Нѣколько недѣль спустя, въ одинъ прекрасный вечеръ я опять очутился на улицѣ.
Мнѣ опять пришлось быть на одномъ изъ кладбищъ, гдѣ я писалъ статью для газеты. Пока я былъ занятъ этимъ, пробило 10 часовъ, стемнѣло, ворота должны были закрыться. Я былъ голоденъ, очень голоденъ; 10 кронъ продержались очень недолгое время, а теперь вотъ уже 2--3 дня, какъ я ничего не ѣлъ, чувствовалъ себя совсѣмъ разслабленнымъ, утомленнымъ отъ писанія карандашомъ.
Въ карманѣ у меня была половина перочиннаго ножика и связка ключей, но ни одного хеллера.
Когда ворота кладбища заперли, мнѣ бы, собственно говоря, нужно было итти домой, но изъ инстинктивнаго страха передъ моей комнатой, въ которой такъ было пусто и темно и въ которой мнѣ приходилось жить, я отправился дальше, пошелъ наудачу, мимо Ратуши, внизъ къ морю до желѣзнодорожнаго моста, гдѣ я сѣлъ на скамеечку.
Въ эту минуту у меня не было грустныхъ мыслей, я забылъ совсѣмъ о своей нуждѣ и чувствовалъ себя успокоеннымъ видомъ моря, мирно и красиво растилавшагося въ полутемнотѣ. По старой привычкѣ я хотѣлъ наслаждаться чтеніемъ только что написанной вещи, казавшейся моему больному мозгу самымъ лучшимъ, что до сихъ поръ было мною сдѣлано. Я досталъ рукопись изъ кармана и поднесъ со близко къ глазамъ, чтобы можно было разобрать, и началъ перечитывать одну страницу за другой. Наконецъ, я усталъ и сложилъ листы. Повсюду кругомъ тишина, море казалось голубымъ перламутромъ, и маленькія птички безшумно пролетали мимо меня.
Тамъ дальше стоитъ на посту полицейскій, кромѣ него ни одной души, и вся гавань лежитъ погруженная въ глубокую тишину.
Я еще разъ перечитываю свои богатства. Половинка перочиннаго ножика, связка ключей, но ни одного хеллера. Вдругъ я опять хватаюсь за карманъ и достаю свои бумаги. Это было совсѣмъ машинальное движеніе, безсознательный нервный толчекъ. Я вытащилъ бѣлый, неисписанный листокъ и,-- Богъ знаетъ откуда мнѣ пришла эта мысль, я сдѣлалъ изъ него свертокъ и осторожно закрылъ такъ, чтобъ онъ казался чѣмъ-то наполненнымъ, и далеко! отбросилъ его на мостовую. Вѣтеръ отнесъ егоеще дальше, потомъ онъ упалъ.
Голодъ опять заявилъ о себѣ. Я посмотрѣлъ на бѣлый свертокъ, который, казалось, былъ заполненъ блестящими серебряными монетами, и я началъ внушать себѣ, что дѣйствительно въ немъ что-то есть. Я напрягалъ всѣ свои силы, чтобы отгадать сумму: если я вѣрно отгадаю, она будетъ моей! Я представлялъ себѣ на землѣ маленькія, хорошенькія монеты въ 10 еръ, а сверху жирныя, десятикронныя монеты -- цѣлый фунтъ денегъ! Я пристально смотрѣлъ на него широко раскрытыми глазами и уговаривалъ себя пойти и украсть.
Въ это время я слышу, что полицейскій вдругъ кашляетъ... И какъ мнѣ могло притти въ голову тоже закашлять? Я поднимаюсь на скамейкѣ и кашляю, повторяю это три раза, чтобы онъ слышалъ.
Онъ натолкнется на бумажный свертокъ, когда придетъ сюда. Я радовался своей выходкѣ, потиралъ руки и ругалъ полицейскаго на всѣ корки.
Покажу я ему носъ, собакѣ!
Нѣсколько минутъ спустя подошелъ полицейскій, онъ посмотрѣлъ по сторонамъ и звякалъ по мостовой своими подкованными каблуками. Онъ не спѣшитъ, у него еще вся ночь впереди. Онъ не видитъ свертка, пока не подходитъ къ нему совсѣмъ близко. Тогда онъ замедляетъ шагъ и начинаетъ его разглядывать. У него такой бѣлый и солидный видъ, можетъ-быть, въ немъ кругленькая сумма?.. Онъ поднимаетъ его. Гм... легкій, очень легкій! Можетъ-быть, какое-нибудь цѣнное перо, украшеніе для шляпы... И онъ осторожно открываетъ его своими толстыми пальцами и заглядываетъ въ середину. Я хохоталъ, хохоталъ, упалъ на колѣни и хохоталъ, какъ сумасшедшій. Но ни одинъ звукъ не вырвался изъ моей глотки: мой смѣхъ былъ тихій, изнурительный и искренній, какъ слезы...
Что-то опять стучитъ на мостовой, полицейскій переходитъ черезъ мостъ. Я сидѣлъ со слезами на глазахъ и вдыхалъ воздухъ, совсѣмъ внѣ себя отъ этого лихорадочнаго веселья. Я началъ громко разговаривать, разсказывалъ себѣ что-то о бумажной трубочкѣ, подражалъ движеніямъ несчастнаго полицейскаго, заглядывалъ въ свою пустую руку и повторялъ, не переставая: "Онъ кашлянулъ, когда ее бросалъ! Онъ кашлянулъ, когда ее бросалъ!" Къ этимъ слезамъ я присоединилъ еще другія и варіировалъ происшествіе на всѣ лады и передѣлалъ фразу, наконецъ, такъ: "Онъ кашлянулъ разъ -- кхё-хе!"
Былъ уже поздній вечеръ, когда кончилось мое веселье. Потомъ на меня нашло какое-то мечтательное спокойствіе, какая-то нѣга, которой я не противодѣйствовалъ. Становилось все прохладнѣе, легкій вѣтерокъ взбудоражилъ перламутръ моря; корабли, мачты которыхъ рѣзко обрисовывались на небѣ, казались черными, ощетинившимися морскими чудовищами.
Я не чувствовалъ больше страданій, голодъ сдѣлалъ ихъ тупыми; я ощущалъ пріятную пустоту и легкости существованія.
Я положилъ ноги на скамейку и облокотился. Въ этой позѣ всего полнѣе чувствовалось мною блаженство одиночества. На душѣ ни облачка, никакого непріятнаго чувства, насколько я могу вспомнить; нѣтъ ни желаній, ни потребности невозможнаго. Я лежалъ съ открытыми глазами; въ этомъ состояніи я былъ чужой самъ себѣ -- и былъ такимъ далекимъ отъ всего.
Ни звука, ни движенія. Мягкая темнота скрывала отъ меня весь міръ, и мною овладѣлъ покой,-- лишь пустой шопотъ темноты монотонно звучалъ у меня въ ушахъ. А вотъ тамъ эти темныя чудовища, они подплывутъ ко мнѣ, когда наступить ночь, и унесутъ меня далеко за море въ чужія страны гдѣ нѣтъ ни одной человѣческой души. И они отнесутъ меня во дворецъ принцессы Илаяли, гдѣ ждетъ меня невиданная роскошь. Она возсѣдаетъ въ сіяющей залѣ, гдѣ все изъ сплошного аметиста, на тронѣ изъ желтыхъ розъ, и она махнетъ мнѣ рукой, когда я войду, чтобы привѣтствовать ее, и скажетъ мнѣ: "добро пожаловать", когда я подойду къ ней ближе и стану на колѣни.
-- Я сама и моя страна привѣтствуютъ тебя, рыцарь! Вотъ уже двадцать весенъ, какъ я жду тебя и зову въ свѣтлыя звѣздныя ночи; когда ты печалился, я плакала здѣсь, когда ты спалъ, я навѣвала тебѣ роскошные сны!.. -- И красавица беретъ меня за руку, идетъ со мной и ведетъ меня черезъ длинныя залы, гдѣ толпы народа кричатъ ура; черезъ ярко освѣщенные сады, гдѣ триста молодыхъ дѣвушекъ играютъ и рѣзвятся. И вотъ мы во второмъ залѣ, гдѣ все изъ смарагда. Тамъ свѣтится солнце, въ галлереяхъ и залахъ раздается пѣніе хоровъ, чарующій ароматъ несется мнѣ навстрѣчу. Я держу ея руку въ своей рукѣ и чувствую, какъ что-то волшебное протекаетъ въ мою кровь; я обнимаю ее за талію, а она шепчетъ: "Не здѣсь, иди за мной дальше!" И мы входимъ въ красную залу, гдѣ блещутъ рубины, и я падаю на землю. Я чувствую, какъ ея руки обнимаютъ меня, дыханіе ея касается моего лица, и она шепчетъ: "Добро пожаловать, возлюбленный мой. Цѣлуй меня!.. цѣлуй меня!.. Сильнѣй... сильнѣй..."
Я вижу надъ своей головой звѣзды, и мои мысли утопаютъ въ ихъ блескѣ.
Меня разбудилъ полицейскій. Я лежалъ на скамейкѣ, безжалостно возвращенный къ жизни, къ страданіямъ.
