ЧАСТЬ III.

Цѣлая недѣля прошла въ счастьи и довольствѣ.

Я ѣлъ каждый день; мое мужество росло, и я ковалъ желѣзо, пока горячо. Я работалъ надъ тремя, четырьмя статьями, отнимавшими у моего бѣднаго мозга каждую искру, каждую мысль, и я былъ того мнѣнія, что теперь все лучше, чѣмъ прежде. Послѣдняя статья, стоившая мнѣ столько бѣготни и подававшая мнѣ такія надежды, была мнѣ возвращена редакціей; разгнѣванный и оскорбленный, я тотчасъ же уничтожилъ ее, даже не перечитавъ. На будущее время я рѣшилъ пристроиться къ какой-нибудь другой газетѣ, чтобы имѣть больше ходу. Въ худшемъ случаѣ, если и это не поможетъ, я могу найти убѣжище на корабляхъ; "Монахиня" стоитъ въ гавани подъ парусами; можетъ быть за работу она свезетъ меня въ Архангельскъ или куда бы то ни было. Словомъ, положеніе мое перестало быть безвыходнымъ.

Послѣдній голодный кризисъ не прошелъ для меня даромъ. У меня цѣлыми прядями лѣзли волосы, появили:сь мучительныя боли, въ особенности по утрамъ, и изнервничался я очень. Когда Іенсъ Олафъ съ громомъ запиралъ внизу конюшню или на дворъ забѣгала собака и лаяла,-- какъ-будто холодъ пронизывалъ меня до мозга костей. Я очень опустился.

День изо дня я корпѣлъ надъ своей работой, едва давая себѣ время проглотить ѣду, и снова принимался за свои писаніе. Кровать моя и жалкій, неустойчивый столикъ были забросаны замѣтками и исписанными листами, надъ которыми я поперемѣнно работалъ, прибавлялъ что-нибудь новенькое, что мнѣ приходило за день въ голову, перечеркивалъ, освѣжая изложеніе новыми сильными словечками; все это мнѣ стоило необычайныхъ усилій. Въ одинъ прекрасный день я окончилъ, наконецъ, статью, сунулъ ее въ карманъ, счастливый и довольный, и отправился къ командору. Пора было напрячь всѣ свои силы, чтобы раздобыть денегъ; у меня ихъ было уже немного.

"Командоръ" попросилъ меня посидѣть минутку -- онъ сейчасъ... и продолжалъ писать.

Я оглядѣлся въ маленькомъ бюро; бюсты, литографіи, вырѣзки изъ газетъ, огромная корзина для бумагъ, которая, казалось, вотъ сейчасъ поглотитъ цѣликомъ всего человѣка. При видѣ этого бездоннаго зѣва, этой драконовой пасти, мнѣ стало очень грустно. Корзина имѣла такой видъ, какъ-будто она раскрыта для того, чтобъ поглощать отвергнутыя работы, новыя разбитыя надежды.

-- Какое у насъ число?-- спросилъ вдругъ командоръ.

-- 28-е,-- отвѣтилъ я, радуясь возможности оказать ему маленькую услугу.

-- Да, 28-е.-- И онъ продолжалъ писать. Наконецъ, онъ положилъ въ конверты нѣсколько писемъ, бросилъ въ корзинку какую-то бумагу, положилъ перо, обернулся ко мнѣ и посмотрѣлъ на меня. Видя, что я стою у дверей, онъ сдѣлалъ полушутливый, полусерьезный знакъ рукой, указывая мнѣ на стулъ.

Чтобы онъ не увидѣлъ, что на мнѣ нѣтъ жилета, я отворачиваюсь и достаю рукопись изъ бокового кармана.

-- Маленькая характеристика Корреджіо,-- говорю я,-- къ сожалѣнію, она переписана не очень...

Онъ беретъ у меня рукопись и перелистываетъ ее. Лицо его обращено ко мнѣ.

Передо мной былъ человѣкъ, чье имя я слышалъ еще въ моей ранней юности и чья газета имѣла на меня въ продолженіе послѣднихъ лѣтъ большое вліяніе. Волосы у него курчавые, прекрасные каріе глаза нѣсколько тревожны; у него привычка по временамъ посапывать. Шотландскій пасторъ не могъ имѣть болѣе безобидный видъ, чѣмъ этотъ писатель, слово котораго всегда оставляло кровавый рубецъ на всемъ, чего касалось. Странное чувство страха и изумленія овладѣваетъ мною передъ этимъ человѣкомъ; слезы едва не выступаютъ у меня на глазахъ, и я невольно дѣлаю шагъ впередъ, чтобы сказать ему, какъ глубоко я благодаренъ ему за все, чему онъ научилъ меня, и попросить его не обижать меня: я самъ знаю, что я жалкій писака, которому и безъ того приходится плохо...

Онъ взглянулъ на меня я съ задумчивымъ видомъ сложилъ мою рукопись. Чтобы облегчить ему отказъ, я протянулъ руку и сказалъ:

-- Ахъ, нѣтъ, это, вѣроятно, вамъ не годится?-- И я улыбнулся, чтобъ показать ему, что я отношусь къ этому такъ легко.

-- Намъ нужны только общедоступныя вещи,-- сказалъ онъ.-- Вы знаете, какая у насъ публика. Не можете ли вы упростить это? Или не принесете ли вы что-нибудь болѣе общепонятное?

Его внимательное обращеніе со мной приводитъ меня въ удивленіе. Я понимаю, что моя работа забракована, но отказъ не могъ быть любезнѣе.

Чтобъ не задерживать его дольше, я говорю:

-- Конечно, я это могу.

Я направляюсь къ двери. Гм... Прошу меня извинить, что я напрасно затруднилъ... Я поклонился и взялся за ручку.

-- Если вамъ нужно, то вы можете получить немножко впередъ въ счетъ будущаго гонорара. Вы можете это обработать.

Теперь, когда онъ призналъ меня негоднымъ сотрудникомъ, его предложеніе оскорбило меня немного, и я возразилъ:

-- Нѣтъ, благодарю, я и такъ обойдусь. Впрочемъ, весьма благодаренъ! Прощайте.

-- До свиданья! -- отвѣчалъ "Командоръ" и снова повернулся къ своему столу.

Итакъ, онъ со мной обращался съ незаслуженнымъ вниманіемъ, и я ему очень благодаренъ за это.-- Я никогда; этого не забуду. Я рѣшилъ не являться къ нему безъ работы, которой я самъ буду доволенъ, я приведу въ изумленіе и командора и за которую онъ сразу мнѣ выдастъ 10 кронъ. Я пошелъ домой и тотчасъ же принялся за писаніе.

Въ послѣдующіе вечера, когда часовъ около восьми зажигали газъ, со мной регулярно повторялось слѣдующее событіе.

Каждый разъ при выходѣ изъ воротъ на прогулку послѣ дневныхъ трудовъ я замѣчалъ у фонарнаго столба даму въ черномъ, обращавшую ко мнѣ свое лицо и провожавшую меня долгимъ взглядомъ. Я замѣтилъ, что она была одѣта всегда въ одно и то же; лицо ея закрывалъ густой вуаль, скрывавшій ея черты и падавшій на грудь; въ рукѣ у нея маленькій зонтикъ съ кольцомъ изъ слоновой кости.

Я встрѣчалъ ее три раза къ ряду все на томъ же мѣстѣ; когда я проходилъ мимо нея, она медленно поворачивалась и уходила внизъ по улицѣ.

Моя нервная натура высунула свои щупальцы, и мною тотчасъ овладѣло предчувствіе, что ея посѣщеніе относилось ко мнѣ.

Я готовъ былъ, несмотря на мое плохое платье, заговорить съ ней, спросить, кого она ищетъ, не нуждается ли она въ моей помощи, не могу ли я проводить ее черезъ темные переулки, но меня останавливало неопредѣленное чувство страха: не будетъ ли это стоитъ стакана вина или поѣздки на извозчикѣ, а у меня абсолютно не было денегъ; мои пустые карманы дѣйствовали на меня угнетающе. И у меня не хватало мужества внимательно вглядѣться въ нее, когда она проходила мимо меня.

Голодъ опять посѣтилъ меня,-- со вчерашняго для я ничего не ѣлъ. Это бы еще ничего, я привыкъ голодать гораздо дольше, но теперь я значительно похудѣлъ, я не могъ такъ голодать, какъ прежде: одинъ день голодовки часто совершенно оглушалъ меня и отъ каждаго глотка воды меня тошнило. Къ тому же я ужасно мерзъ по ночамъ; я принужденъ былъ ложиться не раздѣваясь; и при этомъ у меня зубъ на зубъ не попадалъ и я буквально цѣпенѣлъ и леденѣлъ. Старое одѣяло мало предохраняло отъ холода, такъ что я себѣ чуть не отмораживалъ носъ отъ ледяного воздуха, проникавшаго снаружи.

Я брелъ по улицѣ и думалъ о томъ, какъ мнѣ продержаться на одной водѣ до слѣдующей статьи. Если бы у меня была свѣча, можно было бы ночью приналечь на работу; это подвинуло бы меня на нѣсколько часовъ впередъ, если бы я былъ въ ударѣ работать и завтра же я могъ бы обратиться опять къ командору.

Я пошелъ въ кафэ, желая разыскать своего знакомаго изъ банка и попросить у него 10 ёръ на свѣчу взаймы. Я прошелъ безпрепятственно черезъ весь рядъ комнатъ, мимо дюжины столиковъ, около которыхъ гости болтали, пили и ѣли; я дошелъ даже до самой отдаленной комнаты, до "Красной комнаты" -- но нигдѣ не нашелъ своего знакомаго. Приниженный и раздосадованный, я опять вышелъ на улицу и пошелъ по направленію къ дворцу.

Нѣтъ, чортъ возьми, это уже черезчуръ и конца не предвидится всѣмъ моимъ превратностямъ судьбы. Размашистыми, бѣшеными шагами, поднявъ воротникъ пиджака, стиснувъ кулаки въ карманахъ брюкъ, несся я впередъ и проклиналъ свою несчастную звѣзду. Вотъ уже 7--8 мѣсяцевъ, какъ не выпадаетъ на мою долю ни одного безпечнаго часа; самое большое -- недѣлю живу болѣе или менѣе сносно, а затѣмъ снова стучится ко мнѣ въ двери нужда. Мало того, при всемъ своемъ бѣдствіи я до сихъ поръ еще честенъ -- ха-ха-ха! безупречно честенъ! Боже мой, какъ я былъ глупъ! И я началъ себѣ разсказывать, что у меня совѣсть была однажды не чиста, когда я относилъ одѣяло Ганса Паули къ закладчику. Я хохоталъ надъ своей порядочностью, плевалъ презрительно на тротуаръ и не находилъ словъ для глумленія надъ своей глупостью. Вотъ, если бъ теперь это случилось! Если я найду на улицѣ сбереженный пфеннигъ школьника или послѣдній пфеннигъ вдовы,-- я преспокойно положу его въ карманъ и засну затѣмъ сномъ праведника. Не даромъ я такъ долго страдалъ, терпѣніе мое истощилось, я способенъ теперь на все, что угодно.

Я обошелъ 3--4 раза вокругъ дворца, рѣшился тогда вернуться домой, сдѣлалъ большой крюкъ по парку и черезъ Карлъ-Іоганнштрассе пошелъ домой.

Было около 11 часовъ. На улицѣ было довольно темно, вездѣ сновали люди, молчаливыя пары, оживленныя кучки людей. Настала пора, когда кончается дневная суетня и начинаются ночныя приключенія. Шуршанье женскихъ платьевъ, чувственное посмѣиваніе, вздымающіяся груди, выразительное покашливанье, доносящійся изъ глубины улицы крикъ "Эмма"!.. Вся улица превратилась въ болото, изъ котораго подымались удушливые газы.

Невольно я ищу въ карманѣ двѣ кроны. Страсть, трепещущая въ движеніяхъ прохожихъ, тусклый свѣтъ газовыхъ фонарей, тихая таинственная ночь, воздухъ, насыщенный шопотомъ, объятіями, робкими признаніями, недосказанными словами, подавленными вздохами, все это сильно дѣйствовало на меня. Вонъ тамъ, въ воротахъ, кошки съ громкимъ крикомъ предаются любви -- а у меня нѣтъ даже двухъ кронъ!

Какой ужасъ обнищать до такой степени! Какое униженіе, какое безчестіе! И снова мнѣ приходилось думать о послѣдней лептѣ вдовы, которую я укралъ бы, о шапкѣ или носовомъ платкѣ школьника, о сумѣ нищаго, которую я унесъ бы къ старьевщику. Чтобъ утѣшиться и развлечься, я началъ находить всевозможныя ошибки въ этихъ веселыхъ людяхъ, шмыгавшихъ мимо меня; я пожималъ плечами и презрительно глядѣлъ на нихъ, когда они парами проходили мимо меня. Эти самодовольные лакомые студенты возражаютъ, что они совершаютъ кутежи, извѣстные всей Европѣ, если у нихъ хватаетъ храбрости ударить по бедру какую-нибудь швейку.

Эти франтики, байковые писаря, купцы, бульварные львы, которые ничѣмъ не пренебрегаютъ. И я энергично плюнулъ, не обращая вниманія, не попалъ ли я на кого-нибудь изъ нихъ. Я былъ исполненъ злобы и презрѣнія къ этимъ людямъ, которые спаривались у меня на глазахъ. Я высоко поднялъ голову, чувствуя возможность итти путемъ добродѣтели.

У Стортинга я встрѣтился съ дѣвушкой, вызывающе посмотрѣвшей на меня, когда я поравнялся съ ней.

-- Добрый вечеръ,-- сказалъ я.

-- Добрый вечеръ,-- она остановилась.

-- Гм... и зачѣмъ она такъ поздно гуляетъ одна. Развѣ это не опасно для молодой дѣвушки, въ такое время ходить по Карлъ-Іоганнштрассе?-- Нѣтъ! Никто съ вами не заговариваетъ, не оскорбляетъ васъ, я хочу сказатъ, не приглашаютъ ли васъ съ собой домой?

Она посмотрѣла на меня удивленно, желая отгадать по моему лицу, что я этимъ хочу сказать. Вдругъ она взяла меня подъ руку и сказала:

-- Тогда пойдемте вмѣстѣ.

Я пошелъ съ ней. Дойдя до извозчика, я остановился, освободилъ руку и сказалъ:

-- Послушайте, дитя мое, у меня нѣтъ ни гроша.-- И, сказавъ это, я хотѣлъ итти своей дорогой.

Сперва она не хотѣла мнѣ вѣрить; но, ощупавъ и не найдя ничего въ моихъ карманахъ, она разсердилась, закинула голову назадъ и обругала меня треской.

-- Покойной ночи,-- сказалъ я.

-- Подождите, на васъ золотые очки?

-- Нѣтъ.

