему,
-- Можете вы мнѣ сказать, который теперь часъ?-- спрашиваю я.
Онъ мѣшкаетъ, прежде чѣмъ достать свои часы, и все время не спускаетъ съ меня глазъ.
-- Около четырехъ,-- говоритъ онъ.
-- Вѣрно! -- восклицаю я,-- около четырехъ, совершенно вѣрно. Вы знаете ваше дѣло, какъ я вижу, и я васъ не забуду.
Съ этими словами я отхожу. Онъ стоитъ ошеломленный и смотритъ мнѣ вслѣдъ съ широко раскрытымъ ртомъ, съ часами въ рукахъ.
-- Ха-ха! Вотъ какъ нужно обращаться съ такими скотами. Съ изысканнѣйшимъ безстыдствомъ.
Этимъ можно внушить къ себѣ уваженіе и испугать этихъ бестій!
Я былъ очень доволенъ собой и началъ насвистывать. Нервы были такъ напряжены, что я не чувствовалъ никакой боли и даже никакого недомоганія, я чувствовалъ себя легче пуха. Пройдя площадь, базаръ, я свернулъ за уголъ и опустился на скамейкѣ у церкви Спасителя.
Развѣ не все равно, отошлю ли я обратно десять кронъ или нѣтъ. Разъ онѣ присланы мнѣ, значитъ онѣ мои, а что до того, откуда пришли эти десять кронъ -- какое мнѣ дѣло? Вѣдь долженъ же я былъ ихъ взять, разъ мнѣ ихъ прислали, не имѣло бы смысла оставить ихъ разсыльному. По той же причинѣ не имѣетъ смысла отослать другой билетъ взамѣнъ этого. Значитъ, дѣлать было нечего.
Я попробовалъ наблюдать уличную суетню и вообще отвлечь свои мысли; но мнѣ это не удалось, и я все думалъ о десяти кронахъ.
Наконецъ, я сжалъ кулаки; это разозлило меня. "Это оскорбило бы ее,-- сказалъ я,-- если бъ я отослалъ ей обратно; зачѣмъ же это дѣлать?" Я ходилъ кругомъ да около этого вопроса, качалъ головой и говорилъ: "Нѣтъ, покорно благодарю! Вотъ куда это привело". Я пошелъ опять по улицѣ. Хотя я имѣлъ всѣ причины на то, тѣмъ не менѣе я не оставилъ за собой свою хорошую, теплую комнату.
Я былъ гордъ; вскочилъ при первомъ же словѣ, заплатилъ направо, налѣво и пошелъ своей дорогой... Вотъ теперь я оставилъ свою квартиру и очутился въ прежнемъ положеніи.
А впрочемъ, къ чорту всю эту дребедень! Я совсѣмъ и не просилъ у нея денегъ, я едва подержалъ ихъ въ рукахъ, я тотчасъ же ихъ отдалъ, заплатилъ совершенно чужимъ мнѣ людямъ, которыхъ я никогда въ жизни больше не увижу. Да, вотъ я какой, плачу до послѣдняго хеллера! Насколько я знаю Илаяли, она совсѣмъ не раскаивается въ томъ, что послала мнѣ деньги. Изъ-за чего же я мучаюсь? Это все, что она могла сдѣлать для меня -- посылать мнѣ время отъ времени десять кронъ. Бѣдная дѣвочка влюблена въ меня... И я приходилъ въ восторгъ отъ этой мысли. Безъ сомнѣнія, она влюблена въ меня, бѣдняжка.
Было пять часовъ. Опять нервное возбужденіе и ощущеніе пустого шума въ головѣ. Я смотрѣлъ прямо передъ собой, широко раскрывъ глаза, на аптеку "Слона". Голодъ свирѣпствовалъ во мнѣ, и я сильно страдалъ. Въ то время, какъ я смотрѣлъ въ пространство, передъ моими глазами вырисовывается образъ, который я наконецъ узнаю: пирожница у аптеки "Слона".
Я вздрагиваю, выпрямляюсь и что-то вспоминаю. Да, совершенно вѣрно, это та же самая женщина, за тѣмъ же столикомъ, на томъ же мѣстѣ.
Я свистнулъ, щелкнулъ пальцами, всталъ и пошелъ по направленію къ аптекѣ. Ну, безъ глупостей! Какое мнѣ дѣло до того, чортъ возьми, преступныя ли это деньги или хорошія, норвежскія добродѣтельныя денежки.
Я не хочу быть смѣшнымъ изъ-за ложнаго самолюбія: въ концѣ-концовъ все равно умрешь.
Я иду на уголъ, смотрю въ упоръ на торговку и становлюсь передъ ней. Я, улыбаясь, киваю ей, какъ знакомый, и даю ей понять, что, само собой разумѣется, я долженъ былъ вторично вернуться.
-- Здравствуйте,-- сказалъ я. -- вы меня не узнаете?
-- Нѣтъ,-- медленно отвѣчаетъ она и смотритъ на меня.