Моимъ первымъ ощущеніемъ было удивленіе, что я нахожусь подъ открытымъ небомъ. Но вскорѣ это настроеніе уступило мѣсто желчному отчаянію; я чуть не плакалъ отъ боли, что я все еще живу. Когда я спалъ, шелъ дождикъ, мое платье было насквозь мокро, и я чувствовалъ ледяной холодъ во всѣхъ своихъ членахъ. Темнота усилилась, и я съ трудомъ могъ разглядѣть черты городового.
-- Ну-у! -- сказалъ онъ. -- Извольте-ка теперь встать.
Я тотчасъ же поднялся; если бъ онъ мнѣ приказалъ моментально лечь обратно, я такъ же повиновался бы! Я чувствовалъ себя совсѣмъ забитымъ и безсильнымъ; да къ тому же въ эту самую минуту голодъ опять началъ давать себя чувствовать.
-- Подождите! -- крикнулъ мнѣ вслѣдъ полицейскій,-- ваша баранья голова забыла шляпу! Ну-у, теперь идите!
У меня было такое ощущеніе, какъ-будто я что-то забылъ, и я пробормоталъ разсѣянно: "Благодарю васъ, покойной ночи!"
Я, шатаясь, побрелъ дальше.
Если бы у меня былъ хоть маленькій кусочекъ хлѣба. Маленькій ломтикъ, отъ котораго можно было бы откусить на ходу. И я представлялъ себѣ именно тотъ сортъ хлѣба, котораго я бы поѣлъ такъ охотно. Я ужасно мучился голодомъ, я желалъ смерти, я сдѣлался сантиментальнымъ и плакалъ. Не было конца моимъ страданіямъ. Вдругъ я остановился посреди улицы, ударилъ ногой и началъ громко ругаться. Какъ назвалъ меня полицейскій? Бараньей головой? Я покажу ему, что это значитъ -- называть меня бараньей головой. Съ этими словами я повернулъ и побѣжалъ назадъ. Я весь кипѣлъ отъ злости.
Внизу на улицѣ я споткнулся и упалъ; но это не смутило меня,-- я опять вскочилъ и побѣжалъ дальше.
Внизу, на желѣзнодорожной площади, я почувствовалъ такую усталость, что былъ не въ состояніи добѣжать до моста; и, кромѣ того, мой пылъ немного охладѣлъ, благодаря бѣгу. На-конецъ я остановился, чтобы отдышаться. Въ концѣ-концовъ, развѣ не безразлично, что говоритъ какой-нибудь полицейскій?
"Да, но я не могу же ему позволить! А впрочемъ,-- перебилъ я самого себя,-- онъ иначе и не умѣетъ выражаться!" Это извиненіе удовлетворило меня; я два раза повторилъ: "онъ иначе не умѣетъ", и повернулъ назадъ.
-- Боже, и чего толико тебѣ не приходитъ въ голову! -- подумалъ я съ досадой, -- среди темной ночи бѣжать, какъ сумасшедшій, по колѣни въ грязи!
Голодъ безжалостно сосалъ меня и не давалъ покою.
Я началъ глотать слюну, чтобъ утолить голодъ, и мнѣ казалось, что это помогаетъ. Вотъ уже нѣсколько недѣль, какъ мнѣ приходилось очень туго съ ѣдой, и теперь дошло до того, что силы мои значительно уменьшились, и если мнѣ и удавалось тѣмъ или другимъ способомъ достать 5 кронъ, этихъ денегъ хватало не настолько долго, чтобы я могъ отдохнутъ отъ новой голодовки, дѣлавшей меня совсѣмъ калѣкой. Хуже всего приходилось моей спинѣ и плечамъ. Сверленіе въ груди я могъ на минутку задержать, если сильно кашлянуть или нагнуться впередъ, когда идешь; но я не зналъ, какъ помочь спинѣ и плечамъ. И отчего для меня никогда не наступитъ свѣтлый день? Развѣ я не могъ жить какъ другіе, какъ антикварій Пашасъ, напр., или корабельный экспедиторъ Геннехенъ? Развѣ у меня не было богатырскихъ плечъ и двухъ рабочихъ рукъ? Развѣ я не искалъ мѣсто дворника на Меллергаде, чтобы зарабатывать себѣ, по крайней мѣрѣ, хоть насущный хлѣбъ?.. Развѣ я былъ лѣнивъ? Развѣ я не старался найти себѣ мѣсто и не читалъ объявленій и не писалъ статей для газетъ, не работалъ, не читалъ по цѣлымъ днямъ и ночамъ, какъ сумасшедшій? И развѣ я не жилъ какъ скряга и не питался молокомъ и хлѣбомъ, когда у меня бывали деньги, однимъ хлѣбомъ, когда у меня ихъ бывало мало, и голодалъ, когда у меня ихъ не было? Развѣ я жилъ въ гостиницѣ, развѣ у меня были цѣлыя амфилады комнатъ въ первомъ этажѣ? Я жилъ на чердакѣ, въ покинутой мастерской жестяника, откуда и Богъ и люди были изгнаны, потому что туда попадаетъ снѣгъ. Я ничего не понималъ!
Все это я обдумывалъ, возвращаясь домой, но не было ни искры злобы, недоброжелательства или желчи въ моихъ мысляхъ.
Я остановился передъ какой-то торговлей красками и посмотрѣлъ въ окно. Я попробовалъ разобрать надписи на нѣкоторыхъ склянкахъ, но было черезчуръ темно.
Мнѣ было досадно на эту новую неудачу, я сердился, почти злился, что не могъ догадаться, что содержится въ этихъ склянкахъ, я стукнулъ въ окно и пошелъ дальше. Вдали я увидѣлъ полицейскаго, я ускорилъ свой шагъ, подошелъ близко къ нему и сказалъ безъ всякихъ обиняковъ.
-- Теперь десять часовъ.
-- Нѣтъ, два, -- возразилъ онъ удивленно.
-- Нѣтъ, десять,-- сказалъ я.-- Теперь десять часовъ.-- Скрежеща отъ злости зубами, я подошелъ къ нему еще на нѣсколько шаговъ, сжалъ кулаки и сказалъ:-- Послушайте,-- слышите вы, теперь десять часовъ!
Онъ задумался немного, посмотрѣлъ на мою фигуру, озадаченно посмотрѣлъ на меня и сказалъ совсѣмъ спокойно:
-- Во всякомъ случаѣ, вамъ время итти домой. Хотите, я васъ провожу?
Эта любезность совсѣмъ обезоружила меня; я почувствовалъ, какъ слезы выступили у меня на глазахъ, и я поторопился сказалъ ему:
-- Нѣтъ, благодарю васъ,-- я просто немножко долго побылъ въ ресторанѣ... большое спасибо!
Онъ сдѣлалъ мнѣ подъ козырекъ, когда я уходилъ. Его любезность тронула меня, и я заплакалъ, что у меня нѣтъ пяти кронъ, которыя я могъ бы ему дать. Я остановился и смотрѣлъ ему вслѣдъ, когда онъ медленно пошелъ по дорогѣ. Я ударялъ себя въ лобъ и плакалъ тѣмъ сильнѣе, чѣмъ больше онъ отъ меня удалялся. Я бранилъ себя за нищету, выдумывалъ самыя унизительныя ругательства и честилъ себя безпощадно.
Такимъ образомъ, я дошелъ до самаго дома. Дойдя до двери, я замѣтилъ, что потерялъ свои ключи.
"Да, разумѣется,-- сказалъ и злобно,-- почему мнѣ и не потерять ключей?" Я жилъ во дворѣ, гдѣ внизу была конюшня, а наверху бывшая жестяная мастерская; ворота на ночъ закрывались, и никто, никто не могъ мнѣ ихъ открыть,-- почему было мнѣ не потерять ключа? Я промокъ какъ собака и немного проголодался, совсѣмъ немножко проголодался, а колѣни мои устали до смѣшного,-- почему было ихъ и не потерять? Почему весь домъ не передвинулся въ поле, когда я подошелъ и хотѣлъ войти?.. Ожесточенный голодомъ и неудачей, я смѣялся самъ надъ собой.
Я слышалъ, какъ лошади стучали въ конюшнѣ, я могъ видѣть свое окно; но не могъ открыть воротъ и не могъ войти. Усталый и разозленный, я рѣшилъ вернуться на мостъ, чтобы разыскать ключи.
Дождь опятъ началъ итти, и я чувствовалъ, какъ за мою шею забѣгала струйка за струйкой.
У Ратуши мнѣ пришла счастливая мысль: я отыщу полицейскаго, чтобъ мнѣ открыли ворота. Я тотчасъ же обратился къ полицейскому и сталъ настоятельно просить его пойти со мной и впустить меня, если онъ можетъ.
Да, если онъ можетъ, то да! Но онъ не могъ! у него не было ключа. Полицейскій ключъ не здѣсь, онъ находится въ части.
-- Что теперь дѣлать?
-- Да пойти въ какую-нибудь гостиницу и лечь спать.
-- Въ гостиницу я не могу итти, у меня нѣтъ денегъ! Я покутилъ немного... въ ресторанѣ... понимаете...
Мы постояли нѣкоторое время на ступеняхъ ратуши. Онъ думалъ и обдумывалъ что-то я разсматривалъ меня съ ногъ до головы. Дождь лилъ, какъ изъ ведра!..
-- Пойдите въ часть и скажите, что у васъ нѣтъ пріюта,-- сказалъ онъ.