-- Тогда убирайтесь къ чорту!

Я ушелъ.

Но вскорѣ послѣ этого она прибѣжала назадъ и позвала меня.

-- Вы можете тѣмъ не менѣе сопровождать меня.

Я былъ пристыженъ этимъ предложеніемъ бѣдной уличной дѣвки и отказался. Теперь черезчуръ поздно, мнѣ нужно сдѣлать еще одинъ визитъ, и потомъ она не должна приносить такой жертвы.

-- Нѣтъ, я хочу, чтобы вы пошли со мной!

-- Но я не могу итти при такихъ условіяхъ.

-- Вы, вѣроятно, идете къ другой?

-- Нѣтъ.

Мнѣ казалось, что я стою въ жалкомъ видѣ передъ этой странной дѣвушкой, и я рѣшился спасти, по крайней мѣрѣ, хоть внѣшность.

-- Какъ васъ зовутъ?-- спросилъ я.

-- Марія..

-- Вотъ вы послушайте, Марія.-- И я началъ разсказывать ей всѣ свои дѣла. Дѣвушка приходила все въ большее удивленіе.-- Неужели она считаетъ меня за одного изъ тѣхъ, кто шляется по ночамъ и подстерегаетъ молодыхъ дѣвушекъ? Чѣмъ заслужилъ я такую несправедливость? Развѣ я сказалъ что-нибудь неблагоразумное? Развѣ ведутъ себя такъ, когда имѣешь въ виду что-нибудь нехорошее? Короче говоря, я заговорилъ съ ней и прошелся нѣсколько шаговъ, чтобы видѣть, какъ далеко это зайдетъ. Зовутъ меня пасторъ такой-то! Покойной ночи. Иди и не грѣши!

И я ушелъ.

Въ восхищеніи отъ своей счастливой мысли я потиралъ руки и громко разговаривалъ съ собою.

Что за восторгъ -- сдѣлать мимоходомъ доброе дѣло! Быть-можетъ, я подалъ этому падшему созданью руку въ самый критическій моментъ ея жизни. Я спасъ ее отъ погибели на вѣчныя времена. Она убѣдится въ томъ, когда одумается. И даже на смертномъ одрѣ съ благодарностью вспомнитъ обо мнѣ... Нѣтъ, еще стоитъ быть честнымъ и порядочнымъ человѣкомъ!

Я сіялъ и чувствовалъ себя свѣжимъ и бодрымъ. -- Если бъ у меня была только свѣча, статья моя была бы окончена! -- напѣвая и насвистывая, съ своимъ новымъ ключомъ въ рукѣ, я шелъ и думалъ о способѣ, какъ бы мнѣ раздобыть свѣчу. Ничего не остается другого, какъ вынести свои бумаги на улицу и писать у газоваго фонаря. Я отворилъ дверь и поднялся.

Спустившись обратно, я закрылъ снаружи дверь и всталъ подъ фонаремъ. Вездѣ тишина... Только изъ переулка доносятся тяжелые шаги городового, да гдѣ-то около Гансгаугена лаетъ собака. Мнѣ ничего не мѣшаетъ, я подымаю воротникъ пиджака и задумываюсь.

Будетъ отлично, если мнѣ поcчастливится присочинить конецъ къ этой статьѣ. Я какъ-разъ дошелъ до очень труднаго мѣста, гдѣ долженъ быть переходъ къ чему-то новому; затѣмъ громкій, стремительный финалъ, замираніе успокоившейся мысли и въ концѣ -- новая мысль, неожиданная и потрясающая, какъ выстрѣлъ или грохотъ падающей лавины. И точка.

Но слова какъ-то не клеились. Я просмотрѣлъ все съ начала до конца, перечиталъ каждую фразу и все-таки никакъ не могъ собрать свои мысли для громкаго конца. Къ тому же, пока я все это обдумывалъ, неподалеку отъ меня всталъ городовой и испортилъ мнѣ все мое настроеніе. Какое ему дѣло до тоги, что я какъ-разъ дошелъ до самаго главнаго пункта превосходной статьи для командора?

Боже мой, это было немыслимо держаться на одной водѣ, какъ я ни старался! Я простоялъ по крайней мѣрѣ часъ около фонаря, городовой расхаживалъ передо мной взадъ и впередъ; было черезчуръ холодно, чтобы стоятъ на одномъ мѣстѣ. Окончательно упавъ духомъ послѣ этой неудачной попытки, я снова открылъ дверь и направился въ свою комнату.

Тутъ наверху было такъ холодно и, благодаря густой темнотѣ, съ трудомъ можно было различитъ окно. Ощупью я добрался до постели, снялъ сапоги и сталъ отогрѣвать ноги руками; затѣмъ я легъ совсѣмъ одѣтый, по обыкновенію.

Какъ только разсвѣло, я усѣлся на кровати и сталъ продолжать свою статью. Въ такомъ положеніи я просидѣлъ до полудня, но могъ написать всего 10--20 строкъ. До конца все еще было далеко.

Я всталъ, одѣлъ сапоги и побѣгалъ по комнатѣ, чтобъ согрѣться. Окна заиндевѣли. Я выглянулъ въ окно -- шелъ снѣгъ, густой слой его лежалъ на камняхъ и на водопроводѣ на дворѣ.

Я бродилъ по комнатѣ, царапалъ ногтями стѣну, стучалъ указательнымъ пальцемъ по половицамъ и прислушивался внимательно -- безъ опредѣленнаго намѣренія, но съ важнымъ и сосредоточеннымъ видомъ, какъ-будто мнѣ предстоитъ совершить очень значительное дѣло. По временамъ я говорилъ громко и безпрерывно, такъ что самъ слышалъ: "Боже праведный, да вѣдь это сумасшествіе!" Но затѣмъ я продолжалъ все тѣ же нелѣпыя дѣйствія. Нѣкоторое время спустя, можетъ-быть по истеченіи нѣсколькихъ часовъ, я овладѣлъ собой, закусилъ губы и собрался съ духомъ, насколько могъ. Этому долженъ быть конецъ; я отыскалъ себѣ стружку для жеванія и съ рѣшительностью принялся за писаніе.

Съ величайшими усиліями вывелъ еще два короткихъ предложенія, двадцать жалкихъ, вымученныхъ словъ, но дальше не могъ продолжать. Все было кончено, голова моя была пуста; и я не могъ, абсолютно не могъ работать дальше и таращилъ глаза на неоконченную страницу, на странныя дрожащія буквы, копошившіяся подобно крохотнымъ насѣкомымъ; въ концѣ-концовъ я ничего не понималъ, ничего не соображалъ.

Время шло. До меня доносился шумъ со двора, топотъ лошадей; въ конюшнѣ слышался голосъ Іенса Олафа, кричащаго на лошадей. Я былъ совершенно истомленъ и только по временамъ чмокалъ губами; я ничего не могъ дѣлать; что-то ужасно давило грудь.

Начинало темнѣть. Я обезсиливалъ все болѣе и болѣе и былъ принужденъ, наконецъ, лечь на кровать. Чтобъ погрѣть руки, я проводилъ пальцами по волосамъ вдоль и поперекъ, вырывая при этомъ ослабѣвшія пряди, которыя цѣплялись за пальцы или разсыпались по подушкѣ. Въ ту минуту я совсѣмъ не думалъ о нихъ; какъ-будто это вовсе не касалось меня, какъ-будто у меня останется еще достаточно волосъ.

Снова я попытался вырваться изъ этого оцѣпенѣнія, превращавшаго меня въ какой-то призракъ. Я вскочилъ, ударилъ себя по колѣну, крикнулъ, какъ только позволяла мнѣ моя больная грудь, и снова упалъ. Ничего не помогало! Я умиралъ безпомощнымъ, съ широко раскрытыми глазами, пристально смотрящими наверхъ.

Наконецъ, я сунулъ въ ротъ указательный налецъ и началъ его сосать. Въ мозгу какъ-будто что-то зашевелилось, мысль, сумасшедшая фантазія: не укусить ли? Недолго думая, я закрылъ глаза и стиснулъ зубы.

Я вскочилъ, наконецъ-то я очнулся. Изъ пальца сочилась кровь, которую я понемногу слизывалъ. Мнѣ не было очень больно, ранка была небольшая, но я сразу пришелъ въ себя; я покачалъ головой и подошелъ къ окну, гдѣ нашелъ кусочекъ тряпки, которою и обвязалъ себѣ палецъ. Въ то время, какъ я этимъ былъ занятъ, глаза заволоклись слезами, и я тихо заплакалъ; этотъ тощій укушенный палецъ представлялъ изъ себя такой грустный видъ.-- Боже! до чего пришлось дожить!

Мракъ густѣлъ. Очень возможно, что я дописалъ бы въ этотъ вечеръ мою статью, если б-ь у меня была бы свѣчка.

Голова моя прояснилась, мысли пришли въ порядокъ и боль успокоилась; я уже не чувствовалъ голодъ такъ рѣзко, какъ нѣсколько часовъ тому назадъ. Очевидно, я смогу выдержать до завтрашняго дня. Кто знаетъ, можетъ-быть мнѣ дадутъ взаймы свѣчку, если я объясню лавочнику свое положеніе. Въ лавочкѣ меня знаютъ; я покупалъ тамъ не разъ хлѣбъ въ лучшія времена, когда у меня водились деньжонки. Несомнѣнно мнѣ дадутъ свѣчку на честное слово.

И въ первый разъ, спустя долгое время, я старательно пообчистился, снялъ упавшіе волосы съ воротника пиджака, насколько удалось это сдѣлать въ потемкахъ, и ощупью спустился внизъ; по лѣстницѣ.

Выйдя на улицу, мнѣ пришло въ голову: не лучше ли попросить хлѣба? Я остановился въ нерѣшительности и задумался. Ни въ какомъ случаѣ, сказалъ я себѣ, наконецъ. Къ сожалѣнію, я не въ состояніи переносить пищу; начнутся опять всякія исторіи съ видѣніями, предчувствіями и безумными затѣями, я не окончу статьи во-время, а къ "Командору" нужно явиться, пока онъ меня еще не забылъ. Ни въ какомъ случаѣ. Я остановился на свѣчкѣ. И съ этой мыслью; вошелъ въ лавочку.

Около прилавка стояла какая-то женщина и дѣлала закупки; около нея лежатъ маленькіе пакеты. Приказчикъ мнѣ знакомый и знающій, что я иногда покупаю хлѣбъ, оставляетъ на время покупательницу, заворачиваетъ, ни слова не говоря, хлѣбъ въ газетную бумагу и суетъ его мнѣ.

-- Нѣтъ, на этотъ разъ я хотѣлъ попросить у васъ свѣчку, -- говорю я. Я говорю это очень тихо и скромно, чтобъ не разсердить его и не разстроить этимъ всѣ мои надежды на свѣчку.

Мой отвѣтъ приводитъ его въ смущеніе; мое неожиданное заявленіе совершенно сбиваетъ его съ толку; это первый разъ, что я не потребовалъ у него хлѣба.

-- Въ такомъ случаѣ вамъ придется немного подождать,-- говоритъ онъ и обращается снова къ покупательницѣ

Она получаетъ свои покупки, платитъ пятикроновую бумажку, получаетъ сдачу и уходитъ.

Мы остаемся съ приказчикомъ одни.

Онъ говоритъ:

-- Такъ, вамъ, значитъ, нужна свѣчка.-- Онъ вскрываетъ пакетъ съ свѣчами и достаетъ для меня одну свѣчку.

Онъ смотритъ на меня, а я не въ состояніи высказать свою просьбу.

-- Ахъ, да, правда, вы уже заплатили,-- говоритъ онъ вдругъ. Онъ сказалъ это такъ просто, что я заплатилъ; я разслышалъ каждое слово. Онъ отсчитываетъ въ кассѣ крону за кроной блестящими тяжелыми монетами и даетъ мнѣ сдачи съ пяти кронъ.

-- Пожалуйста! -- говоритъ онъ.

Я стою съ секунду и смотрю на золото. Я понимаю, что дѣло не совсѣмъ чисто, но я ни о чемъ не думаю, ничего не соображаю и только любуюсь богатствомъ, сіяющимъ передъ моими глазами. Затѣмъ я машинально собираю деньги.

Поглупѣвъ отъ изумленія, разбитый, уничтоженный, я стою у прилавка; наконецъ я дѣлаю шагъ къ двери и опять останавливаюсь. Глаза мои устремлены на полку, съ которой свѣшивается бубенчикъ на ремешкѣ, а подъ нимъ клубокъ бечевокъ.

Приказчикъ вообразилъ, что я хочу начать съ нимъ разговоръ, и сказалъ, собирая разбросанную на прилавкѣ оберточную бумагу.

-- Кажется, и зима скоро настанетъ!

-- Гм... да! -- отвѣчалъ я,-- какъ-будто зима уже наступаетъ. Зима уже на дворѣ!-- И затѣмъ я прибавилъ:-- да, впрочемъ, вѣдь и пора.

Я слышалъ, какъ я говорилъ; каждое слово было такъ ясно, какъ-будто говоритъ потусторонній человѣкъ, я говорю это какъ-то неувѣренно, какъ-то безсознательно.

-- Пожалуй, что и пора! -- говоритъ приказчикъ.

Я сунулъ руку съ деньгами въ карманъ, нажалъ защелку и вышелъ. Я слышалъ, какъ я пожелалъ покойной ночи, и приказчикъ отвѣчалъ тѣмъ же.

Я уже сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, когда дверь лавочки распахнулась и приказчикъ крикнулъ мнѣ вслѣдъ. Я обернулся къ нему безъ удивленія, безъ малѣйшаго слѣда страха. Я только собралъ деньги и приготовился вернуть ихъ ему.

-- Вы забыли вашу свѣчку!

-- Благодарю васъ! -- сказалъ я ему спокойно.-- Благодарю! благодарю! -- затѣмъ со свѣчой въ рукѣ я пошелъ внизъ по улицѣ.

Моей первой сознательной мыслью были деньги. Я подошелъ къ фонарю, пересчиталъ ихъ нѣсколько разъ, взвѣсилъ на рукѣ и засмѣялся.-- Ну, теперь мнѣ повезло изумительно, чудесно повезло на долгое, долгое время.-- Я сунулъ деньги опять въ карманъ и пошелъ. Я остановился передъ рестораномъ на Сторгаде, и началъ спокойно размышлять, не зайти ли мнѣ позавтракать.

Мнѣ слышенъ былъ стукъ тарелокъ, вилокъ и ножей, я слышалъ, какъ рубили мясо. Искушеніе было слишкомъ велико, я вошелъ.

-- Бифштексъ!

-- Бифштексъ! -- крикнула служанка въ окно кухни.

Я сѣлъ около маленькаго стола, у дверей и началъ ждать. Въ моемъ углу было довольно темно. Я чувствовалъ себя уединеннымъ и принялся размышлять; по временамъ я замѣчалъ на себѣ любопытный взглядъ служанки.