Я улыбаюсь еще больше, какъ-будто это милая шутка съ ея стороны, и говорю:
-- Развѣ вы не помните, что я далъ вамъ однажды нѣсколько кронъ? Тогда я ничего вамъ не сказалъ, насколько помню; такая ужъ моя привычка. Когда имѣешь дѣло съ честными людьми, это совсѣмъ излишнее -- уговариваться и заключать контракты по поводу всякой бездѣлицы. Ха-ха! Вѣдь это я далъ вамъ столько денегъ.
-- Да, правда, это были вы! Да, теперь я васъ узнаю...
Я хочу помѣшать ей благодарить за деньги и поспѣшно прибавляю, выбирая глазами товаръ.
-- Теперь я пришелъ за пирожками!
Этого она не понимаетъ.
-- Ну, да, пирожки,-- повторяю я;-- я пришелъ за ними! -- говорю и громко смѣюсь надъ тѣмъ, что она не сразу догадалась, что я пришелъ за ними. Я беру со стола пирожокъ, что-то въ родѣ французской булки, и начинаю ѣсть.
Увидя это, женщина встаетъ, дѣлаетъ движеніе, какъ-будто защищаетъ отъ меня свой товаръ; она даетъ мнѣ понять, что она не ждала меня обратно, чтобы обобрать ее.
Вотъ какъ? Правда? Она удивительная женщина. Видѣла ли она когда-нибудь въ своей жизни, чтобы ей кто-нибудь далъ на храненіе деньги и потомъ не требовалъ бы съ нея обратно? Нѣтъ? Ну, вотъ видите! Можетъ-быть, она думаетъ, что это украденныя деньги, и я бросилъ ихъ ей? Нѣтъ, она этого не думаетъ! Это очень мило съ ея стороны, если я смѣю такъ выразиться, что она считаетъ меня за честнаго человѣка. Ха-ха!
Она удивительная женщина.
Съ какой стати тогда я далъ ей эти деньги? Женщина разозлилась и начала кричать.
Я объяснилъ, зачѣмъ я далъ ей денегъ, объяснилъ ей спокойно, убѣдительно.
-- Такая ужъ у меня привычка. Я всѣхъ людей считаю честными. Каждый разъ, когда кто-нибудь предлагаетъ мнѣ контрактъ, расписку, я качаю головой и говорю: нѣтъ, благодарю.
Однако женщина все-таки меня не понимала.
Я прибѣгнулъ къ другимъ средствамъ, началъ говорить рѣзко и выкинулъ изъ головы всякія глупости.
Развѣ ей никогда не случалось получать впередъ? -- спросилъ я. Разумѣется, отъ людей богатыхъ, напримѣръ, консуловъ? Никогда? Да, я не скрою, что у насъ это еще ново, но за границей это очень принято. Можетъ-быть, она никогда не бывала за границей? Нѣтъ? Ну, такъ вотъ видите! Такъ значитъ пусть и не разсуждаетъ.
Съ этими словами я взялъ еще нѣсколько пирожковъ со стола.
Она начала ворчать, отказывалась дать мнѣ, что у нея было на столѣ, вырвала даже у меня пирогъ изъ рукъ и положила на прежнее мѣсто. Я разозлился, ударилъ кулакомъ объ столъ и погрозилъ полиціей. Я буду милостивъ по отношенію къ ней сказалъ я. Если бы я захотѣлъ взять все, что принадлежитъ мнѣ по праву, то я разорилъ бы ея лавочку, такъ какъ я тогда далъ цѣлую уйму денегъ. Я прошу у нея товаровъ только на половину этой суммы. Затѣмъ мои счеты будутъ съ ней покончены, если она такая...
Наконецъ, она отложила для меня пять-шесть пирожковъ по невѣроятно высокой цѣнѣ и затѣмъ попросила меня убраться. Я началъ спорить съ ней, утверждалъ, что она обманула меня на одну крону и своими цѣнами высосала меня всего.-- Знаете, какое наказаніе слѣдуетъ за такія продѣлки?-- сказалъ я.-- Богъ съ вами, вы могли бы попасть на всю жизнь въ рабочій домъ! Она бросила мнѣ еще пирожокъ и, оскаливъ зубы, закричала, чтобы я убирался.
Тогда я ушелъ.
Хе, я никогда еще не видѣлъ подобной неисправимой женщины! Все время, какъ я бродилъ по рынку и ѣлъ свои пирожки, я вслухъ ругалъ женщину и ея безстыдство, и воспроизводилъ весь нашъ разговоръ. На глазахъ у всѣхъ ѣлъ свои пирожки и разговаривалъ самъ съ собой.