Безпріютный,-- это еще не приходило мнѣ въ голову. Да, чортъ возьми, это была хорошая идея! И я поблагодарилъ городового за прекрасную мысль! Значитъ, мнѣ просто нужно пойти и сказать, что я безпріютный?
-- Да, очень просто!..
-- Ваше имя?-- спросилъ сторожъ.
-- Тангенъ, Андреасъ Тангенъ.
Я не зналъ, зачѣмъ я лгалъ. Мои мысли какъ-то свободно блуждали и приносили мнѣ всякія выдумки; это отдаленное имя пришло мнѣ въ голову въ эту минуту, и я произнесъ его безъ всякаго расчета, я лгалъ безъ всякой нужды.
-- Занятіе?
Гм... занятіе! Какое же было, собственно говоря, мое занятіе? Я хотѣлъ выдать себя сперва за жестяныхъ дѣлъ мастера, но этого я не посмѣлъ. Я выдумалъ такое имя, которое не каждый мастеръ можетъ имѣть, и кромѣ того я носилъ очки. Мнѣ вздумалось быть нахальнымъ; я сдѣлалъ шагъ впередъ и сказалъ твердо и торжественно:
-- Журналистъ.
Дежурный какъ-то вздрогнулъ прежде, чѣмъ это записать, а я сталъ у шкафа важно, какъ статскій совѣтникъ. Онъ повѣрилъ мнѣ сразу. Это было удивительное зрѣлище -- безпріютный журналистъ ночью въ ратушѣ.
-- Въ какой газетѣ вы сотрудничаете, господинъ Тангенъ?
-- Въ Моргенблаттѣ,-- сказалъ я.-- Къ сожалѣнію, я покутилъ сегодня немножко.
-- Ахъ, объ этомъ не стоитъ говорить! -- перебилъ онъ меня и прибавилъ, улыбаясь:-- Если молодежь кутитъ... это вполнѣ понятно...
Онъ позвалъ городового и сказалъ, приподнявшись и вѣжливо кланяясь.
-- Отведите господина въ особое отдѣленіе, наверхъ. Покойной ночи!
Морозъ пробѣжалъ по спинѣ при мысли о моемъ нахальствѣ и я сжалъ кулаки, чтобы. не упасть духомъ.
Если бы я могъ не впутать, по крайней мѣрѣ, въ это дѣло "Моргенблатъ". Я зналъ, что редакторъ Фриле будетъ скрежетать зубами, и когда ключъ заскрипѣлъ въ замкѣ, этотъ звукъ напомнилъ мнѣ это по аналогіи.
-- Газъ горитъ всего десять минутъ,-- сказалъ мнѣ полицейскій черезъ дверь.
-- А зачѣмъ онъ тушится?
-- Да, его тушатъ.
Я сѣлъ на постель и услышалъ, какъ повернули ключъ второй разъ въ замкѣ. Свѣтлая камера имѣла довольно уютный видъ. Я чувствовалъ себя какъ дома и все прислушивался къ шуму дождя. Ничего лучшаго и желать не нужно. Мое довольство росло; держа шляпу въ рукѣ и смотря на газовый огонекъ на стѣнѣ, я сижу на краю постели, мнѣ нужно вспомнить всѣ отдѣльные моменты моего разговора съ полиціей.
Первое объясненіе, и какъ я его провелъ? Журналистъ Тангенъ и потомъ "Моргенблатгъ". Объ этомъ не можетъ быть и рѣчи. Что? до двухъ часовъ я былъ на Штифсгарденѣ и забылъ дома ключъ и бумажникъ съ нѣсколькими стами кронъ. Отведите господина въ особое отдѣленіе...
Тутъ вдругъ газъ потухъ, такъ странно вдругъ, неуменьшаясь и не исчезая постепенно; я сижу въ глубочайшей темнотѣ, я не могу видѣть ни своей руки, ни бѣлыхъ стѣнъ вокругъ себя, ровно ничего! Ничего другого не остается, какъ пойти и лечь спать. Я раздѣлся.
Но я не настолько усталъ, чтобы тотчасъ же заснуть. Нѣкоторое время я лежалъ и пристально смотрѣлъ въ темноту, эту непроницаемую массу темноты, не имѣвшую границъ и такую непонятную для меня.
Моя мысль не могла объять ее. Было безгранично темно, и это давило меня. Я закрылъ глаза, началъ вполголоса напѣвать, ворочался на нарахъ, чтобъ развлечься, но безуспѣшно... Темнота поглотила всѣ мои мысли и не оставляла меня ни на минуту въ покое. Что, если я самъ растаю въ этой темнотѣ, сольюсь съ ней въ одно? Я приподнимаюсь на постели и начинаю размахивать руками. Мое нервное состояніе перешло всякія границы, и, какъ я ни боролся съ этимъ, ничто непомогало. Я былъ жертвой своихъ дикихъ фантазій, успокаивалъ самъ себя, напѣвалъ колыбельныя пѣсни и напрягалъ всѣ свои силы, чтобы снова обрѣсти покой. Я пристально смотрѣлъ въ темноту и, правда, я никогда еще въ жизни не видалъ такой темноты.
Нѣтъ сомнѣнія, что я имѣю дѣло съ совершенно особеннымъ видомъ темноты, съ какимъ-то ужаснымъ элементомъ, на который до сихъ поръ никто не обратилъ вниманія. Меня занимали самыя комичныя мысли, и все пугало меня. Маленькое оіверстіе на стѣнѣ заставляетъ меня задуматься, отверстіе отъ гвоздя, маленькое пятно на стѣнѣ. Я ощупываю его, дую и стараюсь отгадать его глубину.
Это не было какое-нибудь невинное отверстіе, ни въ какомъ случаѣ; это было таинственное отверстіе, котораго я долженъ остерегаться. Овладѣваемый мыслями объ этомъ отверстіи, я совсѣмъ внѣ себя отъ страха и любопытства... Мнѣ пришлось, въ концѣ-концовъ, встать съ постели и отыскать половинку перочиннаго ножа, чтобы измѣрить глубину и убѣдиться, что она не достигаетъ до сосѣдней камеры.
Я снова улегся для того, чтобы заснуть, а на самомъ дѣлѣ, чтобы бороться съ мракомъ. Дождикъ пересталъ, и не было слышно ни одного звука. Нѣкоторое время еще слышны были шаги на улицѣ. И я не могъ успокоиться до тѣхъ поръ, пока не узналъ по походкѣ полицейскаго. Вдругъ я щелкнулъ пальцами и разсмѣялся.
Чортъ возьми! Ха! Я изобрѣлъ новое слово. Я приподнимаюсь на постели и говорю: "Этого нѣтъ въ языкѣ, я самъ его изобрѣлъ,-- Кубоа. По созвучію это похоже на слово!.. Клянусь Богомъ, человѣкъ, ты нашелъ слово... Кубоа-а... оно имѣетъ большое грамматическое значеніе..."
Съ широко раскрытыми глазами, изумленный своимъ открытіемъ, я сижу и смѣюсь отъ радости, затѣмъ я начинаю шептать; но меня могутъ подслушать, лучше держать свое изобрѣтеніе втайнѣ.
Теперь я опять пришелъ въ веселое настроеніе, вызванное голодомъ; я не чувствовалъ боли, я чувствовалъ себя пустымъ, и мои мысли были необузданны.
Я начинаю тихо совѣтоваться самъ съ собой. Съ самыми странными скачками мысли я стараюсь исчерпать все значеніе моего слова. Оно не означаетъ ни Тиволи, ни животное; это совершенно ясно. По зрѣломъ обсужденіи я нашелъ, что оно не можетъ означать ни висячаго замка, ни солнечнаго восхода. Впрочемъ, подыскать значеніе для такого слова -- совсѣмъ нетрудно. Я подожду, и значеніе само придетъ въ голову. А пока я могу еще поспать.
Я лежу на своей койкѣ и смѣюсь, но ничего не говорю. Проходитъ еще нѣсколько минутъ, и я становлюсь нервнымъ. Это новое слово не переставая, звучитъ, снова возвращается, овладѣваетъ всѣми моими мыслями, и я становлюсь серьезнымъ. Я вполнѣ чувствовалъ, что оно не должно означать, но я еще не рѣшилъ, что же оно должно означать. Это второстепенный вопросъ! Говорю я себѣ громко, хватаюсь за руку и повторяю, что это второстепенный вопросъ. Слово, слава Богу, найдено, а это самое главное. Но мысль безконечно мучаетъ меня и мѣшаетъ мнѣ заснуть. Ничто не казалось мнѣ достаточно хорошимъ для этого необыкновенно рѣдкаго слова.
Наконецъ, я снова приподнимаюсь на постели, охватываю обѣими руками голову и говорю: "Нѣтъ, это невозможно обозначать этимъ словомъ переселеніе или табачную фабрику! Если бы оно могло обозначать что-нибудь подобное, то я давно бы ужъ рѣшился на это и взялъ бы на себя всѣ послѣдствія. Нѣтъ, собственно говоря, этому слову свойственно обозначать что-нибудь духовное, какое-нибудь чувство, состояніе, развѣ я этого не понимаю? И я начинаю размышлять, чтобы найти что-нибудь духовное. Вдругъ мнѣ показалось, что будто кто-то говоритъ, вмѣшивается въ мой разговоръ, и я возражаю, разсвирѣпѣвъ. Что вы желаете? Нѣтъ, на всемъ свѣтѣ нѣтъ такого идіота. "Наплевать!" Ну нѣтъ, извини, за дурака ты меня считаешь что ли? "Гарусъ?" Вѣдь это просто смѣшно. Обязанъ я что ли согласиться, что Кубоа означаетъ гарусъ? Я самъ изобрѣлъ это слово и имѣю полное право придавать ему то значеніе, которое мнѣ заблагоразсудится. Я еще самъ не знаю, что оно значитъ.