Я совершилъ первую подлость, первое воровство, въ сравненіи съ которымъ всѣ мои прежнія продѣлки были ничто. Мое первое большое паденіе... Наплевать! Теперь ничего не подѣлаешь. Впрочемъ, это отъ меня зависитъ уладить дѣло съ лавочникомъ въ другой разъ, впослѣдствіи, когда представится случай. И тогда я перестану катиться внизъ. И, кромѣ того, я не обязался быть честнѣе прочихъ смертныхъ...

-- Скоро я получу свой бифштексъ?

-- Сейчасъ.-- Служанка открываетъ люкъ въ кухню и заглядываетъ туда.

А если дѣло выплыветъ на свѣтъ Божій! Если приказчикъ вспомнитъ, что пять кронъ заплачены лишь одинъ разъ той покупательницей. Нѣтъ ничего невозможнаго, что это придетъ ему въ голову въ одинъ прекрасный день, можетъ-быть, въ слѣдующій разъ, когда я зайду къ нему въ лавку. Ну и что же? И я пожалъ плечами.

-- Пожалуйста!-- сказала любезно служанка и поставила передо мной на столъ бифштексъ.-- Не хотите ли вы перейти въ другую комнату, здѣсь очень темно.

-- Нѣтъ, благодарю васъ. Я останусь здѣсь, -- отвѣчалъ я. Ея любезность тронула меня, я плачу за бифштексъ, вынимаю на удачу ей монету на чай и пожимаю ей руку. Она улыбается, а я говорю шутя, со слезами на глазахъ:-- А на остальное купите себѣ домъ!...

-- Кушайте на здоровье!

Я началъ ѣсть, жадничая, проглатывая громадные куски, не разжевывая, звѣрски наслаждался, набивая себѣ ротъ. Я какъ людоѣдъ разрывалъ мясо.

Служанка опять подошла ко мнѣ.

-- Не хотите ли чего-нибудь выпить?-- И она нагнулась ко мнѣ.

Я взглянулъ на нее; она говорила очень тихо, робко и потупила взоръ.

-- Можетъ-быть, стаканъ пива, или что вы обыкновенно... если хотите....

-- Нѣтъ, благодарю васъ! -- отвѣчалъ я.-- Теперь нѣтъ, я приду въ другой разъ.

Она ушла и сѣла за буфетъ; я видѣлъ только ея голову; удивительная дѣвушка!

Покончивъ съ ѣдой, я направился прямо къ двери; я почувствовалъ себя вдругъ нехорошо. Служанка встала. Я не хотѣлъ подойти къ ней близко, показать свое состояніе дѣвушкѣ, ничего не подозрѣвавшей; я быстро пожелалъ ей покойной ночи, кивнулъ головой и вышелъ.

Пища начинала дѣйствовать на меня; я ужасно страдалъ и не могъ ее надолго удержать. Въ каждомъ темномъ углу по дорогѣ я извергалъ ее, тщетно борясь съ болями, я сжималъ кулаки, топалъ ногами, стараясь проглатывать куски, непринимаемые организмомъ, но все тщетно! Я забѣжалъ въ темныя ворота, нагнулъ голову и, ослѣпленный хлынувшими слезами, принужденъ былъ изрыгнуть весь свой ужинъ.

Я былъ внѣ себя отъ бѣшенства; рыдалъ и проклиналъ невѣдомыя силы, кго бы онѣ ни были, которыя такъ преслѣдовали меня, и призывалъ на нихъ всѣ муки ада за ихъ подлость. Дѣйствительно, нужно сознаться, судьба моя была неблагородна, въ высшей степени неблагородна!.. Я подошелъ къ человѣку, глядѣвшему въ окно магазина, и спросилъ его, не знаетъ ли онъ какого-нибудь средства противъ застарѣлаго голода. Дѣло идетъ о жизни; больной не можетъ переносить бифштекса.

-- Я слышалъ, что молоко помогаетъ,-- отвѣчаетъ тотъ съ растеряннымъ видомъ;-- кипяченое молоко. Для кого вы это спрашиваете?

-- Спасибо, спасибо,-- сказалъ я. -- Это должно-быть очень хорошо, кипяченое молоко...

И съ этими словами я убѣжалъ.

Я зашелъ въ первый попавшійся ресторанъ и спросилъ себѣ кипяченаго молока. Я выпилъ его горячимъ -- какъ оно было, жадно глоталъ каждую каплю, заплатилъ и вышелъ. Теперь домой.

Затѣмъ произошло нѣчто странное.

Около моихъ воротъ, у газоваго фонаря, въ яркомъ его свѣтѣ стоитъ фигура, которую я узнаю еще издали -- опять дама въ черномъ. Ошибка несмыслима; уже въ четвертый разъ встрѣчаю я ее все на томъ же самомъ мѣстѣ. И стоитъ она неподвижно. Это кажется мнѣ такимъ страннымъ, что я невольно замедляю шаги; мысли мои вполнѣ въ порядкѣ, но я возбужденъ; нервы разстроены послѣ такого ужина. По обыкновенію, я прохожу близко около нея, дохожу почти до двери и собираюсь войти. Тутъ я останавливаюсь. Вдругъ мнѣ кое-что приходитъ въ голову. Не отдавая себѣ отчета, я поворачиваю и иду къ дамѣ, смотрю ей прямо въ лицо и кланяюсь.

-- Добрый вечеръ, сударыня!

-- Добрый вечеръ.

Ищетъ ли она кого-нибудь? Я уже раньше встрѣчалъ ее на этомъ мѣстѣ: не могу ли я быть ей чѣмъ-нибудь полезенъ. Впрочемъ, заранѣе прошу тысячу извиненій за навязчивость.

Она, право, не знаетъ...

Въ этомъ дворѣ никто не живетъ, кромѣ меня и трехъ четырехъ лошадей; здѣсь находится конюшня и жестяная мастерская. Если она здѣсь ищетъ кого-нибудь, то, вѣроятно, ошиблась адресомъ.

Она отворачивается и говоритъ:

-- Я никого не ищу, просто стою здѣсь; такъ мнѣ вздумалось...

Вотъ какъ, это была просто фантазія стоять тутъ нѣсколько вечеровъ сряду. Это однако странно, и я начинаю недоумѣвать насчетъ этой дамы. Я рѣшилъ быть нахальнымъ. Я позвякалъ въ карманѣ деньгами и безъ дальнѣйшихъ разсужденій пригласилъ ее зайти куда-нибудь и выпить стаканъ вина... принимая во вниманіе, что теперь зимнее время... или, можетъ-быть, она этого не хочетъ...

Нѣтъ, благодарю, это не годится. Но если я провожу ее немного, то она... Теперь такъ темно, и она боится возвращаться одна по Карлъ-Іоганнштрассе..

Мы тронулись въ путь; она шла по мою правую сторону. Странное и прекрасное чувство овладѣло мной, сознаніе близости молодой дѣвушки. Всю дорогу я украдкой поглядывалъ на нее. Ароматъ ея волосъ, теплота тѣла, благоуханіе женщины, исходящее отъ нея, ея свѣжее дыханіе при поворотѣ головы, все это захватывало меня, будило во мнѣ чувственность. Я различалъ подъ вуалью полное блѣдноватое лицо и высокую грудь подъ плащомъ. Мысль о всей этой скрытой прелести, которую я угадывалъ подъ вуалью и подъ накидкой, смущала меня, дѣлала меня счастливымъ, безъ всякой разумной причины. Я не могъ долѣе сдерживаться, я коснулся ея рукой; тронулъ ея плечо и засмѣялся. Сердце мое громко стучало.

-- Какая вы странная!-- сказалъ я.

-- А что?

Во-первыхъ, у нея привычка простаивать вечера у конюшни только потому, что это приходитъ ей въ голову...

Однако, у нея могутъ быть на то свои причины. Кромѣ того, она любитъ долго оставаться на улицѣ, такъ какъ не любитъ рано ложиться спать. А я развѣ ложусь раньше двѣнадцати часовъ?

Я? Если когда-нибудь боялся чего-либо на свѣтѣ, то это именно ложиться раньше двѣнадцати часовъ.

Ну, вотъ видите! Она и дѣлаетъ эти прогулки по вечерамъ, когда ей нечего дѣлать; она живетъ на площади св. Олафа...

-- Илаяли! -- воскликнулъ я.

-- Что вы сказали?

-- Ясказалъ только "Илаяли"...но продолжайте!

Она живетъ на площади Олафа съ матерью, съ которой ри о чемъ нельзя говорить, потому что она глуха, что же тутъ удивительнаго, если она для развлеченія иногда ходитъ гулять?

-- Конечно,-- сказалъ я. Такъ зачѣмъ же спрашивать?

Я слышалъ по ея голосу, что она улыбается.

Нѣтъ ли у нея сестры?

Да, есть, старше ея. Почему я знаю?

Но она уѣхала въ Гамбургъ.

Давно?

Съ мѣсяцъ тому назадъ. Откуда я однако, знаю, что у нея есть сестра?

Я этого вовсе не знаю, я только спросилъ.

Мы помолчали. Мимо насъ прошелъ какой-то человѣкъ съ сапогами подъ-мышкой, а затѣмъ улица опять опустѣла. Въ Тиволи свѣтился рядъ цвѣтныхъ фонарей. Снѣгъ пересталъ итти, небо прояснилось.

-- Боже мой, не холодно ли вамъ безъ пальто?-- спросила она вдругъ и остановилась.

Сказать ли ей, почему у меня нѣтъ пальто? Разсказать ей о своемъ положеніи и оттолкнуть её тѣмъ отъ себя разъ навсегда? Нѣтъ -- такъ пріятно итти рядомъ съ ней и поддерживать ее въ этомъ незнаніи, что я разсмѣялся и отвѣтилъ:

-- Нѣтъ, совсѣмъ нѣтъ.-- И, чтобъ перейти на другую тему, я спросилъ:

-- Видѣли вы звѣринецъ въ Тиволи?

-- Нѣтъ,-- отвѣтила она,-- а есть тамъ что-нибудь интересное?

Только бы ей не вздумалось пойти туда! Тамъ такъ свѣтло и много народу! Я ее только скомпрометирую: за мою плохую одежду и тощее, немытое лицо насъ обоихъ выпроводятъ; при этомъ она, пожалуй, замѣтитъ, что на мнѣ нѣтъ жилета.

-- О, нѣтъ,-- сказалъ я, тамъ нечего смотрѣть. Тогда мнѣ пришло въ голову нѣсколько счастливыхъ мыслей, остатки моего изсохшаго мозга.-- Развѣ можетъ быть, интересенъ такой маленькій звѣринецъ? Да и вообще звѣри въ клѣткахъ не представляютъ для меня никакого интереса. Звѣри знаютъ, что люди стоятъ и смотрятъ на нихъ; они чувствуютъ на себѣ сотни любопытныхъ взглядовъ и конфузятся. Нѣтъ, я представляю себѣ звѣрей, которые знаютъ, что на нихъ не глазѣетъ, они лежатъ въ своихъ логовищахъ, вращаютъ своими блестящими зелеными глазами, лижутъ лапы и размышляютъ. Не такъ ли?

Да, она вполнѣ со мной согласна.

Только звѣрь со своей своеобразной дикостью, съ своей пугливостью представляетъ что-нибудь особенное. Безшумные, крадущіеся шаги во мракѣ ночи, грозная непривѣтливость лѣса, крикъ мимо летящей птицы, вѣтеръ, запахъ крови, шумъ листвы; пробуждающійся кровожадный инстинктъ.... поэзія безсознательнаго...

Но я боялся утомить ее. Сознаніе своей бѣдности опять охватило меня и принизило. Если бъ я былъ одѣтъ поприличнѣе, я могъ бы доставить ей удовольствіе, повести ее въ Тиволи! Я не понималъ ее; какое удовольствіе могло ей доставить итти на Карлъ-Іоганнштрассе съ полуголымъ нищимъ! И что она вообще думаетъ? И съ какой стати я иду съ ней, охорашиваюсь и смѣюсь неизвѣстно чему? Затѣмъ я поддался этой нѣжной шелковистой птичкѣ? Развѣ мнѣ самому это не стоитъ страшнаго напряженія? Развѣ я не чувствую холода смерти въ сердцѣ при каждомъ дуновеніи вѣтерка. И развѣ безуміе не зарождалось въ моемъ мозгу оттого, что я такъ долго былъ лишенъ пищи. Она помѣшала мнѣ итти домой и выпить немного молока, ложку молока, которую могъ бы удержать мой организмъ. Почему она не отвернулась отъ меня и не прогнала меня ко всѣмъ чертямъ?

Я пришелъ въ отчаяніе, безнадежность перешла всякія границы, и я сказалъ:

-- Собственно говоря, вы не должны были итти со мной, сударыня. Я компрометирую васъ своимъ костюмомъ. Да, это правда, я серьезно говорю.

Она запнулась. Она быстро взглянула на меня и замолчала. Наконецъ, она сказала:

-- Боже праведный! -- больше она ничего не сказала.

-- Что вы хотите этимъ сказать?-- спросилъ я.

-- Все равно... Но теперь недалеко.-- И она ускорила немного шаги,

Мы завернули въ Университетскую улицу, издали виднѣлись фонари площади св. Олафа. Теперь она опять пошла медленнѣе.

-- Я не хочу быть нескромнымъ,-- сказалъ я,-- но не назовете ли вы мнѣ ваше имя, прежде чѣмъ разстаться. И не подымете ли вы вуаль хоть на секунду, чтобъ я могъ васъ видѣть? Я буду вамъ такъ благодаренъ.

Пауза. Я ждалъ.

-- Вы ужъ видѣли меня разъ,-- сказала она.

-- Илаяли! -- воскликнулъ я.

-- Что? вы меня однажды все утро преслѣдовали, до самаго дома. Вы были тогда навеселѣ?

Я опять услышалъ въ ея голосѣ смѣхъ.

-- Да,-- сказалъ я,-- да, къ сожалѣнію я былъ тогда навеселѣ.

-- Какъ это нехорошо съ вашей стороны!

И я согласился, совсѣмъ уничтоженный, что это, дѣйствительно, было очень скверно.

Мы дошли уже до фонтана и смотрѣли на освѣщенныя окна дома No 2.

-- Дальше вы не должны итти со мной,-- сказала она, благодаря за сегодняшній вечеръ.

Я поклонился, я не смѣлъ что-либо сказать. Я снялъ шляпу и стоялъ передъ ней съ непокрытой головой. Протянетъ ли она мнѣ руку?

-- Отчего вы не просите пройтись со мной еще немного?-- спросила она тихо, глядя на носокъ своего башмака.

-- Боже мой! -- воскликнулъ я съ жаромъ.-- Боже мой, если бы вы это разрѣшили!

-- Да, но только немного.