Пирожки исчезали одинъ за другимъ; сколько бы я ихъ не ѣлъ, они не утоляли голодъ; я ужасно изголодался. Я былъ такъ голоденъ, что чуть было не съѣлъ даже того послѣдняго пирожка, который съ самаго начала предназначилъ для мальчика въ Фогманегаде -- того, что игралъ бумажками. Я все время думалъ о немъ и не могъ забыть его лица, когда онъ вскочилъ и началъ ругаться. Когда на него плюнули, онъ поглядѣлъ также и на мое окно, не смѣюсь ли я надъ нимъ? Хотъ бы мнѣ его найти! Я напрягъ всѣ свои силы, чтобы скорѣе дойти до Фогмансгаде; я прошелъ мимо того мѣста, гдѣ разорвалъ на клочки свою драму и гдѣ лежала куча бумаги, обошелъ городового, котораго мои выходки привели въ такое удивленіе. и, наконецъ. дошелъ до лѣстницы, гдѣ сидѣлъ мальчикъ.
Его тамъ не было, улица была почти пуста. Уже смеркалось, и я нигдѣ не могъ найти мальчика; онъ, вѣроятно, уже ушелъ домой. Я положилъ пирожокъ на выступъ двери, сильно постучалъ и поспѣшно убѣжалъ. "Онъ найдетъ его! -- говорилъ я самъ себѣ;-- какъ только выйдетъ, онъ увидитъ пирожокъ". И мои глаза дѣлались влажными при мысли о томъ, какъ обрадуется мальчикъ, найдя пирожокъ.
Я опять спустился въ гавань. Я больше не былъ голоденъ, но отъ съѣденныхъ мною сластей меня мутило.
Въ моей головѣ шумѣли самыя дикія мысли. Не перерѣзать ли тихонько канатъ кораблю. Что, если я вдругъ закричу: "пожаръ!". Я иду дальше по набережной и нахожу ящикъ, на который можно сѣсть; я складываю руки и чувствую, что мысли становятся совсѣмъ сбивчивыми. Я не шевелюсь и вообще ничего не дѣлаю, чтобы обуздать ихъ.
Я пристально смотрю на "Кочегара", корабль подъ русскимъ флагомъ; на мостикѣ стоитъ человѣкъ; свѣтъ отъ красныхъ фонарей падаетъ на его голову, и я поднимаюсь и завязываю съ нимъ разговоръ.
Я не преслѣдовалъ никакой цѣли и не ждалъ отвѣта. Я крикнулъ:
-- Сегодня вечеромъ отчаливаете, капитанъ?
-- Да, скоро,-- отвѣчалъ человѣкъ. Онъ говорилъ но-шведски.
-- Гм... А не нужно ли вамъ случайно еще человѣка?-- Въ эту минуту мнѣ было все равно, дастъ ли онъ отрицательный отвѣтъ или нѣтъ; мнѣ было совершенно безразлично, что онъ мнѣ отвѣтитъ. Я стоялъ, ждалъ и смотрѣлъ на него.
-- Нѣтъ,-- отвѣчалъ онъ, а юнгу нужно было бы.
-- Юнгу?-- Я вздрогнулъ, снялъ потихоньку очки и сунулъ ихъ въ карманъ; затѣмъ я пошелъ на палубу.
-- Я еще неопытный,-- сказалъ я,-- но я могу дѣлать все, что мнѣ прикажутъ. Куда вы ѣдете?
-- Мы ѣдемъ съ грузомъ въ Лидсъ, заберемъ тамъ уголь для Кадикса.
-- Хорошо!-- сказалъ я и сталъ навязываться капитану.-- Мнѣ все равно, куда ѣхать. Я буду дѣлать свое дѣло.
Онъ помолчалъ нѣкоторое время, посмотрѣлъ на меня и подумалъ.
-- По морю ты еще никогда не ѣздилъ?-- спросилъ онъ.
-- Нѣтъ. Но повторяю вамъ, укажите мнѣ любую работу, и я сдѣлаю ее. Я ко всему привыкъ.
Онъ опять о чемъ-то подумалъ. Но теперь мнѣ крѣпко засѣло въ голову, что я долженъ ѣхать, я боялся вернуться на берегъ.
-- Ну такъ какъ же, капитанъ? -- спросилъ я наконецъ. -- Я могу все переносить! Да, что я говорю! Я былъ бы плохимъ работникомъ, если бы не могъ дѣлать даже больше, чѣмъ мнѣ скажутъ. Если нужно, я могу взять на себя двойную работу. Мнѣ ничего не стоить, и я могу это выдержать.
-- Ну хорошо, мы можемъ попробовать,-- сказалъ онъ.-- Если дѣло не пойдетъ, мы высадимъ тебя въ Англіи..
-- Разумѣется,-- сказалъ я съ радостью. И я еще разъ повторилъ, что, если дѣло не пойдетъ, мы разстанемся въ Англіи.
Тогда онъ указалъ мнѣ работу...
Я очнулся въ фіордѣ; я былъ мокрый отъ лихорадки и усталости; я посмотрѣлъ вслѣдъ берегу Христіаніи, гдѣ окна домовъ такъ ярко свѣтятся, и сказалъ ему послѣднее "прости".