Но тутъ мой мозгъ все больше и больше приходилъ въ какое-то смущеніе. Наконецъ, я соскочилъ съ постели, чтобы отыскать кранъ. Я не испытывалъ жажды, но моя голова горѣла въ лихорадкѣ; и я чувствовалъ инстинктивную потребность въ водѣ. Выпивъ воды, я повернулся на свою постель и изо всѣхъ силъ старался хоть насильно, но заснуть. Я закрылъ глаза и заставилъ себя лежать спокойно.
Такъ я лежалъ въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ, не дѣлая ни одного движенія; я весь вспотѣлъ и чувствовалъ, какъ кровь толчками пробѣгала у меня по жиламъ. Нѣтъ, это неоцѣнимо: онъ искалъ въ трубочкѣ денегъ! И онъ при этомъ разъ кашлянулъ! Пошелъ ли онъ туда внизъ? Онъ сидѣлъ на моей скамейкѣ... Голубой перламутръ... корабли...
Я раскрылъ глаза. И какъ я могъ держать ихъ закрытыми, разъ я не могъ заснуть?.. Вокругъ меня разстилается все та же темнота, все та же бездонная, черная вѣчность, которую тщетно пытаются охватить мои мысли. Съ чѣмъ бы ее сравнить? Я дѣлалъ отчаянныя попытки, чтобъ найти слово такое жуткое, черное, чтобы оно чернило мой ротъ, когда я его произношу. Боже мой, какъ темно! И мнѣ снова пришлось думать о гавани и о кораблѣ, объ этихъ черныхъ чудовищахъ, игравшихъ тамъ и ждавшихъ меня. Они хотятъ притянуть меня къ себѣ и удержать и увезти меня чрезъ страны и моря, въ темное государство, котораго еще не видѣлъ ни одинъ человѣкъ. Мнѣ кажется, что я на бортѣ корабля и чувствую, какъ погружаюсь въ воду. Я ношусь въ облакахъ и все погружаюсь... Раздается хриплый крикъ ужаса, и я крѣпко цѣпляюсь за свою постель; я совершилъ опасное путешествіе, я носился по воздуху, какъ лоскутокъ матеріи. Какъ легко я себя почувствовалъ, когда ударился рукой о жесткую койку. "Вотъ такова смерть,-- говорилъ я себѣ,-- вотъ теперь ты умрешь". Я лежалъ нѣкоторое время и думалъ, что теперь я приподнимаюсь на своей постели и спрашиваю строго: "Кто говоритъ, что я долженъ умереть? Разъ я нашелъ слово, я имѣю полное право самъ опредѣлить, что оно должно означать"...
Я сознаю, что я фантазирую, я прекрасно сознаю все. что говорю. Мое безуміе было бредомъ; не сошелъ ли я съ ума? Охваченный ужасомъ, я теряю сознаніе. И вдругъ у меня мелькнула мысль, не сошелъ ли я на самомъ дѣлѣ съ ума. Въ ужасѣ, я соскакиваю съ постели. Я иду, качаясь, къ двери, которую стараюсь открыть, нѣсколько разъ бросаюсь на нее, чтобъ выломать, ударяюсь головой о стѣну, громко стонаю, кусаю себѣ пальцы, плачу и проклинаю...
Все было тихо. Стѣны отбрасывали мой собственный голосъ. Я упалъ на землю, не въ силахъ дольше метаться по моей камерѣ. Вдругъ я увидѣлъ высоко наверху, какъ-разъ передъ моимъ взглядомъ, сѣрый квадратъ въ стѣнѣ, бѣлесоватый отблескъ, намекъ на дневной свѣтъ. Я чувствовалъ, что это былъ дневной свѣтъ, чувствовалъ каждымъ фибромъ своего существа. Ахъ; какъ я облегченно вздохнулъ! Я бросился плашмя на землю и плакалъ отъ радости, что вижу это милосердное сіянье, рыдалъ отъ благодарности, бросалъ окну воздушные поцѣлуи и велъ себя, какъ безумный. И въ эту минуту я вполнѣ сознавалъ, что дѣлалъ. Мрачность духа моментально исчезла, боль и отчаяніе прекратились, у меня не было желаній. Я поднялся съ полу, сложилъ руки и терпѣливо ждалъ наступленія дня.
"Что это была за ночь! И никто не слышалъ производимаго мною шума", подумалъ я удивленно.
Впрочемъ, я находился въ особомъ отдѣленіи, высоко надъ всѣми арестантами. Меня считали безпріютнымъ статскимъ совѣтникомъ, если можно такъ выразиться. Въ очень хорошемъ настроеніи духа, направивъ взглядъ на становящуюся все свѣтлѣе и свѣтлѣе щель въ стѣнѣ, я забавлялся тѣмъ, что разыгрывалъ изъ себя статскаго совѣтника, называлъ себя фонъ-Тангеномъ и держалъ рѣчь въ министерскомъ духѣ. Моя фантазія не изсякла, но я сталъ уже болѣе спокойнымъ. Если бы я не былъ такъ небреженъ и не забылъ бы дома своего бумажника! Могу ли я имѣть честь помочь господину совѣтнику лечь въ постель? И совсѣмъ серьезно, со всевозможными церемоніями, я подошелъ къ койкѣ и легъ.
Теперь было такъ свѣтло, что я могъ узнать контуры своей камеры, и вскорѣ я могъ уже различать тяжелые засовы двери. Это развлекало меня. Однообразная, возбуждающая, непроницаемая тьма, мѣшавшая мнѣ видѣть самого себя, разсѣивалась; кровь успокоилась, и вскорѣ я почувствовалъ, что у меня смыкались вѣки.
Меня разбудилъ стукъ въ дверь. Я поспѣшно спрыгнулъ съ постели и быстро одѣлся, моя одежда была еще сырой со вчерашняго дня.
-- Вамъ нужно явиться къ "дежурному",-- сказалъ сторожъ.
"Значитъ, нужно пройти еще черезъ всякія формальности", подумалъ я со страхомъ.
Я вошелъ въ большую комнату, гдѣ сидѣло 30 или 40 человѣкъ, все люди безпріютные. Всѣхъ ихъ вызывали по-одиночкѣ, по списку, и каждый получалъ карточку для дарового обѣда. Дежурный все время повторялъ стоявшему около него сторожу:
-- Получилъ онъ карточку? Да, не забудьте раздать имъ карточки. Судя по ихъ виду, они очень нуждаются въ обѣдѣ.
Я стоялъ, смотрѣлъ на карточки и очень желалъ получить одну изъ нихъ.
-- Андреасъ Тангенъ, журналистъ.
Я выступилъ и поклонился.
-- Какимъ образомъ, любезный, вы сюда попали?
Я повторилъ свое прежнее показаніе, представилъ ему вчерашнюю исторію въ лучшемъ свѣтѣ, лгалъ съ большой откровенностью.
-- Я немного покутилъ, къ сожалѣнію... въ ресторанѣ... ключъ отъ квартиры забылъ...
-- Да,-- сказалъ онъ и разсмѣялся,-- вотъ какія бываютъ дѣла! Хорошо ли вы спали?
-- Какъ статскій совѣтникъ, сказалъ я,-- какъ статскій совѣтникъ.
-- Очень пріятно.-- сказалъ онъ и всталъ.-- До свиданія!
И я вышелъ.
Карточку! И мнѣ карточку! Вотъ уже трое долгихъ сутокъ я ничего не ѣлъ. Хлѣба! Но никто не предложилъ мнѣ карточки, а у меня не хватало мужества попросить. Это вызвало бы подозрѣніе. Съ гордо поднятой головой, походкой милліонера я вышелъ изъ ратуши.
Солнце уже пригрѣвало, было десять часовъ, и все было въ движеніи на Юнгсторветѣ. Куда теперь? Я ударяю себя по карману и ощупываю свою рукопись. Какъ только будетъ 11 часовъ, я постараюсь поймать редактора. Я стою нѣкоторое время на балюстрадѣ и наблюдаю жизнь, кипящую вокругъ меня. Голодъ опять даетъ себя чувствовать, онъ сверлитъ въ груди, бьется и наноситъ маленькіе, легкіе уколы, причиняющіе мнѣ боль. Неужели же у меня нѣтъ ни одного знакомаго, ни одного друга, къ кому бы я могъ обратиться. Я начинаю искать человѣка, могущаго мнѣ дать 10 ёръ, но я не нахожу его. Былъ такой прелестный день; такъ много солнца и свѣта вокругъ меня; небо разливалось надъ горами нѣжнымъ голубымъ моремъ...
Незамѣтно я очутился на дорогѣ къ себѣ домой.