Мы повернули назадъ.

Я былъ совершенно смущенъ и не зналъ, стоять ли мнѣ или итти; эта женщина измѣнила весь ходъ моихъ мыслей. Я былъ очарованъ, мнѣ было такъ весело, я думалъ, что не переживу этого счастья. Она сама пожелала пройтись со мной еще немного; это не было моей фантазіей, это было ея желаніе. Я смотрю на нее и становлюсь бодрѣй, она ободряетъ меня и съ каждымъ словомъ все больше и больше влечетъ къ себѣ. На минуту я забываю всю свою нищету, свое ничтожество, свое жалкое существованіе; я чувствую, что кровь горячо катится у меня по жиламъ, какъ въ прежнія времена, когда я еще не былъ сломанъ жизнью, и я рѣшилъ немножко подразнить ее.

-- Я преслѣдовалъ тогда въ сущности не васъ, а вашу сестру,-- сказалъ я.

-- Сестру?-- спрашиваетъ она въ высшей степени удивленная. Она останавливается, смотритъ на меня и ждетъ отвѣта. Она спрашивала совершенно серьезно.

-- Да,-- возразилъ Я.-- Гм... То-есть я хочу сказать, младшую изъ тѣхъ дамъ, которыя шли передо мной.

-- Младшую? Да? ха-ха-ха! -- вдругъ она громко и искренно разсмѣялась, какъ ребенокъ.-- Нѣтъ, какой же вы хитрый, вы это сказали для того, чтобы я подняла вуаль. Не правда ли? Да, я это сразу замѣтила! Но вы ошиблись... въ наказанье!

Мы шутили и смѣялись, болтали все время, не переставая; я самъ не понималъ, что говорилъ, мнѣ было такъ весело. Она разсказала мнѣ, что видѣла меня съ тѣхъ поръ разъ въ театрѣ. Я былъ тамъ со своими товарищами и велъ себя, какъ сумасшедшій. Вѣроятно, я и тогда былъ навеселѣ.

Почему она это думаетъ?

Потому что я тогда такъ много смѣялся.

Вотъ какъ? Да, тогда я еще смѣялся!

А теперь нѣтъ?

О, нѣтъ, и теперь тоже.

Мы дошли до Карлъ-Іоганнштрасое...--Дальше мы не дойдемъ!-- сказала она. И мы снова вернулись по Университетской улицѣ. Дойдя до фонтана, я замедлилъ шагъ, чувствуя, что свиданіе кончено.

-- Теперь вамъ нужно вернуться,-- сказала она и остановилась.

-- Да, я знаю.

Но она тотчасъ же прибавила, что я могъ бы проводить ее до самыхъ дверей.

Боже мой, вѣдь въ этомъ нѣтъ ничего особеннаго? На правда л?

-- Нѣтъ,-- сказалъ я.

Но, дойдя до дверей, я опять почувствовалъ все свое бѣдственное положеніе. Можно ли сохранить мужество, когда такъ весь изломанъ?

Вотъ и теперь я стою передъ молодой женщиной, грязный, оборванный, обезображенный голодомъ, немытый, наполовину одѣтый -- хоть въ землю провалиться. Я съежился, сгорбился невольно и сказалъ:

-- Смѣю ли я просить васъ о новой встрѣчѣ?

Я не смѣлъ надѣяться, что она разрѣшитъ мнѣ свиданіе; я хотѣлъ бы даже услышать отъ нея рѣзкое "нѣтъ", которое укрѣпило бы меня и сдѣлало равнодушнымъ.

-- Да,-- сказала она еле слышно.

-- Когда?

-- Я не знаю.

Пауза.

-- Не подымете ли вы вуаль хотя на минутку,-- сказалъ я,-- чтобъ я могъ видѣть, съ кѣмъ я говорилъ. Только на минуточку, я долженъ видѣть, съ кѣмъ я говорилъ.

Пауза.

-- Вы можете меня ждать во вторникъ, вечеромъ,-- сказала она,-- хотите?

-- Да, дорогая, если я смѣю!

-- Въ восемь.

-- Хорошо.

Я провелъ рукой по накидкѣ и счистилъ снѣгъ, чтобы имѣть только предлогъ тронутъ ее; это такое блаженство чувствовать ея близость.

-- Но вы не должны черезчуръ плохо думать обо мнѣ,-- сказала она и опять улыбнулась.

-- Нѣтъ...

Внезапно она сдѣлала рѣшительное движеніе и откинула вуаль. Цѣлую секунду мы смотрѣли другъ на друга.

-- Илаяли!-- сказалъ я.

Она выпрямилась, обняла мою шею обѣими руками и поцѣловала меня прямо въ губы. Одинъ единственный разъ, быстро, головокружительно, прямо въ губы.

Я чувствовалъ, какъ ея грудь колыхалась, она закашлялась.

Затѣмъ сразу оторвалась и, съ трудомъ дыша, шопотомъ пожелала мнѣ покойной ночи. Она отвернулась и, не говоря ни слова, взбѣжала по ступенямъ...

Дверь заперлась изнутри.

-----

На слѣдующій день опять шелъ снѣгъ, смѣшанный съ дождемъ, тяжелыми, мокрыми хлопьями, превращающимися въ ледъ. Погода была отвратительная.

Я проснулся поздно утромъ, голова была полна вчерашнихъ волненій, сердце полно вчерашнимъ свиданіемъ. Въ упоеніи я пролежалъ еще нѣкоторое время, представляя около себя Илаяли; я распростеръ руки, обнялъ самого себя и поцѣловалъ воздушное пространство. Затѣмъ я всталъ, выпилъ чашку молока, съѣлъ бифштексъ и почувствовалъ себя сытымъ; только нервы были опять натянуты.

Я пошелъ на толкучій рынокъ. Мнѣ хотѣлось купить хоть подержаный жилетъ, чтобы носить что-нибудь подъ пиджакомъ, все равно что. Я пришелъ на базаръ и нашелъ жилетъ, къ которому прицѣнивался. Но пока я былъ занятъ этимъ дѣломъ, меня подозвалъ знакомый; я оставилъ жилетъ и подошелъ къ нему. Онъ былъ техникъ и направлялся въ бюро.

-- Зайдемъ, выпьемъ стаканъ пива,-- сказалъ онъ.-- Но только поскорѣе, у меня мало времени. Кто была эта дамочка, съ которой вы вчера гуляли?

-- Послушайте,-- сказалъ я, вспыливъ отъ одного его намека,-- имѣйте въ виду, что это была моя невѣста.

-- Чортъ возьми! -- воскликнулъ онъ.

-- Да, вчера это все выяснилось.

Онъ былъ сконфуженъ и безусловно вѣрилъ мнѣ. Я навралъ ему съ три короба, чтобы только отдѣлаться отъ него. Пиво принесли, мы выпили и разошлись.

-- Итакъ, до свиданія!..

-- А знаете,-- сказалъ онъ вдругъ,-- я вѣдь вамъ долженъ нѣсколько кронъ, и мнѣ, право, совѣстно, что я до сихъ поръ не отдалъ ихъ вамъ. Вы получите ихъ въ самомъ скоромъ времени.

-- Благодарю васъ,-- сказалъ я. Но я зналъ, что никогда не получу отъ него обратно денегъ.

Къ сожалѣнію, пиво ударило мнѣ въ голову, мнѣ было очень жарко. Мысль о вчерашнемъ приключеніи овладѣла мной и смущала меня. Что, если она не придетъ во вторникъ, начнетъ раздумывать, почувствуетъ недовѣріе?.. Недовѣріе... -- по поводу чего же? Вдругъ мои мысли прояснились, и я вспомнилъ деньги. Мной овладѣлъ страхъ, я ужаснулся самого себя. Мнѣ ясно представился весь обманъ, со всѣми подробностями. Я видѣлъ лавочку, прилавокъ, тощую руку, загребающую деньги, и я представилъ себѣ полицію, которая придетъ, чтобы меня забрать. Закуютъ руки и ноги, нѣтъ... только руки, можетъ быть, одну руку; барьеръ, протоколъ дежурнаго, скрипъ пера; можетъ-быть, для этой цѣли онъ достанетъ новое перо. Его взглядъ, его ужасный взглядъ! Ну-съ, господинъ Тангенъ, тюрьма, вѣчная тюрьма...

Гм... я сжалъ кулаки, чтобы придать себѣ бодрости, и шелъ все скорѣй и скорѣй, пока не дошелъ до Сторторфа. Здѣсь я сѣлъ.

И что за ребячество! Кто можетъ доказать, что я укралъ! И кромѣ того лавочникъ и не посмѣетъ поднять какой-нибудь шумъ, если онъ даже когда-нибудь и вспомнитъ, какъ было дѣло; онъ, вѣдь, дорожитъ своимъ мѣстомъ. Безъ шуму, безъ скандаловъ, пожалуйста.

Тѣмъ не менѣе деньги угнетали меня своей тяжестью и не давали мнѣ покоя. Я все это взвѣсилъ и пришелъ къ тому заключенію, что я былъ счастливѣе тогда, когда честно страдалъ и боролся. А Илаяли? Развѣ я ее не втащилъ въ грязь своими грѣшными руками? Боже милосердный! Господи! Илаяли!

Вдругъ я вскочилъ и направился къ пирожницѣ у аптеки "Слона". Я могъ еще освободиться отъ этого позора -- это еще не поздно. Я докажу всему міру, что я въ состояніи это сдѣлать! Дорогой я приготовилъ деньги. Каждый хеллеръ зажалъ въ кулакъ; я наклонился надъ столикомъ торговки, какъ-будто хотѣлъ что-нибудь купить, и положилъ ей въ руку деньги, ни слова не говоря. Я ничего не сказалъ и прошелъ дальше.

Какъ пріятно было стать снова честнымъ человѣкомъ. Мои пустые карманы больше не тяготятъ меня; какое наслажденіе стать опять нищимъ. Если подумать, эти деньги стоили мнѣ большихъ тайныхъ страданій; я съ содроганіемъ вспоминалъ о нихъ. Я не былъ закоренѣлымъ преступникомъ, моя честная душа возмутилась противъ этого подлаго поступка. Слава Богу, теперь я снова поднялся въ собственномъ мнѣніи.

-- Подражайте мнѣ! -- восклицалъ я мысленно, глядя на кипѣвшую вокругъ меня толпу.-- Подражайте мнѣ! Я осчастливилъ бѣдную старую торговку, живущую впроголодь! Сегодня, благодаря мнѣ, дѣти лягутъ въ постель сытыми.

Этими мыслями я подстрекалъ себя и нашелъ, что поступилъ превосходно. Слава Богу, я теперь освободился отъ денегъ.

Опьяненный, я шелъ по улицѣ и величался. Мною овладѣла радость, что я могу теперь смотрѣть честно и прямо въ глаза Илаяли; я не испытывалъ больше никакихъ страданій, моя голова была ясна, мнѣ казалось, что вся голова моя соткана изъ свѣта. Мнѣ вдругъ захотѣлось дурачиться, выкидывать разныя шутки, весь городъ перевернуть вверхъ дномъ. Я велъ себя всю дорогу какъ безумный, въ ушахъ раздавался звонъ, въ головѣ шумѣло.

Въ порывѣ дурачества, мнѣ вдругъ пришло въ голову подойти къ разсыльному, пожать ему руку, посмотрѣть внимательно ему въ лицо и затѣмъ отойти безъ всякихъ разъясненій. Я прекрасно различалъ всѣ оттѣнки смѣха и голосовъ прохожихъ. Послѣ этого я началъ разсматривать птичекъ, прыгавшихъ по мостовой, затѣмъ предался изученію камней мостовой, на которыхъ нашелъ много всякихъ знаковъ и фигуръ. Между тѣмъ я уже былъ на площади Стортинга.

Вдругъ я останавливаюсь и пристально смотрю на дрожки. Извозчики, болтая, разгуливаютъ взадъ и впередъ, лошади стоятъ, понуривъ голову, погода отвратительная! -- Подавай,-- крикнулъ я и подтолкнулъ себя локтемъ. Я быстро подошелъ и вскочилъ въ первый попавшійся экипажъ. -- Уллевольдсвей, No 37! -- крикнулъ я. Мы покатили.

Дорогой извозчикъ началъ оборачиваться, нагибаться и заглядывать въ экипажъ, гдѣ я сидѣлъ подъ верхомъ. Онъ сдѣлался недовѣрчивымъ. Очевидно, его вниманіе привлекаетъ мое скверное платье.

-- Надо застать дома одного господина!-- крикнулъ я ему, чтобы предупредить его разспросы. И затѣмъ я началъ настойчиво объяснять ему, что мнѣ непремѣнно нужно встрѣтить этого человѣка.

Мы останавливаемся передъ No 37, я спрыгиваю, взлетаю на третій этажъ и звоню, колокольчикъ дѣлаетъ 6--7 страшныхъ ударовъ.

Мнѣ отворяетъ дѣвушка, я замѣчаю, что у нея золотыя сережки въ ушахъ и черныя пуговицы на сѣромъ лифѣ. Она испуганно смотритъ на меня.

Я спрашиваю Кирульфа, Іоахима Кирульфа, торговца шерстью, коротко и ясно, его нельзя ни съ кѣмъ смѣшать.

Дѣвушка покачала головой.

-- Здѣсь нѣтъ никакого Кирульфа,-- говоритъ она.

Она пристально смотритъ на меня, хватается за задвижку двери, готовая закрыть ее. Она не даетъ себѣ ни малѣйшаго труда вспомнить этого человѣка, но у нея дѣйствительно такой видъ, какъ-будто она знаетъ личность, о которой я спрашиваю, еслибъ она хоть немного подумала, лѣнтяйка! Я злюсь, поворачиваюсь къ ней спиной и бѣгу внизъ по лѣстницѣ.

-- Нѣтъ его здѣсь,-- кричу я извозчику.

-- Не здѣсь?..

-- Нѣтъ, поѣзжайте на Томтегаденъ, No 11.

Я былъ въ ужасномъ волненіи и заразилъ имъ кучера. Онъ рѣшилъ, что дѣло идетъ о чьей-то жизни, и, ни слова не говоря, началъ погонять своихъ лошадей.

-- Какъ его зовутъ?-- спросилъ онъ, повернувшись на козлахъ.

-- Кирульфъ, торговецъ шерстью Кирульстъ.

Извозчикъ согласился со мной, что трудно смѣшать съ кѣмъ бы то ни было человѣка съ такой фамиліей. Что, онъ не носитъ свѣтлаго сюртука?

-- Что? -- воскликнулъ я,-- свѣтлый сюртукъ; вы съ ума сошли! Понимаете ли вы, о чемъ мы говоримъ? Этотъ свѣтлый сюртукъ былъ такъ некстати и портилъ мнѣ всего человѣка, котораго я создалъ въ своемъ воображеніи.

-- Какъ, вы сказали, его зовутъ? Кирульфъ?