Голоденъ я былъ ужасно; я поднялъ на улицѣ стружку, сталъ ее жевать, и это помогло. И какъ я не подумалъ объ этомъ раньше!
Ворота были открыты; конюхъ, какъ всегда, пожелалъ мнѣ добраго утра.
-- Прекрасная погода,-- сказалъ онъ.
-- Да,-- возразилъ я, -- но ничего не нашелъ сказать ему больше. Могу ли я попросить его одолжить мнѣ крону? Онъ бы сдѣлалъ это охотно, если бы могъ. Кромѣ того, я какъ-то написалъ для него письмо.
Онъ стоялъ и что-то, видно, хотѣлъ мнѣ сказать.
-- Прекрасная погода, да, господинъ, мнѣ сегодня нужно платить хозяйкѣ, не могли бы вы одолжить мнѣ 5 кронъ? На нѣсколько лишь дней. Вы уже разъ были такъ любезны по отношенію ко мнѣ.
-- Нѣтъ, этого я никакъ не могу, Іенсъ Олафъ, сказалъ я.-- Теперь нѣтъ. Можетъ-быть позже, сегодня, можетъ-быть, послѣ обѣда. Съ этими словами я поднялся, шатаясь, по лѣстницѣ къ себѣ въ комнату.
Здѣсь я бросился на постель и захохоталъ. Какое счастье, что онъ меня предупредилъ! Моя честь была спасена. Пять кронъ, Богъ съ тобой, человѣкъ! Ты съ такимъ же успѣхомъ могъ попросить у меня пять акцій пароходнаго общества или помѣстье за городомъ.
И эта мысль о пяти кронахъ заставляла меня все громче и громче смѣяться. Ну, развѣ я не молодчина? Что? Пять кронъ! Отчего же? Съ удовольствіемъ. Мое веселье усиливалось, и я вполнѣ отдался ему. Чортъ возьми, какъ здѣсь пахнетъ: ѣдой. Настоящій кухонный запахъ, фу! Я распахнулъ окно, чтобы удалить этотъ противный запахъ. "Кельнеръ! Полпорціи бифштекса". И обращаясь къ столу, этому противному столу, который приходилось подпирать колѣнями, когда я писалъ, низко поклонился и спросилъ: "Прикажете стаканъ вина? нѣтъ? Мое имя Тангенъ, статскій совѣтникъ Тангенъ. Къ сожалѣнію, немного прокутился... Ключъ отъ двери"...
И мои несвязныя мысли опять закружились. Я зналъ, что говорю чепуху, но я не говорилъ ни одного слова, котораго я бы не понималъ или не слышалъ. Я говорилъ себѣ: "Теперь ты опятъ говоришь безсвязно". И тѣмъ не менѣе, я не могу этого измѣнить,-- будто я бодрствую, но говорю, какъ во снѣ. Моей головѣ было легко, не было ни боли, ни тяжести, и мысль моя была совсѣмъ ясна. Я будто плылъ куда-то, даже не пытаясь сопротивляться.
Войдите! Да, войдите! Какой у васъ видъ, вы вся изъ рубиновъ, Илаяли, Илаяли! Красный шелковый диванъ! Какъ тяжело она дышетъ! Цѣлуй меня, мой возлюбленный, крѣпче, крѣпче! Твои руки, что бѣлый алебастръ, твои губы свѣтятся какъ... Кельнеръ, я заказалъ бифштексъ...
Солнце свѣтило въ мое окно, было слышно, какъ лошади внизу жевали овесъ, я сидѣлъ и сосалъ свою стружку въ веселомъ и бодромъ настроеніи, какъ ребенокъ. Вдругъ я ощупалъ свою рукопись; я ни разу мысленно не вспомнилъ о ней, но инстинктъ подсказывалъ мнѣ, что она существуетъ, и я досталъ ее.
Она отсырѣла; я развернулъ ее и положилъ на солнце. Затѣмъ я началъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ. Какой гнетущій видъ вокругъ! На полу маленькіе кусочки жести, но ни одного стула, на который можно было бы сѣсть, ни одного гвоздя на голыхъ стѣнахъ; все было отправлено въ погребокъ "дяденькѣ". На столѣ лежало нѣсколько листовъ бумаги, покрытыхъ толстымъ слоемъ пыли,-- вотъ все, что мнѣ принадлежало, а старое зеленое одѣяло на постели было занято у Ганса Паули нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ... Гансъ Паули! Я прищелкнулъ пальцами. Гансъ Паули Петерсенъ долженъ мнѣ помочь. Это было очень скверно, что я до сихъ поръ къ нему не обратился. Я быстро надѣваю шляпу, собираю свою рукопись, сую ее въ карманъ и сбѣгаю по лѣстницѣ.
-- Послушайте, Іенсъ Олафъ,-- крикнулъ я въ конюшню,-- я увѣренъ, что смогу помочь тебѣ сегодня послѣ обѣда!
Дойдя до ратуши, я вижу, что уже двѣнадцатый часъ, и я рѣшаю итти тотчасъ же въ редакцію. Передъ дверью бюро я останавливаюсь, чтобы посмотрѣть, лежатъ ли мои бумаги въ порядкѣ по номерамъ страницъ; я заботливо разгладилъ ихъ, сунулъ ихъ опять въ карманъ, постучалъ. Слышно было, какъ мое сердце билось, когда я вошелъ.
Человѣкъ съ ножницами сидитъ на обычномъ своемъ мѣстѣ. Я со страхомъ спрашиваю редактора. Никакого отвѣта, человѣкъ сидитъ и вырѣзываетъ замѣтки изъ провинціальныхъ газетъ.
Я повторяю свой вопросъ и подхожу ближе.
-- Редактора еще нѣтъ,-- сказалъ онъ, наконецъ, не взглянувъ даже на меня.
-- Когда онъ приходитъ?
-- Это очень неопредѣленно, очень неопредѣленно.
-- А какъ долго открыто бюро?
На это я не получилъ никакого отвѣта и долженъ былъ уйти. Все это время человѣкъ ни разу не взглянулъ на меня; онъ услышалъ мой голосъ и по немъ узналъ меня. "Ты здѣсь на такомъ плохомъ счету, что не считаютъ даже нужнымъ отвѣчать тебѣ", подумалъ я. Дѣлается ли это по приказанію редактора? Во всякомъ случаѣ, съ тѣхъ поръ, какъ онъ принялъ мой фельетонъ за 10 кронъ, я закидывалъ его своими работами, обивалъ его порогъ своими непригодными произведеніями, которыя онъ прочитывалъ и возвращалъ мнѣ обратно. Онъ, можетъ-быть, хотѣлъ всему этому положить конецъ, оградить себя мѣрами предосторожности. Я пошелъ по дорогѣ къ Хомандсбинъ.
Гансъ Паули Петерсенъ былъ студентъ изъ крестьянъ, жившій во дворѣ на чердакѣ, въ пятомъ этажѣ: слѣдовательно, Гансъ Паули Петерсенъ былъ бѣдный человѣкъ; но, если у него есть лишняя крона, онъ ее отдастъ, это также вѣрно, какъ-будто она у меня уже въ карманѣ. Въ продолженіе всей дороги я радовался этой кромѣ -- такъ я былъ увѣренъ. Когда я подошелъ къ двери, она оказалась закрытой. Мнѣ пришлось позвонить.
-- Я хотѣлъ бы видѣть студента Петерсена,-- сказалъ я и хотѣлъ войти: я зналъ его комнату.
-- Студентъ, Петерсенъ,-- повторила горничная,-- это тотъ, который жилъ на чердакѣ? Онъ переѣхалъ, но куда, она не знаетъ; а письма онъ просилъ переслать Герменсену на Тольдбюдгаде, и она назвала номеръ.
Полный надежды и вѣры, я спускаюсь по всей Тольдбюдгаде, чтобы справиться объ адресѣ Ганса Паули. Это былъ послѣдній исходъ, и мнѣ нужно за него ухватиться. Дорогой я проходилъ мимо одной новой постройки, передъ которой стояли 2 столяра и строгали. Я порылся въ кучѣ, досталъ двѣ блестящія стружки, одну сунулъ въ ротъ, а другую въ карманъ, затѣмъ я продолжалъ свой путь. Я стоналъ отъ голода. Въ одной булочной я увидѣлъ удивительно большой хлѣбъ за 10 ёръ, самый большой хлѣбъ, который вообще можно имѣть за эту цѣну.
-- Я пришелъ справиться объ адресѣ студента Петерсена.
Анкеръ Годе, No 10, чердакъ. Собираюсь ли я туда отправиться? Но не буду ли я тогда такимъ добрымъ и не захвачу ли я съ собой нѣсколько писемъ, пришедшихъ на его имя?
Я иду опять обратно въ городъ по тому самому пути, по которому я пришелъ, прохожу мимо столяровъ, сидѣвшихъ теперь со своими жестяными горшками между колѣнъ и ѣвшихъ свой вкусный полуденный завтракъ; прохожу мимо булочной, гдѣ десятиёрочный хлѣбъ все еще лежитъ на своемъ мѣстѣ, и достигаю, наконецъ, полумертвый отъ усталости, Анкеръ Гаде. Дверь была открыта, и я поднялся по многочисленнымъ утомительнымъ ступенямъ наверхъ, на чердакъ. Я досталъ письма изъ кармана, чтобы сразу привести Ганса Паули въ хорошее расположеніе духа, какъ только я къ нему войду.
Онъ не откажетъ мнѣ въ услугѣ, когда я изложу ему всѣ свои обстоятельства; нѣтъ, навѣрно нѣтъ -- у него такая благородная душа...
На двери я нашелъ его карточку: "Г. П. Петерсенъ, студентъ теологіи, уѣхалъ домой".
Я сѣлъ, сѣлъ на холодный полъ, задыхаясь, усталый и разбитый. Нѣсколько разъ я повторялъ машинально: "Уѣхалъ домой, уѣхалъ домой!" затѣмъ я замолчалъ. Нѣтъ ни слезъ, ни чувства, ни мысли. Съ широко раскрытыми глазами я сидѣлъ и пристально смотрѣлъ на письма, не будучи въ состояніи что-либо предпринять. Такъ прошло минутъ десять, двадцать, а можетъ-быть больше; я все сидѣлъ на томъ же самомъ мѣстѣ и не шевелился. Это мрачное раздумье походило на сонъ. Я услышалъ шаги на лѣстницѣ; я всталъ и сказалъ:
-- Я ищу студента Петерсена; вотъ два письма для него.
-- Онъ уѣхалъ домой,-- отвѣчаетъ женщина.-- Но послѣ праздниковъ онъ вернется; если хотите, я могу взять его письма.
-- Да, благодарю васъ, мнѣ это очень пріятно, онъ найдетъ ихъ, какъ только вернется. Въ нихъ, можетъ-быть, есть что-нибудь серьезное. Прощайте,
Спустившись внизъ, я сказалъ громко посреди улицы, сжавъ кулаки: "Я хочу тебѣ кое-что сказать, мой Господь, вѣдь Ты всемогущъ".-- Я бѣшено опускаюсь на колѣни и кричу, стиснувъ зубы къ небу, наверхъ:-- "Чортъ меня побери, вѣдь Ты всемогущъ!"
Я сдѣлалъ нѣсколько шаговъ и опять остановился. Вдругъ я мѣняю походку, складываю руки, склоняю голову на бокъ и спрашиваю сладкимъ, благочестивымъ голосомъ:
-- А призывалъ ли ты его на помощь, дитя мое?
Это звучало фальшиво.
-- Съ большой буквы! Съ большой! Призывалъ ли ты на помощь Его, дитя мое?-- Я опускаю голову и отвѣчаю плаксивымъ голосомъ: нѣтъ!
И это -- тоже звучало фальшиво.
Ты дуракъ, ты не умѣешь даже лицемѣрить. Ты долженъ сказать: "Да, я призывалъ Господа Бога!" И ты долженъ подобрать къ своимъ словамъ самую жалобную мелодію, которую ты когда-либо слышалъ. Вотъ что -- ну, еще разъ! Да, это уже было лучше! Но ты долженъ вздыхать, вздыхать какъ волынщикъ. Вотъ такъ! хорошо!
И я училъ себя лицемѣрно, нетерпѣливо, ударялъ ногой. Когда мнѣ удавалось -- ругалъ самого себя дуракомъ, въ то время какъ удивленные прохожіе оборачивались и смотрѣли на меня.
Я жевалъ не переставая свою стружку и быстро шелъ по улицѣ. Я не успѣлъ очнуться, какъ я уже былъ внизу на желѣзнодорожной площади. Часы на башнѣ показывали половину второго. Я постоялъ нѣкоторое время и подумалъ. Холодный потъ выступилъ у меня на лбу и скатывался мнѣ въ глаза.-- Пойдемъ со мною въ гавань, сказалъ я самъ себѣ. Разумѣется, если у тебя есть время. Я поклонился самъ себѣ и пошелъ внизъ къ гавани.
Тамъ стояли корабли, море колыхалось въ солнечномъ сіяніи. Вездѣ оживленное движеніе, рѣзкіе пароходные свистки, носильщики съ ящиками на плечахъ, подбадривающее пѣніе нагрузчиковъ на паромы. Торговка пирожками сидитъ недалеко отъ меня и клюетъ своимъ коричневымъ носомъ надъ товаромъ, весь столикъ соблазнительно заваленъ всякими лакомствами; я невольно отворачиваюсь отъ этого зрѣлища. Запахъ ѣды разносится но всей набережной. Фу! Окно настежь; я обращаюсь къ господину, сидящему рядомъ со мной, и указываю ему всѣ неудобства съ этими торговками... Нѣтъ? Но, вѣдь, согласитесь, что... Но въ этомъ мой сосѣдъ увидѣлъ наглость и не далъ мнѣ даже договорить до конца, онъ поднялся и пошелъ. Я тоже всталъ и пошелъ за нимъ, твердо рѣшивъ доказать человѣку его заблужденіе.
-- Даже съ точки зрѣнія санитарнаго вопроса,-- сказалъ я и ударилъ его по плечу.
-- Извините меня, но я не здѣшній и ничего не смыслю въ санитарномъ вопросѣ,-- сказалъ онъ, пристально посмотрѣвъ на меня.
Это совсѣмъ мѣняетъ дѣло, если онъ не здѣшній... Можетъ быть я могу чѣмъ-нибудь ему служить? Быть проводникомъ? Нѣтъ? Это доставитъ мнѣ удовольствіе, а ему ничего не будетъ стоить.
Но человѣкъ во что бы то ни стало хотѣлъ отдѣлаться отъ меня и быстро добѣжалъ черезъ улицу на другую сторону.
Я опять вернулся къ своей скамейкѣ и сѣлъ. У меня было такъ неспокойно на душѣ, а шарманка, игравшая тамъ наверху, еще больше безпокоила меня. Жесткая металлическая музыка, кусочекъ Вебера; маленькая дѣвочка подпѣвала. Флейтообразный, страдальческій звукъ шарманки пронизываетъ, мои нервы начинаютъ дрожать, какъ-будто музыка въ нихъ отзывается. Минуту спустя, я начинаю насвистывать и напѣвать. И что только не приходитъ въ голову, когда голоденъ. Я чувствую, какъ эти звуки овладѣваютъ мною, какъ я таю въ этихъ звукахъ и у меня такое чувство, будто я несусь туда, высоко за горы, туда, въ свѣтящіяся сферы.
-- Одну ёру,-- говоритъ моя маленькая дѣвочка, пѣвшая съ шарманкой, и протягиваетъ оловянную тарелку,-- одну лишь ёру!
-- Да,-- говорю я какъ-то неувѣренно, вскакиваю и начинаю рыться въ карманахъ. Но дѣвочка думаетъ, что я хочу надъ ней подшутить и удаляется, не говоря ни слова. Это нѣмое терпѣніе было уже слишкомъ мучительно для меня, лучше бы она меня ругала; боль овладѣла мной и я окликнулъ ее.-- У меня нѣтъ ни одного хеллера,-- сказалъ я,-- но я тебя не забуду, можетъ-быть, даже завтра. Какъ тебя зовутъ? А! Красивое имя, я его не забуду. Итакъ, значитъ, до завтра.
Но я понялъ, что она мнѣ не вѣритъ, хотя она не сказала ни слова; и я плакалъ отъ отчаянія, что эта уличная дѣвочка не хотѣла мнѣ вѣрить. Я еще разъ окликнулъ ее; я быстро разстегнулъ свой пиджакъ и хотѣлъ отдать ей свой жилетъ.
-- Подойди же, я тебѣ ничего не сдѣлаю.-- Но оказалось, что у меня нѣтъ жилета.
Какъ могъ я его искать! Вотъ уже нѣсколько недѣль прошло съ тѣхъ поръ, какъ онъ былъ у меня. Пораженная дѣвочка не хотѣла дольше ждать и быстро убѣжала. И я долженъ былъ отпустить ее. Люди столпились вокругъ меня и громко смѣялись; сквозь нихъ протиснулся полицейскій, пожелалъ узнать, что случилось.
-- Ничего,-- говорю я,-- ровно ничего! Я хотѣлъ только отдать маленькой дѣвочкѣ свой жилетъ... Для ея отца... Надъ этимъ нечего смѣяться, я бы могъ пойти домой и надѣть другой.
-- Не устраивайте зрѣлища на улицѣ!-- сказалъ полицейскій,-- маршъ! -- и онъ толкаетъ меня впередъ.-- Это ваши бумаги?-- крикнулъ онъ мнѣ вслѣдъ.
Да, чортъ возьми, это вѣдь моя газетная статья! Какъ могъ я быть такимъ неосторожнымъ!
Я беру свою рукопись, удостовѣряюсь, что все въ порядкѣ, и иду прямо въ редакцію; на городской башнѣ было теперь 4 часа.
Бюро было закрыто. Я спускаюсь, боязливо, какъ воръ, по лѣстницѣ и стою у двери, совершенно безпомощный. Что теперь дѣлать? Я облокачиваюсь о стѣну, пристально смотрю на камни и размышляю. У моихъ ногъ лежитъ булавка; я нагибаюсь и поднимаю ее. Что, если я отрѣжу пуговицы отъ пиджака? Что бы я могъ за нихъ получитъ? Можетъ-быть, это не принесло бы мнѣ никакой пользы. Что такое пуговицы? Однако я взялъ ихъ, осмотрѣлъ со всѣхъ сторонъ и нашелъ ихъ совсѣмъ хорошими, новыми. Это была хорошая мысль; я ихъ отрѣжу своимъ перочиннымъ ножомъ и отнесу въ погребокъ "дяденьки"... Надежда заложить пуговицы оживила меня, и я началъ отпарывать одну пуговицу за другой, при чемъ я велъ слѣдующій разговоръ самъ съ собой:
"Да, видите ли, ему приходится немного трудно, это временное затруднительное положеніе... Вы говорите, онѣ ношены? Не болтайте вздоръ!