-- Ну да, что тутъ страннаго? это имя никого не позоритъ.

-- Что, у него волосы не рыжіе?

Очень возможно, что у него были рыжіе волосы, но, когда извозчикъ упомянулъ объ этомъ, я вдругъ сразу убѣдился, что онъ былъ правъ. Я былъ благодаренъ извозчику и сказалъ ему, что онъ угадалъ; было бы неестественно, если бы этотъ человѣкъ не былъ рыжимъ

-- Значитъ, я его раза два возилъ,-- сказалъ извозчикъ,-- нѣтъ ли у него узловатой палки?

Теперь я видѣлъ этого человѣка совсѣмъ живымъ передъ собой и сказалъ.

-- Ха-ха, никто его никогда не видѣлъ безъ узловатой палки. Въ этомъ отношеніи вы можете быть вполнѣ спокойны.

Да, это было ясно, что это былъ тотъ самый человѣкъ, котораго онъ возилъ... Онъ узналъ его...

И мы помчались такъ, что только искры изъ-подъ копытъ сыпались.

Однако, въ продолженіе всего этого возбужденнаго состоянія, я ни на минуту не терялъ присутствія духа. Мы проѣзжаемъ мимо городового, и я замѣчаю, что у него на бляхѣ 69 номеръ. Эта цифра, какъ заноза, засѣла въ моемъ мозгу. 69 ровно 69.

Я никогда не забуду это 69. Я откинулся въ глубь дрожекъ, я былъ жертвой припадковъ безумія, я съежился подъ верхомъ, чтобы никто не видалъ, что я шевелю губами и разговариваю, какъ идіотъ, самъ съ собой! Безуміе бушуетъ въ моемъ мозгу, и я оставляю его продолжать это дѣлать, сознавая, что я -- жертва непреодолимыхъ силъ. Я начинаю смѣяться тихо и страстно, безъ всякой причины, все еще навеселѣ отъ выпитаго пива. Мало-по-малу мое возбужденіе проходитъ и покой возвращается. Я ощущаю холодъ въ своемъ раненомъ пальцѣ и сую его между шеей и воротомъ рубашки, чтобъ немного согрѣть его. Мы пріѣхали на Томтегаденъ. Извозчикъ остановился. Я слѣзаю, не спѣша, лишенный всякой мысли, вялый, съ тяжелой головой. Я вхожу въ ворота, прохожу на задній дворъ, пересѣкаю его, стучу въ какую-то дверь, отворяю ее и вотъ я въ какомъ-то коридорѣ, въ передней съ двумя окнами. Въ одномъ углу стоятъ два сундука, одинъ на другомъ, а вдоль стѣны -- старыя нары, на которыхъ лежитъ одѣяло. Направо, въ сосѣдней комнатѣ, я слышу дѣтскій плачъ, а надо мной, во второмъ этажѣ, стучитъ молотъ по желѣзному листу. Все это я воспринимаю въ ту минуту, какъ вхожу.

Я направляюсь спокойно черезъ прихожую къ противоположной двери, не спѣша, безъ мысли о бѣгствѣ, я отворяю ее и выхожу на Фогмансгаде. Я озираюсь на домъ, черезъ который я прошелъ: "ночлегъ для пріѣзжихъ".

Мнѣ не приходитъ въ голову улизнуть отъ извозчика, ждавшаго меня. Я преспокойно шагаю черезъ Фогмансгаде безъ всякаго страха, безъ сознанія чего-нибудь дурного. Кирульфъ, этотъ торговецъ шерстью, застрявшій въ моемъ мозгу, этотъ человѣкъ, о которомъ я думалъ, что онъ долженъ существовать, и котораго я непремѣнно долженъ видѣть, исчезъ изъ моихъ мыслей, потухъ вмѣстѣ съ другими безумными фантазіями; я думалъ о немъ, какъ о какомъ-то предчувствіи, о какомъ-то воспоминаніи.

Чѣмъ дальше я шелъ, тѣмъ больше я чувствовалъ себя какимъ-то уничтоженнымъ. Я чувствовалъ себя тяжелымъ, разбитымъ и еле-еле волочилъ ноги. Снѣгъ продолжалъ падать большими мокрыми хлопьями. Наконецъ, я дошелъ до Гренландской церкви, гдѣ я сѣлъ на скамью, чтобы отдохнуть. Всѣ прохожіе смотрѣли на меня съ недоумѣніемъ. Я погрузился въ раздумье.

Боже мой, какъ мнѣ было грустно. Мнѣ такъ все надоѣло, я такъ пресытился своимъ жалкимъ существованіемъ, что, право, не стоило труда дольше бороться, чтобы поддерживать его. Неудача перешла всякія границы. Я совершенно уничтоженъ, я -- призракъ того, чѣмъ былъ раньше. Мои плечи какъ-то скривились въ одну сторону и у меня явилась привычка ходить сгорбившись, чтобъ защищать, насколько возможно, свою грудь; а вотъ нѣсколько дней тому назадъ я разглядывалъ свое тѣло и все время плакалъ надъ нимъ. Въ продолженіе многихъ недѣль я носилъ все ту же рубашку, она затвердѣла отъ поту и натерла мнѣ рану, изъ которой сочилось немного крови; было такъ жалостно видѣть эту рану на животѣ. Я не зналъ, какъ помочь этому, она не проходила, сама собой. Я промылъ ее, но снова надѣлъ ту, же самую рубашку. Ничего не подѣлаешь...

Я сижу на скамейкѣ, думаю обо всемъ этомъ, и мнѣ становится такъ грустно. Я ненавидѣлъ самого себя, даже мои руки казались мнѣ такими противными. Вялый, почти безстыдный видъ ихъ мучаетъ меня, причиняетъ мнѣ какое-то страданіе. Видъ моихъ худыхъ пальцевъ производитъ на меня ужасное впечатлѣніе. Я ненавижу свое отвислое тѣло и весь содрогаюсь при мысли, что я долженъ носить его, постоянно чувствовать. Боже мой! Если бъ хоть насталъ конецъ. Я такъ охотно бы умеръ!

Измученный, уничтоженный, оплеванный самимъ собой, я машинально всталъ и двинулся домой. По дорогѣ мнѣ порались ворота, гдѣ можно было прочесть слѣдующее: "Саваны у дѣвицы Андерсенъ направо въ воротахъ".-- Старыя воспоминанія,-- сказалъ я и вспомнилъ свою прежнюю комнату въ Гамерсборгѣ, качалку, газетную наклейку внизу у дверей и объявленія инспектора маяка и булочника Фабіана Ольсена. Да, тогда мнѣ жилось куда лучше; въ одну ночь я могъ написать фельетонъ на 10 кронъ. Теперь же я ничего не могу писать, абсолютно ничего. Какъ только примусь за это, голова моя начинаетъ пустѣть. Да, пора покончить со всѣмъ этимъ! И я все шелъ и шелъ.

Чѣмъ ближе я подходилъ къ вчерашней лавочкѣ, тѣмъ сильнѣе во мнѣ говорило предчувствіе какой-то опасности. Но я крѣпко держался принятаго рѣшенія, я хотѣлъ выдать себя., Я спокойно спускаюсь по лѣстницѣ, въ дверяхъ мнѣ попадается навстрѣчу дѣвочка съ чашкой въ рукахъ, я прохожу мимо нея и затворяю за собой дверь. Мы во второй разъ очутились съ приказчикомъ наединѣ.

-- Какая скверная погода! -- говоритъ онъ.

Почему онъ начинаетъ издалека? Отчего онъ не арестовываетъ меня? Я разозлился и сказалъ:

-- Вѣдь я пришелъ не для того, чтобъ болтать съ вами о погодѣ!

Моя грубость его озадачиваетъ, его маленькій приказчичій мозгъ отказывается мыслить. Ему и въ голову не приходило, что я надулъ его на пять кронъ.

-- Развѣ вы не знаете, что я надулъ васъ?-- говорю я нетерпѣливо и при этомъ я кашляю, дрожу, готовъ пустить въ дѣло кулаки, если онъ тотчасъ же не приступитъ къ дѣлу.

Но онъ ничего не понимаетъ.

О, Господи, среди какихъ дураковъ приходится жить! Я ругаюсь, объясняю ему по пунктамъ, какъ все это произошло, показываю ему, гдѣ я стоялъ и гдѣ онъ стоялъ, какъ произошло все это дѣло, гдѣ лежали деньги, какъ я ихъ сгребъ и сжалъ въ кулакѣ -- онъ все понимаетъ, но ничего не предпринимаетъ относительно моей особы. Онъ поворачивается то въ одну сторону, то въ другую, прислушивается къ шагамъ въ сосѣдней комнатѣ, успокаиваетъ меня, чтобы я тише говорилъ, и наконецъ заявляетъ:

-- Это было подло съ вашей стороны!

-- Какъ бы не такъ!-- восклицаю я, желая какъ можно больше напротиворѣчить ему и разозлитъ его. Эта совсѣмъ не такъ подло, какъ представляетъ себѣ его бакалейная башка. Я, разумѣется, не оставилъ у себя этихъ денегъ, мнѣ и въ голову этого не приходило; я не хотѣлъ извлечь изъ нихъ никакой пользы, это противорѣчило бы моей честной натурѣ...

-- Куда же вы ихъ дѣли?

-- Я отдалъ ихъ старой, несчастной женщинѣ, всѣ, до послѣдняго гроша; такой человѣкъ, какъ я, не можетъ забывать бѣдныхъ...

Онъ стоитъ и размышляетъ нѣкоторое время, очевидно, рѣшаетъ вопросъ, честный я или нѣтъ; наконецъ онъ говоритъ:

-- Не лучше ли было бы принести деньги обратно?

-- Нѣтъ, видите ли, я не хотѣлъ ставитъ васъ въ неловкое положеніе,-- возражаю я.-- И вотъ благодарность за великодушіе,-- я самъ пришелъ къ вамъ, объяснилъ вамъ все это дѣло, а вы, какъ собака, ищете со мной ссоры! Мнѣ остается лишь умыть руки... А, впрочемъ, чортъ васъ возьми. Прощайте!

Съ этими словами я вышелъ и съ шумомъ хлопнулъ дверью.

Но когда я дошелъ до своей комнаты, этой мрачной дыры, насквозь мокрый отъ снѣга, еле держась на ногахъ, я потерялъ всю свою бодрость и окончательно упалъ духомъ. Я такъ раскаивался въ томъ, что напалъ на бѣднаго приказчика, я рыдалъ, хваталъ себя за горло, чтобы какъ-нибудь наказать себя за эту подлую продѣлку. Конечно, онъ до смерти боялся потерять свое мѣсто, вотъ почему онъ не посмѣлъ поднять шума изъ-за пяти кронъ. А я воспользовался его страхомъ, мучилъ его своимъ громкимъ разговоромъ, выводилъ его изъ себя острымъ своимъ словомъ. А въ сосѣдней комнатѣ сидѣлъ, можетъ-быть, самъ лавочникъ, и каждую минуту онъ могъ выйти, чтобъ освѣдомиться о причинѣ шума. Нѣтъ, не было границъ подлостямъ, на которыя я былъ способенъ.

Отчего же они не забрали меня? Тогда былъ бы положенъ всему конецъ! Я самъ протянулъ имъ руки для кандаловъ! Я не сталъ бы имъ оказывать никакого сопротивленія, напротивъ, я помогъ бы имъ. Какая это была бы великая минута! Я готовъ отдать всю свою жизнь за судъ Линча! Молю, услышь меня, хоть на этотъ разъ...

Я легъ въ постель въ своемъ мокромъ платьѣ; мнѣ казалось, что этой ночью мнѣ суждено умереть, и поэтому я напрягъ всѣ свои силы, чтобъ прибрать постель, чтобъ утромъ все вокругъ меня имѣло бы болѣе или менѣе приличный видъ. Затѣмъ я сложилъ крестомъ руки и выбралъ наиболѣе удобное положеніе.

Вдругъ мнѣ пришла въ голову Илаяли. Какъ это я могъ ни разу во весь вечеръ не вспомнить о ней. И слабый лучъ свѣта проникаетъ въ мою душу, маленькій солнечный лучъ, согрѣвающій меня такъ чудесно. И это солнце становится все ярче и ярче, оно жжетъ мнѣ виски, сжигаетъ мой мозгъ. Наконецъ, передъ моими глазами вспыхиваетъ снопъ лучей, небо и земля, все въ огнѣ, огненные люди, звери, огненныя горы, огненные черти, пропасти, пустыни, вся вселенная въ огнѣ, насталъ пылающій день страшнаго суда.

Затѣмъ я дальше ничего не видѣлъ и не слышалъ.

-----

На слѣдующій день я проснулся весь въ испаринѣ, весь мокрый, очень мокрый; мной овладѣла лихорадка. Вначалѣ у меня не было яснаго сознанія, что именно случилось со мной, я удивленно озирался, чувствовалъ, что весь мой образъ совершенно измѣнился, и я не узнавалъ себя, я ощупывалъ свои руки, свои ноги и очень удивился тому, что окно на этой сторонѣ, а не на противоположной; топотъ лошадей во дворѣ раздавался теперь сверху. У меня кружилась голова.

Волосы холодные и липкіе лѣзли мнѣ на лобъ. Я приподнялся на локтѣ и посмотрѣлъ на подушку; и на ней лежали тоже мокрые клочки волосъ. Ноги мои распухли за ночь въ сапогахъ, но онѣ не болѣли,-- я только не могъ шевелить пальцами, они совсѣмъ окоченѣли.

Всталъ я послѣ полудня, когда начало немного смеркаться. Сначала я попробовалъ сдѣлать нѣсколькихъ маленькихъ осторожныхъ шаговъ, стараясь удержать равновѣсіе и щадя свои ноги. Я не очень страдалъ и не плакалъ; мнѣ даже не было грустно, напротивъ, я былъ доволенъ, мнѣ даже не приходило въ голову, что все могло быть иначе.

Затѣмъ я вышелъ.

Единственное, что меня немного мучило, это голодъ, несмотря на мое отвращеніе къ ѣдѣ. Я испытывалъ опять позорный аппетитъ, все возраставшую плотскую жадность. Что-то безжалостно сверлило въ моей груди, тамъ происходила тихая, странная работа. Мнѣ казалось, что тамъ поселились двадцать маленькихъ жирныхъ звѣрковъ,-- они повернутъ голову на одну сторону и тамъ погрызутъ, потомъ повернутъ въ другую сторону и тамъ погложутъ; затѣмъ полежатъ минутку спокойно и снова начнутъ, не спѣша и безшумно, дальше сверлить, повсюду оставляя изьѣденныя дыры...