Я хотѣлъ бы видѣть, кто свои пуговицы менѣе изнашиваетъ, чѣмъ я. Я всегда хожу съ разстегнутымъ пиджакомъ, долженъ вамъ сказать; это моя привычка, моя особенность. Нѣтъ, нѣтъ, если вы не хотите, тогда... Но неужели я не могу получить за нихъ и 10 ёръ? Но, Боже мой, кто же говоритъ, что вы должны? Вы можете заткнуть свой ротъ и оставить меня въ покоѣ... Да, да, да, позовите полицію! Я подожду здѣсь, пока вы позовете полицейскаго. Я ничего у васъ не украду... Ну, до свиданія, до свиданія! Мое имя Тангенъ; я немножко покутилъ..."
Кто-то спускается по лѣстницѣ; я тотчасъ же вернулся къ дѣйствительности; узнаю человѣка съ ножницами и сую пуговицы въ карманъ. Онъ проходитъ мимо, не отвѣчая даже на мой поклонъ, очень заботливо разглядывая свои ногти. Я задерживаю его и спрашиваю о редакторѣ.
-- Его нѣтъ.
-- Вы лжете! -- сказалъ я; и съ нахальствомъ, удивившимъ меня самого, я продолжаю:-- я долженъ съ нимъ поговорить о неотложномъ дѣлѣ. Нѣкоторыя сообщенія изъ Штифтсгардена.
-- Но развѣ вы не можете мнѣ этого сказать?
-- Вамъ?-- возразилъ я и осмотрѣлъ его съ ногъ до головы.
Это помогло. Онъ тотчасъ пошелъ со мной назадъ и открылъ мнѣ дверь. Сердце у меня сжималось. Я стиснулъ зубы, чтобы пріободриться, постучалъ и пошелъ въ бюро редактора.
-- Здравствуйте! А, это вы,-- сказалъ онъ любезно,-- пожалуйста, садитесь!
Мнѣ было бы легче, если бъ онъ указалъ мнѣ на дверь; слезы готовы были навернуться на глаза, и я отвѣчалъ.
-- Пожалуйста, извините меня...
-- Садитесь,-- повторилъ онъ.
Я сѣлъ и объявилъ, что у меня опять есть статья для него и мнѣ ужасно хотѣлось бы, чтобы она попала въ газету. Я очень много работалъ надъ ней, она стояла мнѣ большого напряженія силъ.
-- Я ее прочту,-- сказалъ онъ и взялъ ее.-- Вы, вѣроятно, прикладываете стараніе ко всему тому, что пишете, но вы черезчуръ рѣзки. Если бы вы были болѣе разсудительны! Черезчуръ лихорадочны! Но я прочту вашу статью! -- и съ этими словами онъ повернулся къ своему столу.
Я продолжалъ сидѣть. Могъ ли я попросить у него крону? Объяснить ему, почему я пишу такъ лихорадочно? Онъ, навѣрно, мнѣ поможетъ.-- это были для него не впервые.
Я поднялся. Гм... Но, когда я послѣдній разъ былъ у него, онъ жаловался на недостатокъ денегъ, даже куда-то посылалъ кассира за моимъ гонораромъ. Можетъ-быть и теперь дѣло такъ обстоитъ. Нѣтъ, не нужно этого дѣлать. Развѣ я не видѣлъ, что онъ въ самомъ разгарѣ работы?
-- Что прикажете?-- спросилъ онъ.
-- Ничего,-- отвѣтилъ я, стараясь говорить спокойнѣе.-- Когда я могу навѣдаться?
-- Ахъ, когда вы будете проходить мимо,-- отвѣчалъ онъ.-- Такъ, черезъ нѣсколько дней.
Я не могъ произнести своей просьбы; любезность этого человѣка совсѣмъ очаровала меня, и я хотѣлъ показать, что умѣю цѣнить людей. Лучше погибнуть съ голоду. Съ этимъ я вышелъ.
Даже тогда, когда я уже вышелъ и снова началъ испытывать мученія голода, я не раскаивался, что оставилъ бюро, не попросивъ кроны. Я вытащилъ изъ кармана вторую стружку и сунулъ ее въ ротъ. Это опять помогло. Почему я не дѣлалъ этого раньше? "Постыдись,-- сказалъ я громко.-- Неужели ты могъ подумать о томъ, чтобъ попросить у этого человѣка крону и этимъ привести его въ затруднительное положеніе". И я даже сталъ читать себѣ нотацію по поводу моей подлости, которую я хотѣлъ совершить. "Это Богъ знаетъ, что такое! -- сказалъ я.-- Обивать человѣку пороги и чуть не царапать ему глаза, только изъ-за того, что тебѣ нужна крона, несчастная собака! Маршъ! Скорѣй, скорѣй, ты, негодяй! Я тебя проучу!"
Чтобы наказать себя, я началъ бѣгать по улицамъ, подгоняя себя ругательствами, и кричалъ на себя свирѣпо, когда мнѣ хотѣлось отдохнуть. Между тѣмъ я зашелъ очень далеко на Билестреде. Когда я, наконецъ, остановился, готовый заплакать отъ злости, что я не могъ бѣжать дальше. я задрожалъ всѣмъ тѣломъ и опустился на чье-то крыльцо. "Нѣтъ, ты стой", сказалъ я. И, чтобы хорошенько себя промучить, я опять всталъ и заставилъ себя постоятъ, затѣмъ я началъ глумиться самъ надъ собой, надъ собственной своей испорченностью. Наконецъ, по истеченіи нѣсколькихъ минутъ, я далъ себѣ разрѣшеніе сѣсть, но и тогда я выбралъ самое неудобное мѣсто на крыльцѣ.
Боже мой, какъ хорошо отдохнуть немного! Я отеръ потъ со лба и глубоко вздохнулъ. Какъ я бѣжалъ! Но я не жалѣлъ объ этомъ, это было заслужено. И какъ я могъ только подумать о томъ, чтобы допросить крону? Вотъ теперь и послѣдствія. Я началъ кротко вспоминать, какъ бы поступила моя мать. Я расчувствовался, уставшій и обезсиленный, и началъ плакать. Тихія искреннія слезы, искреннее рыданіе безъ слезъ.
Съ четверть часа или даже больше я просидѣлъ на томъ же самомъ мѣстѣ. Люди приходили, уходили, но никто не мѣшалъ мнѣ.
Повсюду играли маленькія дѣти; по ту сторону улицы на деревѣ пѣла птичка.
Ко мнѣ подошелъ городовой.
-- Зачѣмъ вы здѣсь сидите?-- спрашиваетъ онъ.
-- Зачѣмъ я здѣсь сижу? Удовольствія ради.
-- Вотъ уже съ полчаса, какъ я слѣжу за вами,-- сказалъ онъ.-- Вы здѣсь сидите цѣлые полчаса.
Приблизительно. Что вы отъ меня хотите?
Я всталъ и съ досадой пошелъ дальше.
Придя на площадь, я остановился и посмотрѣлъ на улицу. "Сижу удовольствія ради". Развѣ это былъ отвѣтъ? Ты долженъ бы сказать: отъ усталости -- и притомъ жалостливымъ голосомъ. У тебя овечья голова, ты никогда не научишься льстить, и притомъ ты долженъ былъ бы закашлять, какъ больная лошадь".
Дойдя до пожарной сторожки, я остановился. Новая мысль. Я щелкнулъ пальцами, громко расхохотался, чѣмъ привелъ всѣхъ прохожихъ въ удивленіе и сказалъ: "Нѣтъ, теперь ты пойдешь къ пастору Левіону. Это ты непремѣнно долженъ сдѣлать. Да ну, хоть опыта ради. Тебѣ нечего терять при этомъ".
Сегодня такая прелестная погода.
Я вошелъ въ книжный магазинъ Наши, отыскалъ адресъ пастора Левіона въ адресномъ календарѣ и отправился дальше. "Теперь удается,-- сказалъ я.-- Теперь безъ глупыхъ выходокъ! Ты говоришь, совѣсть? Безъ глупостей; ты черезчуръ бѣденъ, чтобы думать о совѣсти". Ты совсѣмъ изголодался, приходишь съ важнымъ обстоятельствомъ, дѣломъ первой необходимости. Но ты, долженъ склонить голову на бокъ и говорить нараспѣвъ. Ты этого не хочешь, нѣтъ? Тогда я ни одного шага не сдѣлаю, знай это. Итакъ, ты находишься въ состояніи борьбы, борешься съ силами мрака и тьмы, съ чудовищами сомнѣнія и чадами преисподней, алчешь вина и млека небеснаго. Вотъ ты стоишь, и нѣтъ масла въ твоемъ свѣтильникѣ. Но ты вѣдь вѣришь въ милость Божію, ты не потерялъ вѣру! Ты долженъ скрестить руки и имѣть такой видъ, какъ-будто ты вѣришь въ милосердіе. Что касается твоего мамона, то ты ненавидишь его во всякомъ образѣ, хотя тебѣ и были бы желательны и необходимы нѣсколько кронъ на молитвенникъ и поминальникъ за пару кронъ"... Я стоялъ передъ дверью пастора и читалъ: "Бюро открыто отъ 12--4".