Я не былъ боленъ, но я чувствовалъ себя ужасно утомленнымъ, снова появилась испарина. Я хотѣлъ отправиться на Сторторфъ, чтобы тамъ немного отдохнуть; но путь былъ далекъ и утомителевъ; тѣмъ не менѣе я все-таки почти добрался до него и стоялъ на углу рынка и рыночной улицы. Потъ, катившійся съ меня, замутнилъ мои очки и ослѣпилъ меня; я остановился, чтобъ протереть ихъ. Я не замѣтилъ, гдѣ остановился, и услышалъ страшный шумъ вокругъ себя.

Вдругъ раздается холодный, пронзительный окрикъ: "берегись!" Я слышу крикъ, слышу его совершенно ясно, дѣлаю нервное движеніе въ сторону, дѣлаю шагъ впередъ, настолько скоро, насколько позволяютъ мнѣ мои слабыя ноги. Чудовищная телѣга съ хлѣбомъ проѣзжаетъ мимо меня и задѣваетъ колесомъ за пиджакъ. Если бъ я дошелъ немного скорѣй, она бы миновала меня.

Я бы могъ это сдѣлать быстрѣе, немного быстрѣй, если бы я напрягъ свои силы. Дѣлать было нечего, нога болѣла, нѣсколько пальцевъ были раздавлены; я чувствовалъ, какъ они судорожно сжались въ сапогѣ.

Кучеръ съ трудомъ остановилъ лошадей, обернулся и освѣдомился съ испугомъ, что случилось. Ну, вѣдь могло бытъ хуже, это было не опасно... я не думаю, чтобъ что-нибудь было переломлено.

Насколько могъ скоро, доплелся я до скамейки; меня пугали обступившіе и глядѣвшіе на меня зѣваки. Въ сущности вѣдь это не смертельный ударъ; если мнѣ было суждено неcчастіе, то я избѣгъ его удивительно счастливо. Самое скверное было то, что порвался сапогъ на носкѣ. Я поднялъ ногу и увидѣлъ въ отверстіе кровь. Ну, что дѣлать, вѣдь это случилось не съ умысломъ; вѣдь у кучера не было намѣренія причинить мнѣ вредъ, у него самого былъ такой смущенный видъ. Если бъ я попросилъ у него хлѣба съ телѣги, онъ далъ бы мнѣ. Онъ, вѣроятно, съ радостью бы это сдѣлалъ. Награди его Богъ за эту готовность!

Голоденъ я былъ ужасно и просто не зналъ, гдѣ мнѣ найти себѣ мѣсто; я метался на своей скамейкѣ и подобралъ колѣнки подъ самую грудь. Когда совсѣмъ стемнѣло, я доковылялъ до ратуши. Богъ вѣстъ, какъ я туда попалъ и сѣлъ на край балюстрады. Я вырвалъ карманъ изъ своего пиджака и началъ его жевать какъ-то безцѣльно, мрачно глядя въ пространство. Я слышалъ, какъ дѣти играли вокругъ меня, и ловилъ инстинктивно каждый шагъ прохожаго внизу; въ головѣ моей не было ни одной мысли.

Вдругъ мнѣ пришло въ голову, что я могу пойти на базаръ и попросить кусокъ сырого мяса. Я спустился съ террасы около первой мясной лавки, топнулъ ногой и, сдѣлавъ жестъ, какъ-будто отгоняю собаку, нахально обратился къ первому попавшемуся мяснику.

-- Не будете ли вы такъ добры дать мнѣ какую-нибудь кость для моей собаки, только одну кость, безъ мяса только, чтобъ было у нея что нибудь въ зубахъ!

Я получилъ кость, превосходную бѣленькую кость, на которой было еще немножко мяса, и сунулъ ее въ карманъ. Я благодарю мясника съ такимъ жаромъ, что онъ удивленно смотритъ на меня.

-- Не стоитъ благодарности,-- говоритъ онъ.

-- Нѣтъ, не говорите такъ,-- пробормоталъ я,-- это очень любезно съ вашей стороны.

Я поднялся опять наверхъ, мое сердце сильно билось.

Я прокрался въ кузнечный проходъ, въ самую глубь, въ какой-то задній дворъ. Нигдѣ не было видно свѣта; было такъ пріятно темно вокругъ меня; здѣсь я принялся глодать свою кость.

Она не имѣла никакого вкуса, но она сильно пахла кровью, и меня затошнило. Я снова попробовалъ; если это только останется въ желудкѣ:, то окажетъ свое дѣйствіе; нужно только, чтобъ это непремѣнно осталось въ желудкѣ. Но меня опять начало тошнить. Я разозлился, вцѣпился въ мясо, оторвалъ кусочекъ и проглотилъ насильно. Но все напрасно. Какъ только маленькіе кусочки согрѣлись въ желудкѣ, они опять начали подниматься кверху. Я стиснулъ кулаки, какъ сумасшедшій, рыдалъ отъ безпомощности и глодалъ кость въ совершенномъ изступленіи. Я глодалъ такъ, что вся кость обмокла и загрязнилась, плакалъ такъ, какъ-будто сердце у меня разрывалось на части. И все-таки меня вырвало. Тогда я громко проклялъ весь міръ.

А кругомъ тишина. Ни людей, ни свѣта, ни шума. Я въ ужасномъ состояніи духа, я тяжело дышу, скрежещу зубами и плачу каждый разъ, когда мнѣ приходится извергать кусочки мяса, которыя могли бы меня немного насытить. Такъ какъ всѣ попытки ни къ чему не ведутъ, я швыряю кость о дверь, взбѣшенный, полный безсильной злобы, я кричу и угрожаю небу, рычу хриплымъ голосомъ и скрючиваю пальцы, какъ когти...

А кругомъ тишина.

Я дрожу отъ возбужденія и оцѣпенѣнія, я все еще стою на томъ же самомъ мѣстѣ, всхлипывая отъ рыданій, измученный и утомленный взрывомъ бѣшенства. Я стою тамъ, можетъ-быть, уже цѣлый часъ, всхлипываю, что-то шепчу и крѣпко держусь за дверь. Затѣмъ я слышу голоса, разговоръ двухъ мужчинъ, проходящихъ по Кузнечному проходу. Я выхожу изъ своего убѣжища и пробираюсь вдоль стѣнъ къ выходу на освѣщенную улицу.

Когда я иду по Юнгбакену, мысль моя начинаетъ работать въ странномъ направленіи. Мнѣ кажется, что всѣ эти жалкіе бараки на рынкѣ, лавчонки и лари съ старымъ тряпьемъ -- это позоръ столицы. Они портятъ весь видъ площади и обезображиваютъ городъ. Долой весь этотъ хламъ. Тутъ кстати я начинаю вычислять, сколько бы стоилъ сносъ за одно съ ними и зданія географическаго института, внушавшаго мнѣ такое уваженіе каждый разъ, когда я проходилъ мимо. Сноска такого зданія не могла бы обойтись меньше 70--72 тысячъ кронъ. Хорошенькая сумма, нужно признаться, во всякомъ случаѣ хорошія карманныя деньги для начала. И я кивнулъ своей пустой головой, соглашаясь, что для начала 70 тысячъ кронъ хорошенькая сумма.

Я все еще дрожалъ всѣмъ тѣломъ и по временамъ всхлипывалъ. У меня было такое чувство, будто во мнѣ осталось немного жизни, будто я могу испустить свой грѣшный духъ въ нѣсколько вздоховъ. Но я отнесся къ этому совсѣмъ равнодушно, это нисколько не занимало меня. Напротивъ, я углублялся въ городъ, въ сторону пристаней, все дальше отъ своего жилища. Въ крайнемъ случаѣ можно лечь на землю и умереть на улицѣ. Страданія сдѣлали меня совершенно безчувственнымъ; въ ногѣ кололо и дергало, мнѣ даже казалось, что боль забирается выше, переходитъ на икры, и, тѣмъ не менѣе, я не чувствовалъ особенной боли. Мнѣ приходилось въ жизни выноситъ гораздо сильнѣе боли.

Я вышелъ на желѣзнодорожную набережную.

Ни движенія, ни шума. Только тамъ и сямъ бродитъ матросъ или носильщикъ, заложивъ руки въ карманы. Мнѣ бросился въ глаза калѣка, покосившійся на меня, когда я съ нимъ поравнялся.

Какъ-то инстинктивно я схватилъ его, оскалилъ зубы и спросилъ, ушла ли въ море "Монахиня". Я не могъ отказать. себѣ въ удовольствіи поднести къ его носу кулакъ, щелкнуть пальцами и сказать:-- Да чортъ возьми, "Монахиня"! "Монахиня", о которой, я совсѣмъ было позабылъ! Мысль о ней безсознательно жила въ моемъ сознаніи, я носилъ ее, самъ не зная этого.

-- Да, Господи помилуй, "Монахиня" уже ушла.

Не можетъ ли онъ мнѣ сказать -- куда.

Калѣка размышляетъ,-- онъ стоитъ на длинной ногѣ, а короткая болтается.

-- Нѣтъ,-- сказалъ онъ,-- не знаете ли вы, чѣмъ она была нагружена?

-- Нѣтъ,-- отвѣчалъ я.

Однако я уже забылъ про "Монахиню" и спрашиваю, далеко ли до Гольместранда, считая добрыми, старыми милями.

-- До Гольместранда, я думаю...

-- Или до Веблунгенеса?

Что я хотѣлъ сказать: я думаю, что до Гольместранда?..

-- Послушайте, чтобъ не забыть,-- опять прерываю его.-- Не будете ли вы такъ добры дать мнѣ немножко табаку, крошечную щепотку табаку!

Я получилъ табакъ, сердечно поблагодарилъ его и дошелъ. Табакъ мнѣ совершенно не нуженъ, но я все-таки сую его въ карманъ. Калѣка слѣдилъ за мной глазами. Я вѣрно возбудилъ чѣмъ-нибудь его недовѣріе. Куда бы я ни шелъ, я все чувствую на себѣ его недовѣрчивый взглядъ и мнѣ ужасно непріятно, что за мной слѣдитъ этотъ человѣкъ. Я поворачиваюсь и тащусь опять къ нему, смотрю на него и говорю:

-- Игольщикъ.

Лишь одно слово: "игольщикъ". Больше ничего. Говоря это, я пристально смотрю на него, казалось, что я смотрю на него всѣмъ тѣломъ, вмѣсто того, чтобы смотрѣть на него одними лишь глазами. Сказавъ это слово, я стою передъ нимъ еще нѣкоторое время. Затѣмъ я опять отправлялось своей дорогой. Человѣкъ не издалъ ни одного звука, онъ только слѣдилъ за мной глазами. Гм...

Игольщикъ? Я вдругъ остановился. Да, я отгадалъ. Я гдѣ-то уже встрѣчалъ этого калѣку. Тамъ наверху, на Пограничной, когда я въ одно прекрасное утро закладывалъ свой жилетъ. Мнѣ казалось, что съ тѣхъ поръ прошла цѣлая вѣчность.

Пока я раздумываю надъ этимъ, на углу площади и Гависгаде происходитъ встрѣча, которая заставляетъ меня вздрогнуть и свернуть въ сторону. Такъ какъ мнѣ это не удается, то я смѣло выступаю впередъ, очертя голову. Я стою лицомъ къ лицу съ "Командоромъ".

Я становлюсь намѣренно нахаленъ и дѣлаю шагъ впередъ, чтобъ обратить на себя его вниманіе, я дѣлаю это не для того, чтобъ возбудить къ себѣ состраданіе, но чтобы поглумиться надъ самимъ собой, упиться презрѣніемъ къ собственной своей особѣ. Я бы могъ лечь на тротуаръ и просить "Командора" наступить на меня, на мое лицо. Я даже не здороваюсь съ нимъ.

"Командоръ" видитъ, что со мной что-то неладно, онъ замедляетъ шагъ, а я говорю ему, чтобъ задержать его:

-- Я былъ бы уже у васъ и принесъ вамъ что-нибудь, но ничего путнаго у меня не выходитъ.

-- Вотъ какъ?-- говоритъ онъ вопросительно.-- Значитъ, вы еще не кончили?

-- Нѣтъ, я еще не кончилъ.

Любезность "Командора" трогаетъ меня, на глазахъ у меня выступаютъ слезы. Я кашляю, чтобъ придать себѣ суровый видъ. "Командоръ" всматривается мнѣ въ лицо.

-- Послушайте, да есть ли у васъ на что жить?-- спрашиваетъ онъ.

-- Нѣтъ,-- говорю я,-- я сегодня еще ничего не ѣлъ, но...

-- Да вѣдь нельзя же допустить, чтобы вы умерли съ голоду,-- восклицаетъ редакторъ и суетъ руку въ карманъ.

Теперь во мнѣ просыпается чувство стыда. Шатаясь, я отхожу къ стѣнѣ и вижу, какъ "Командоръ" роется въ своемъ кошелькѣ; но я не говорю ни слова! Онъ даетъ мнѣ десятикроновую бумажку. Безъ всякихъ разсужденій онъ даетъ мнѣ десять кровъ. При этомъ онъ повторяетъ, что нельзя, чтобы я умеръ съ голоду.

Я бормочу на это какой-то протестъ и не хочу братъ билета. Съ моей стороны это безстыдно и, кромѣ того, это черезчуръ много...

-- Берите поскорѣй! -- восклицаетъ онъ и смотритъ на свои часы. -- Я жду поѣздъ. Вотъ ужъ слышно, какъ онъ подходитъ.

Я взялъ деньги; я изнемогъ отъ радости, я ни слова не сказалъ ему, я даже не поблагодарилъ его.

-- Пожалуйста, не стѣсняйтесь,-- сказалъ наконецъ "Командоръ",-- вы можете написать что-нибудь за эти деньги.

Онъ ушелъ.

Когда онъ прошелъ уже нѣсколько шаговъ, Я вдругъ вспомнилъ, что я не поблагодарилъ его за эту помощь! Я попробовалъ его догнать, но не могъ двигаться скоро, ноги мои подкашивались и я чуть было не упалъ. А онъ тѣмъ временемъ все удалялся. Я хотѣлъ окликнуть его, но у меня не хватило храбрости, а когда я, наконецъ, рѣшился и крикнулъ ему разъ, два, онъ уже былъ далекъ, а голосъ мой былъ черезчуръ слабымъ.

Я стоялъ на тротуарѣ, смотрѣлъ ему вслѣдъ и тихо плакалъ.-- Никогда ничего подобнаго со мной еще не случалось,-- говорилъ я себѣ. Онъ далъ мнѣ десять кронъ. Я вернулся, всталъ тамъ, гдѣ онъ стоялъ и началъ подражать всѣмъ его движеніямъ. Я поднесъ билетъ къ самымъ глазамъ, осмотрѣлъ его съ обѣихъ сторонъ и началъ проклинать, во все горло проклинать. Это былъ десятикроновый билетъ, сунутый мнѣ въ руку, какъ нищему.

Вскорѣ послѣ этого, а можетъ-быть немного времени спустя, потому что кругомъ все стало тихо,-- я очутился на Томтегаденѣ передъ No 11.

Постоявъ минутку и удивившись, что я второй разъ стою передъ этой дверью, я вошелъ въ ночлегъ для пріѣзжихъ. Здѣсь я нашелъ пріютъ.

-----

Вторникъ.

Солнце и тишина. Удивительно ясный день.

Снѣгъ стаялъ; всюду жизнь, веселіе, счастливыя лица, улыбки, смѣхъ. Изъ фонтановъ поднимаются водяныя струйки, золотясь отъ солнца, отражая лазурь неба...

Въ полдень я вышелъ изъ своей квартиры на Томтегаденѣ, гдѣ я все еще жилъ, и направился въ городъ. Я былъ въ прекрасномъ настроеніи духа и толкался на самыхъ оживленныхъ улицахъ, разглядывая людей. Еще не было семи часовъ, когда я уже прохаживался по площади св. Олафа и украдкой поглядывалъ въ окна дома No 2. Черезъ часъ я ее увижу. Все время я ходилъ въ состояніи какого-то легкаго страннаго страха. Что-то будетъ! Что я ей скажу, когда она спустится по лѣстницѣ? Добрый вечеръ; сударыня? Или развѣ только улыбнуться? Я рѣшилъ остановиться на улыбкѣ. Само собой разумѣется, что я при этомъ низко ей поклонюсь.

Мнѣ было стыдно, что я такъ рано забрался сюда, я удалился и началъ ходить взадъ и впередъ по Карлъ-Іоганнштрассе, не спуская глазъ съ университетскихъ часовъ. Когда было восемь часовъ, я пошелъ по Университетской улицѣ. Дорогой мнѣ приходитъ въ голову, что я могу опоздать на нѣсколько минутъ; я началъ шагать изо всѣхъ силъ. Нога побаливаетъ, но въ общемъ состояніе ничего.

У фонтана я остановился, чтобъ перевести духъ; долго я стоялъ тамъ и смотрѣлъ въ окна дома No 2; но она не приходила; ея не было. Ну что же, я могъ подождать: мнѣ торопиться некуда; можетъ-быть ее что-нибудь задержало. И я снова принялся ждать.

Но вѣдь не приснилось же мнѣ все это, въ концѣ-концовъ! Наша первая встрѣча вѣдь не продуктъ моего воображенія! Тогда, въ ту ночь, я лежалъ въ лихорадкѣ. Я началъ размышлять безпомощно на эту тему и, въ концѣ-концовъ, ужъ ни въ чемъ не былъ увѣренъ.

-- Гм... Кто-то кашлянулъ за мной. Я слышу этотъ кашель, слышу легкіе шаги вблизи меня; но я не оборачиваюсь и продолжаю смотрѣть на большую лѣстницу.

-- Добрый вечеръ! -- раздается около меня.

Я забываю улыбнуться, не снимаю даже шляпы, а только удивляюсь, какимъ образомъ она подошла ко мнѣ съ этой стороны.

-- Вы долго ждали?-- спрашиваетъ она, немного запыхавшись отъ быстрой ходьбы.

-- Нѣтъ, я только сію минуту пришелъ.

-- А впрочемъ, что за бѣда, если бъ я и долго прождалъ? Я думалъ, что вы придете съ другой стороны.

-- Я проводила маму къ знакомымъ, сегодня вечеромъ ея не будетъ дома.

-- Да?-- спросилъ я.

Мы машинально двинулись по улицѣ; на углу стоитъ городовой и смотритъ на насъ.

-- Но куда же мы, собственно говоря, идемъ?-- спрашиваетъ она и останавливается.

-- Куда хотите, куда вы хотите.

-- Самой назначать скучно.

Пауза.

Я заговариваю, лишь бы только прервать молчаніе:

-- У васъ, какъ я вижу, наверху темно.

-- Ахъ, да! -- спохватилась она.-- Дѣвушка тоже отпросилась на весь вечеръ. Такъ что я сегодня совсѣмъ одна дома.

Мы стоимъ и оба смотримъ въ темныя окна, какъ-будто видимъ ихъ въ первый разъ.

-- Не пойти ли къ вамъ?-- сказалъ я.-- Я сяду совсѣмъ близко къ двери, если вы хотите.

Но я задрожалъ отъ волненія и тотчасъ же раскаялся въ своей дерзости. Что, если она разсердится и уйдетъ отъ меня. И я никогда больше не увижу ея. О, этотъ мой проклятый костюмъ. Я съ отчаяніемъ ждалъ отвѣта.

-- Вамъ совсѣмъ не нужно сидѣть около двери,-- говоритъ она нѣжно. Да. Именно эти слова.-- Вамъ совсѣмъ не нужно сидѣть около двери. Мы поднимаемся наверхъ.

На лѣстницѣ, гдѣ было темно, она взяла меня за руку и повела.-- Мнѣ не зачѣмъ молчать,-- говоритъ она.-- Я могу говорить.

Мы вошли.-- Она зажигаетъ свѣчу -- не лампу, а свѣчу, и говоритъ съ короткимъ смѣхомъ:

-- Но вы не должны теперь смотрѣть на меня.

Мнѣ такъ стыдно, я никогда больше этого. не сдѣлаю.

-- Чего вы больше никогда не сдѣлаете?

-- Я никогда... нѣтъ... ни за что на свѣтѣ я не поцѣлую васъ.

-- Неужели?-- сказалъ и мы оба разсмѣялись. Я протянулъ къ ней руки, она отскочила въ сторону и проскользнула на противоположную сторону стола. Мы взглянули другъ на друга, между нами стояла свѣча.

-- Ну, попробуйте поймать меня! -- сказала она.

Громко смѣясь, я попробовалъ ее схватить. Во время погони она развязала вуаль и сняла шляпу; она не спускала съ меня своихъ блестящихъ глазъ и слѣдила за каждымъ моимъ движеніемъ.

Я сдѣлалъ новую попытку догнать ее, но зацѣпился за коверъ и упалъ: больная нога измѣнила мнѣ. Я поднялся въ крайнемъ смущеніи.

-- Боже мой, какъ вы покраснѣли,-- сказала она. Но вы ужасно неловки.

-- Да, правда,-- сказалъ я.

И мы снова принялись бѣгать вокругъ стола.

-- Кажется, вы хромаете?

-- Да, кажется, немного.

-- Въ прошлый разъ у васъ былъ пораненъ палецъ, а теперь нога; всякія бѣды на васъ!

-- Да, на-дняхъ меня переѣхали.

-- Васъ переѣхали? вы опять были нетрезвы. Нѣтъ, молодой человѣкъ, что за образъ жизни вы ведете! -- Она погрозила мнѣ пальцемъ и сдѣлалась серьезной.-- Сядемъ! -- сказала она.-- Нѣтъ, напрасно вы садитесь возлѣ дверей; вы уже черезчуръ застѣнчивы; вы -- сюда, а я -- здѣсь вотъ, такъ!.. Ухъ! какъ скучно имѣть дѣло съ застѣнчивыми людьми. Все надо самой говорить и дѣлать, они ни въ чемъ не предупредятъ тебя. Напримѣръ, вы могли бы положить вашу руку на спинку моего стула; но вы бы сами могли догадаться. Ну, пожалуйста, не старайтесь убѣдить меня, что вы всегда такой скромный; съ вами нужно держатъ ухо востро.

-- Вы въ достаточной мѣрѣ были нахальны, когда въ пьяномъ видѣ преслѣдовали меня своими выходками. "Вы потеряли вашу книгу, сударыня, вы серьезно потеряли вашу книгу". Ха-ха-ха!-- Фу, это было отвратительно съ вашей стороны!

Я сидѣлъ, растерянный, и смотрѣлъ на нее. Сердце сильно билось, кровь разливалась по жиламъ съ особенной теплотой. Что за странное ощущеніе.

-- Отчего вы ни слова не говорите?

-- Какъ вы хороши! -- говорю я.-- Вотъ я сижу и вполнѣ поддаюсь вашимъ чарамъ... ничего не подѣлаешь... Вы самое странное существо, которое я когда-либо... Ваши глаза вспыхиваютъ по временамъ, они похожи на цвѣты. Что? нѣтъ, нѣтъ, не на цвѣты. Я до безумія влюбленъ въ васъ, и это такъ неразумно. Боже мой, конечно, это ни къ чему... Какъ васъ зовутъ? Теперь вы должны мнѣ сказать, какъ васъ зовутъ...

-- Ну, а васъ какъ? Боже мой, я чуть было опять не забыла! Вчера я весь день думала о томъ, что должна васъ спросить. Да, конечно, не весь день, но....

-- Знаете, какъ я васъ называю? Я называю васъ Илаяли. Какъ вамъ это нравится? Въ этомъ есть что-то неуловимое.

-- Илаяли?

-- Да .

-- Это на какомъ-нибудь иностранномъ языкѣ.

-- Гм...-- нѣтъ, не совсѣмъ.

-- Да, это звучитъ недурно...

Послѣ долгихъ переговоровъ мы сказали другъ другу свои имена. Она сѣла около меня на тахту и оттолкнула ногой стулъ. Мы опять начали болтать.

-- Сегодня вечеромъ вы побрились,-- сказала она.-- Въ общемъ видъ у васъ лучше, чѣмъ обыкновенно, но только немножко; не воображайте о себѣ черезчуръ много... Нѣтъ, въ прошлый разъ вы были такой противный. Къ тому же и палецъ у васъ былъ обернутъ въ грязную тряпку. И въ такомъ-то видѣ вы приглашали меня куда-то зайти, чтобы выпить стаканъ вина. Покорно благодарю!

-- Такъ, значитъ, вы не пошли со мной изъ-за моего костюма?-- спросилъ я..

-- Нѣтъ,-- отвѣтила она и потупила глаза. Нѣтъ, видитъ Богъ, что это не потому, мнѣ и въ голову ничего подобнаго не приходило...

-- Послушайте,-- сказалъ я, вы можетъ-быть думаете, что я могу жить и одѣваться, какъ мнѣ хочется. Что? Но я не могу этого, я очень, очень бѣденъ.

Она взглянула на меня.

-- Вы бѣдны?

-- Да, къ сожалѣніи.

Пауза.

-- Ахъ, Боже мой, вѣдь и я тоже,-- сказала она со смѣлымъ движеніемъ головы.

Каждое слово ея опьяняло меня, падало на сердце, словно капля вина. Ея привычка слушать, склоня голову немного на бокъ, приводила меня въ восторгъ. Я чувствовалъ на щекѣ ея дыханіе.

-- Знаете ли вы... но вы не должны сердиться на меня... когда я вчера вечеромъ пошелъ спать, я положилъ эту руку такъ... какъ-будто вы были рядомъ со мной... и сладко заснулъ.

-- Вотъ какъ? это очень мило! -- пауза.-- Но это вамъ позволяется дѣлать лишь на большомъ разстояніи, а то...

-- Вы не думаете, что я дѣйствительно могъ бы это сдѣлать?

-- Нѣтъ, я этого не думаю.

-- Ну, отъ меня можно ждать, чего угодно,-- сказалъ я и обнялъ ее за талію.

-- Неужели?-- сказала она только.

Меня сердило, оскорбляло даже, что она считаетъ меня черезчуръ скромнымъ; я почувствовалъ себя мужчиной и взялъ ее за руку. Но она молча высвободила ее и отодвинулась отъ меня. Это отняло у меня мужество, мнѣ стало стыдно и я началъ смотрѣть въ окно. Должно-быть, у меня былъ очень жалкій видъ; и какъ я могъ что-то воображать? Если бъ я встрѣтился съ ней въ былые лучшіе дни, тогда другое дѣло, тогда у меня могли бы бытъ на это какія-нибудь основанія. Я чувствовалъ себя очень убитымъ.

-- Ну, вотъ видите?-- сказала она,-- вотъ видите, если я поморщу лобъ, то и этимъ могу васъ выбить изъ сѣдла и смутить васъ, если хоть немножко отодвинуться отъ васъ... Она разсмѣялась, плутовски зажмуривъ глаза, какъ-будто не выносила, чтобъ на нее смотрѣли.

--- Нѣтъ, Богъ мой! -- воскликнулъ я вдругъ,-- теперь вы сами кое въ чемъ убѣдитесь! -- и съ этими словами я обнялъ ее за плечи.

Я чувствовалъ себя оскорбленнымъ.

Дѣвчонка, кажется, совсѣмъ разсудокъ потеряла! Что, она считаетъ меня за неопытнаго? Ха, Ну, тогда я ей... Въ этомъ отношеніи я никому не уступлю. Вотъ чертовка! Если дѣло дошло до этого, то...

Она сидѣла спокойно, глаза у нея все еще были закрыты; никто изъ насъ не говорилъ. Я крѣпко обнялъ ее, я жадно прижалъ ея тѣло къ своей груди, а она не говорила ни слова.

Слышно было, какъ стучали наши сердца; стукъ этотъ казался отдаленнымъ топотомъ. Я поцѣловалъ ее.

Я больше не владѣлъ собой, говорилъ глупости, надъ которыми она смѣялась, нашоптывалъ ей ласкательныя имена, гладилъ ее по щекамъ, цѣловалъ ее много, много разъ. Я разстегнулъ нѣсколько пуговицъ ея платья и увидѣлъ ея грудь, бѣлую, круглую грудь, просвѣчивающуюся черезъ рубашку.

-- Мнѣ можно взглянуть! -- говорю я и стараюсь дальше разстегнуть. Но я черезчуръ возбужденъ и никакъ не могу справиться съ нижними пуговицами на таліи, гдѣ платье такъ узко.-- Пожалуйста., могу я взглянуть... ну, хоть немножко...

Медленно и нѣжно она обнимаетъ мою шею. Ея горячее дыханіе обжигаетъ мое лицо, а другой рукой она сама начинаетъ разстегивать пуговицы одну за другой. Она смѣется смущенно короткимъ смѣхомъ и все время посматриваетъ на меня, замѣчаю ли я ея страхъ. Она развязываетъ тесемки, разстегиваетъ корсетъ, она полна восторга и вмѣстѣ съ тѣмъ страха. А я провожу своей грубой рукой по всѣмъ этимъ тесемкамъ и пуговицамъ. Чтобъ отвлечь вниманіе отъ происходящаго, она гладитъ меня лѣвой рукой по плечу и говоритъ:

-- Сколько у васъ здѣсь волосъ!.

-- Да,-- отвѣчаю я и стараюсь поцѣловать ея грудь. Въ эту минуту она лежитъ съ разстегнутымъ платьемъ, но вдругъ спохватывается, какъ-будто дѣло зашло черезчуръ далеко, и старается немного выпрямиться. Чтобы скрыть свое смущеніе, она, опять начинаетъ говорить о выпавшихъ моихъ волосахъ.

-- Почему у васъ такъ лѣзутъ волосы?

-- Я не знаю.

-- О, вы, вѣроятно, много пьете? или пожалуй... фу, я не могу даже этого сказать... Какъ вамъ не стыдно! Нѣтъ, я отъ васъ этого не ожидала.

-- Такъ молоды и теряете волосы! Ну, теперь разскажите мнѣ что-нибудь про вашу жизнь. Я убѣждена, что это должно быть нѣчто ужасное. Но только чистую правду -- я сейчасъ же увижу по вашимъ глазамъ малѣйшую ложь! Ну, разсказывайте!

-- Да, но прежде всего могу я поцѣловать вашу грудь?

-- Вы съ ума сошли! Ну, начинайте, разсказывайте же.

-- Нѣтъ, милая, дорогая... Прежде позвольте!..

-- Нѣтъ, нѣтъ, ни сейчасъ.... можетъ-быть, потомъ... Сперва я хочу услыхать, что вы за человѣкъ. Ахъ, я убѣждена, что это должно быть ужасно.

Меня мучило, что она думаетъ обо мнѣ самое дурное; я боялся оттолкнуть ее отъ себя, я не хотѣлъ выносить ея подозрѣній. Я хотѣлъ очиститься въ ея глазахъ, показать себя достойнымъ ея, доказать ей, что она имѣетъ дѣло чуть ли не съ ангеломъ.

И я началъ говорить ей все, говорить одну только правду. Я не изображалъ свою жизнь хуже, чѣмъ она есть; я совсѣмъ не намѣревался возбудить ея состраданіе. Я сознался даже въ кражѣ пяти кронъ.

Она сидѣла и слушала меня, широко раскрывъ ротъ, блѣдная, испуганная, съ смертельнымъ ужасомъ въ блестящихъ глазахъ. Я хотѣлъ сгладить печальное впечатлѣніе отъ своего разсказа, я поднялся и сказалъ:

-- Но теперь все это прошло! -- сказалъ я,-- ни о чемъ подобномъ теперь не можетъ быть и рѣчи...

Тѣмъ не менѣе она была ошеломлена...-- Боже сохрани,-- сказала она и замолчала.

Она уже не разъ шептала въ продолженіе моего разсказа:-- Боже сохрани.

Я началъ шутить, щекотать ее и притянулъ ее къ себѣ на грудь.

Она уже застегнула свое платье; это разсердило меня, это даже оскорбило меня. И зачѣмъ она застегнула свое платье... Развѣ этимъ я могъ пасть въ ея глазахъ теперь, когда не моя вина, что у меня вылѣзаютъ волосы. Что же, развѣ было бы лучше если бъ я былъ распутнымъ человѣкомъ? Нѣтъ, безъ глупостей. На то и шелъ... А если только въ этомъ дѣло, то тогда... Я опрокинулъ, ее, опрокинулъ ее на софу.

-- Нѣтъ, послушайте... -- Что вы хотите -- спросила она

-- Что я хочу?

Гм...-- она спрашиваетъ, что я хочу. Я хочу покончить съ этимъ безъ всякихъ разсужденій. Не въ моихъ правилахъ издалека вести дѣло. Меня не испугаешь и не смутишь, если нахмуришь брови. Нѣтъ, нѣтъ, истинная правда. Я никогда еще не выходилъ изъ такого приключенія, не достигнувъ цѣли.

-- Нѣтъ!.. нѣтъ, но вѣдь?..

-- Да,-- возразилъ я,-- это въ моихъ намѣреніяхъ!

-- Нѣтъ, послушайте! -- закричала она. И тутъ же она прибавила оскорбительныя слова:-- Я сомнѣваюсь... въ своемъ ли вы умѣ! Вѣдь, вы сумасшедшій!

Невольно я остановился и сказалъ: -- Вы не серьезно это говорите?

-- Нѣтъ, клянусь Богомъ, у васъ такой странный видъ! И въ то утро, когда вы меня преслѣдовали, вы не были пьяны?

-- Нѣтъ. Тогда я даже не былъ голоденъ; я только что поѣлъ...

-- Тѣмъ хуже.

-- Было бы лучше, если бы я былъ тогда пьянъ?

-- Да... я все боюсь! Но, ради Бога, пустите меня!

Нѣтъ, я не отпущу ее. И что это за глупая болтовня только въ такой поздній часъ въ софѣ! Долой одежду! Какія глупыя разсужденія въ такую минуту, какъ-будто я не знаю, что все это дѣлается изъ-за стыдливости. Я не настолько неопытенъ. Лежать смирно, безъ глупостей. Да здравствуетъ страна и король!

Она защищалась съ такой силой, которую никакъ нельзя было объяснить одной стыдливостью. Я опрокинулъ свѣчу, какъ-будто нечаянно, такъ что она потухла. Она отчаянно боролась и даже стонала.

-- Нѣтъ, только не это, только не это! Если хотите, можете поцѣловать мою грудь. Милый, хорошій...

Я остановился. Ея слова звучали такъ грустно, и она казалась такой испуганной, такой безпомощной, что они тронули меня до глубины души.

Разрѣшая мнѣ поцѣловать ея грудь, она предлагала мнѣ выкупъ. Какъ это было мило и просто! Я хотѣлъ бы упасть къ ея ногамъ и встать передъ ней на колѣни...

-- Но, моя милая крошка!..-- сказалъ я смущенно, я понятъ не могу, что это за игра...

Она поднялась и зажгла свѣчку дрожащими руками; я облокотился назадъ. Что теперь будетъ? На душѣ у меня было такъ нехорошо.

Она посмотрѣла на стѣну, на часы, и испугалась.

-- А! сейчасъ придетъ дѣвушка,-- сказала она. Это были ея первыя слова.

Я понялъ ея намекъ и всталъ. Она взялась было за накидку, чтобы одѣть ее, но раздумала и отошла къ камину. Она была очень блѣдна и встревожена. Чтобы не имѣло вида, будто она мнѣ указываетъ на дверь, я сказалъ, приготовляясь уходить:

-- Вашъ отецъ былъ военный?

-- Да, онъ былъ военный. Откуда вы это знаете?

-- Не знаю, такъ мнѣ казалось.

-- Странно!

-- Ахъ да. Иногда у меня пробуждаются предчувствія. Ха-ха, это относится къ моему сумасшествію...

Она быстро взглянула на меня, но ничего не отвѣтила. Я чувствовалъ, что мое присутствіе мучаетъ ее и хотѣлъ скорѣй съ этимъ покончить. Я направился къ двери. Но неужели она не поцѣлуетъ меня, не подастъ мнѣ даже руки? Я остановился въ ожиданіи.

-- Вы уже идете?-- спросила она, но не тронулась съ своего мѣста у камина.

Я ничего не отвѣтилъ. И стоялъ передъ ней униженный и смущенный и смотрѣлъ на нее, не говоря ни слова. Отчего она не оставила меня въ покоѣ, если все должно было такъ кончиться? Что я такое былъ въ эту минуту? Я собирался уходить, и это нисколько не безпокоило ее, она была потеряна для меня и я хотѣлъ сказать ей что-нибудь на прощанье, какое-нибудь глубокое, сильное слово, которое поразило бы ее. Но, противъ своего твердаго рѣшенія быть холоднымъ и гордымъ, я чувствовалъ себя оскорбленнымъ и безпокойнымъ; и я началъ говорить о какихъ-то незначительныхъ вещахъ; желанное слово не шло съ языка; мысль моя оскудѣла.

Отчего она не скажетъ мнѣ коротко и ясно, чтобы я убирался.

Да, отчего? Съ какой стати стѣсняться? Вмѣсто того, чтобы напоминать о скоромъ возвращеніи дѣвушки, она могла бы мнѣ просто сказать: теперь вы можете уходить, потому что мнѣ нужно итти за моей матерью, а въ проводахъ вашихъ я не нуждаюсь. Она объ этомъ просто не подумала! Нѣтъ, она именно объ этомъ-то и думала, это для меня совершенно ясно! Уже тотъ жестъ, съ какимъ былъ взятъ плащъ и затѣмъ снова положенъ на мѣсто, былъ для меня вполнѣ убѣдителенъ. Какъ сказано, у меня бываютъ предчувствія. Но, вѣдь, собственно говоря, въ этомъ нѣтъ ничего сумасшедшаго.

-- Боже мой, да забудьте, наконецъ, это слово. Оно у меня сорвалось съ языка! -- воскликнула она. Но она продолжала стоять неподвижно и не шла ко мнѣ.

Я былъ непреклоненъ и продолжалъ говорить. Я разглагольствовалъ, несмотря на горькое сознаніе, что этимъ я только докучаю ей и не трогаю ее ни однимъ своимъ словомъ; и тѣмъ не менѣе я не могъ остановиться. "Въ сущности, можно обладать отъ природы яркой впечатлительностью, но будучи вовсе сумасшедшимъ", подумалъ я. Встрѣчаются натуры, которыхъ каждый пустякъ можетъ тронуть и которыхъ можеть убить одно слово. И я далъ ей понять, что къ такимъ натурамъ принадлежу я. Дѣло въ томъ, что нищета обострила во мнѣ нѣкоторыя чувства, и это причиняетъ мнѣ много непріятностей. Но въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ это имѣетъ свои преимущества; иногда это приносило мнѣ пользу. Интеллигентный бѣднякъ гораздо болѣе тонкій наблюдатель, чѣмъ интеллигентный богачъ. Бѣднякъ слѣдитъ за каждымъ шагомъ, который онъ дѣлаетъ, недовѣрчиво прислушивается къ каждому слову, сказанному первымъ встрѣчнымъ; каждый его шагъ пробуждаетъ въ немъ цѣлый рядъ новыхъ чувствъ и мыслей. Его умъ и сердце чутки до крайности, его душа -- сплошная рана...

И я долго говорилъ о ранахъ своей души. Но, чѣмъ больше я говорилъ, тѣмъ безпокойнѣе становилась она. Наконецъ она повторила нѣсколько разъ въ отчаяніи: "Боже мой" и стала ломать при этомъ руки. Я прекрасно видѣлъ, что мучилъ ее; я не хотѣлъ ее мучить, но тѣмъ не менѣе я это дѣлалъ. Я подумалъ, что въ грубыхъ штрихахъ я ей сказалъ, что хотѣлъ; ея отчаянный взглядъ тронулъ меня, и я воскликнулъ:

-- Я ухожу, я ухожу! Видите, моя рука уже лежитъ на защелкѣ. Прощайте! Я говорю вамъ "прощайте". Вѣдь, вы могли бы мнѣ сказать что-нибудь теперь, когда я вамъ сказалъ дважды "прощайте" и собираюсь уходить! Я не прошу у васъ позволенія видѣть васъ еще разъ, это только мучило бы васъ; но скажите мнѣ, отчего вы не оставили меня въ покоѣ. Что я вамъ сдѣлалъ? Развѣ я сталъ вамъ поперекъ дороги. Отчего вы отворачиваетесь отъ меня, какъ-будто меня совсѣмъ не знаете? Вы разбили мнѣ жизнь, и я теперь болѣе жалокъ, чѣмъ когда-либо. Боже мой, но вѣдь я не сумасшедшій. Стоитъ вамъ немножко подумать, и вы убѣдитесь, что у меня голова въ порядкѣ. Такъ подойдите же ко мнѣ и протяните руку. Или позвольте мнѣ подойти къ вамъ. Можно? Я ничего не сдѣлаю вамъ дурного, я постою только передъ вами на колѣняхъ. Можно? Нѣтъ, нѣтъ, я этого не сдѣлаю, я вижу, что вы боитесь. Я не сдѣлаю этого, я не сдѣлаю этого, вы слышите, Боже мой, отчего вы въ такомъ отчаяніи?

-- Я вѣдь стою спокойно, не трогаюсь съ мѣста. Я бы только одну; минутку постоялъ на колѣняхъ, на коврѣ, вонъ на той красной полоскѣ у вашихъ ногъ. Но вамъ все-таки страшно; я увидѣлъ до вашимъ глазамъ, что вамъ страшно, вотъ почему я остановился. Прося васъ объ этомъ, я не сдѣлалъ ни одного шага, не правда ли? Я сталъ неподвижно, какъ сейчасъ, когда я вамъ показывалъ на то пятно, гдѣ бы я сталъ на колѣни, вонъ тамъ на той красной розѣ, на коврѣ. Я не указываю даже пальцемъ, я не дѣлаю этого, чтобы не пугать васъ, я опускаю голову и смотрю. И вы прекрасно знаете, про какую розу я говорю, но вы не хотите мнѣ позволить встать тамъ на колѣни. Вы боитесь меня и робѣете въ моемъ присутствіи. Я не понимаю, какъ вы рѣшились назвать меня сумасшедшимъ? Но, не правда ли, вы больше этому не вѣрите? Какъ-то однажды лѣтомъ,-- это было очень давно, я сошелъ съ ума, я работалъ такъ напряженно, что забылъ пообѣдать,-- у меня было черезчуръ много работы для моей мысли. Это повторялось изо дня въ день, мнѣ бы нужно было объ этомъ думать, но я постоянно забывалъ. Клянусь Богомъ, это правда! Не сойти мнѣ съ мѣста, если я лгу. Видите, какъ вы были неправы ко мнѣ. Это происходило не изъ бѣдности, у меня былъ кредитъ, большой кредитъ у Инбрета, у Гравезена, часто у меня бывало много денегъ въ карманѣ, но тѣмъ не менѣе я не покупалъ себѣ ѣды и забывалъ объ этомъ. Вы слушаете меня? Вы ничего не говорите, не отвѣчаете, вы не отходите отъ камина, вы стоите и дожидаетесь, чтобы я ушелъ?

Она поспѣшно подошла ко мнѣ и протянула мнѣ руку. Я съ недовѣріемъ посмотрѣлъ на нее. Дѣлаетъ ли она это по сердечному влеченію или только для того, чтобы отвязаться отъ меня?

Она обвила мою шею руками, ея глаза были полны слезъ.

Я стоялъ и смотрѣлъ на нее. Она протянула мнѣ губки; я не вѣрилъ ей: она приноситъ мнѣ себя въ жертву; это средство, чтобъ притти къ какому-нибудь концу.

Она сказала что-то шопотомъ; мнѣ послышались слова:

-- Я васъ все-таки люблю! --Очень тихо и неясно она сказала это, можетъ-быть я невѣрно разслышалъ, возможно, что она сказала не эти слова. Но она вдругъ бросилась ко мнѣ на грудь, обняла обѣими руками мою шею, поднялась на цыпочкахъ до моихъ губъ и замерла въ долгомъ поцѣлуѣ.

Я боялся, что она принуждаетъ себя къ такой нѣжности, и сказалъ только:

-- Какъ вы прекрасны сейчасъ!

Больше я ничего не сказалъ. Я крѣпко обнялъ ее, отступилъ назадъ, толкнулъ дверь и вышелъ. Она осталась въ комнатѣ.