Теперь безъ всякихъ глупостей,-- сказалъ я;-- теперь нужно быть серьезнымъ! Вотъ такъ, голову внизъ -- еще немножко... Затѣмъ я дернулъ за ручку звонка.
-- Мнѣ хотѣлось бы поговорить съ господиномъ пасторомъ! -- сказалъ я горничной; но я никакъ не могъ прибавить къ этому имени Божьяго.
-- Онъ вышелъ,-- отвѣчала она.
-- Вышелъ?! Вышелъ!
Это разбило всѣ мои планы, уничтожило все то, что я собирался сказать. И къ чему тогда былъ этотъ безконечный путь?
-- У васъ какое-нибудь спѣшное дѣло?-- спросила горничная.
-- Нѣтъ, ни въ какомъ случаѣ! -- возразилъ я.-- Ни въ какомъ случаѣ! Просто погода такая прекрасная, и я зашелъ, чтобы навѣстить г. пастора.
Мы стояли другъ противъ друга. Я охотно ударилъ бы себя въ грудь, чтобы она обратила вниманіе на мою булавку, скалывавшую мой пиджакъ; глазами я умолялъ ее посмотрѣть, зачѣмъ я пришелъ, но бѣдняжка ничего не понимала.
-- Прекрасная погода, да, да... А госпожи пасторши тоже нѣтъ дома?
Нѣтъ, она дома, но у нея мигрень, она лежитъ на софѣ и не можетъ шевельнуться... Можетъ-быть, я хочу оставить записку?
-- Нѣтъ, я иногда дѣлаю такія прогулки, движенія ради. Это такъ полезно послѣ ѣды.
Я повернулъ назадъ. Къ чему дольше еще болтать? Кромѣ того у меня кружилась голова. Меня сталъ разбирать смѣхъ.
"Бюро открыто отъ 12--4"; я постучалъ часомъ позже -- время благодати миновало.
На Сторторфѣ я сѣлъ на скамейку у церкви. Боже мой, какъ все мрачно было для меня! Я не плакалъ, я черезчуръ усталъ; до крайности изнуренный, я сидѣлъ, ничего не предпринимая, не шевелясь; я совсѣмъ изголодался. Грудь горѣла, боль въ желудкѣ была невыносима. Жеваніе стружки уже болѣе не помогало; мои челюсти устали отъ безплодной работы, и я предоставилъ имъ покой. Кромѣ того, кусочекъ коричневой апельсинной корки, которую я поднялъ на улицѣ и началъ сосать, вызвалъ тошноту, я былъ боленъ; жилы на рукахъ вздулись и посинѣли.
И чего еще мнѣ ждать?
Я пробѣгалъ весь день, чтобы отыскать крону, чтобы продлить жизнь на какой-нибудь часъ. Развѣ, въ сущности говоря, не все равно, случится ли неизбѣжное днемъ раньше или днемъ позже? Если бы я велъ себя, какъ порядочный человѣкъ, я уже давно бы отправился домой, легъ бы и предоставилъ все судьбѣ. Мои мысли въ эту минуту были совсѣмъ ясны. Теперь я хотѣлъ бы умереть, теперь осень, и все погружается въ сонъ. Я испробовалъ всѣ средства, исчерпалъ всевозможные источники. Я началъ углубляться въ эти мысли и каждый разъ, какъ у меня являлась надежда на возможность спасенія, я шепталъ какъ-то разсѣянно: "Ты глупецъ, ты вѣдь уже началъ умирать!" Но вѣдь мнѣ нужно написать еще нѣсколько писемъ, все приготовить, самому быть наготовѣ: мнѣ нужно умыться и скромно убрать свою постель.
Голову я положу на бѣлый листъ бумаги,-- самое чистое, что у меня вообще есть, а зеленое одѣяло я могъ бы...
Зеленое одѣяло! Вдругъ я очнулся, кровь бросилась мнѣ въ голову и началось сильное сердцебіеніе. Я всталъ со скамейки и иду дальше. Жизнь снова закипѣла во всѣхъ моихъ фибрахъ, и я безпрестанно повторяю: "Зеленое одѣяло! Зеленое одѣяло!" Я иду все скорѣе, какъ-будто нужно кого-нибудь догнать, и, нѣсколько минутъ спустя, я уже дома въ своей жестяной мастерской.
Не останавливаясь и не колеблясь въ своемъ рѣшеніи, я подхожу къ постели и сворачиваю одѣяло Ганса Паули. Это еще спасетъ меня! Глупый голосъ, ворчавшій когда-то на этотъ первый безчестный поступокъ, первое пятно на моей совѣсти,-- давно уже умолкъ. Я не добродѣтельный идіотъ и не святой. Слава Богу, у меня осталось еще немного разсудка.
Я взялъ одѣяло подъ-мышку и направился къ Штенерсгаде No 5.
Здѣсь я постучалъ и вошелъ въ первый разъ въ большую, незнакомую мнѣ залу; звонокъ у двери зазвонилъ самымъ отчаяннымъ образомъ надъ моей головой. Изъ сосѣдней комнаты выходитъ человѣкъ съ полнымъ ртомъ и жуетъ; онъ подходитъ; къ дрилавку
-- Пожалуйста, дайте мнѣ полкроны за мои очки!-- говорю я.-- Черезъ нѣсколько дней я непремѣнно ихъ выкуплю!
-- Что? Но вѣдь это стальные очки!
-- Да.
-- За нихъ я ничего не могу дать.
-- Нѣтъ, вы этого не можете! Собственно говоря, это была шутка съ моей стороны. Вотъ здѣсь у меня одѣяло, которому я не могу найти настоящаго примѣненія, и я подумалъ, что, можетъ-быть, вы можете освободить меня отъ него.
-- Къ сожалѣнію, у меня цѣлый складъ одѣялъ,-- возразилъ онъ; а когда я его развернулъ, онъ бросилъ взглядъ на него и воскликнулъ:
-- Нѣтъ, извините-съ, я не могу его взять!
-- Я хотѣлъ вамъ сперва показать обратную сторону,-- сказалъ я,-- другая сторона гораздо лучше.
-- Да, да, но это ничего не поможетъ, я не хочу его, и вамъ ни одинъ человѣкъ не дастъ и 10 ёръ за него.
-- Это дѣйствительно правда, многаго оно не стоитъ, но я думалъ, что оно вмѣстѣ съ какимъ-нибудь другимъ старымъ одѣяломъ можетъ пойти на аукціонъ.
-- Очень возможно, но вамъ это не принесетъ никакой пользы.
-- 25 ёръ?-- спросилъ я.
-- Нѣтъ, я не хочу его, понимаете, я не хочу даже имѣть его въ домѣ.
Я взялъ опять свое одѣяло подъ-мышку и направился домой.
Я сдѣлалъ такъ, какъ-будто ничего не случилось, постлалъ его на постель, разгладилъ его по своему обыкновенію и старался уничтожить всякій слѣдъ своего проступка.
Въ моментъ, когда я рѣшился на мошенничество, моя голова очевидно была не въ порядкѣ, и, чѣмъ дольше я думалъ о своемъ покушеніи, тѣмъ ужаснѣй оно мнѣ казалось.
Мною овладѣлъ припадокъ слабости, больше ничего. Какъ только я попалъ въ эти сѣти, такъ сейчасъ же почувствовалъ, что къ добру все это не приведетъ, и потому затѣялъ исторію съ очками.
Я радовался тому, что мнѣ не удалось довести до конца преступленіе, которое омрачило бы послѣдніе дни моей жизни.
Снова пошелъ я шататься по улицамъ, снова сѣлъ на скамью у церкви Спасителя и опустилъ голову на грудь въ полномъ изнеможеніи отъ послѣднихъ волненій, больной и умирающій съ голоду. Такъ проходило время.
Этотъ послѣдній часъ я хотѣлъ провести на воздухѣ; здѣсь было свѣтлѣе, чѣмъ дома: кромѣ того, мнѣ казалось, что на свѣжемъ воздухѣ страданія не такъ сильны. Домой я всегда успѣю притти.
Я поднялъ маленькій камешекъ, обтеръ его рукавомъ и положилъ въ ротъ, чтобы только что-нибудь жевать; но я сидѣлъ не шевелясь, не поворачивая даже глазъ. Люди приходили и уходили, шумъ экипажей, топотъ лошадей, людскіе голоса раздавались въ воздухѣ.
-- Однако, не попытать ли заложить пуговицы? Я очень боленъ, мнѣ надо итти домой, а "дядюшка" какъ-разъ по дорогѣ.
Наконецъ я поднялся и потащился, еле волоча ноги, по улицамъ. Голова моя горѣла какъ въ лихорадкѣ, и я торопился по мѣрѣ силъ.
Мнѣ снова приходилось итти мимо пекарни, гдѣ былъ выставленъ хлѣбъ.
-- Нѣтъ, мы здѣсь не остановимся,-- сказалъ я себѣ съ напускной важностью. А что, если я войду и попрошу кусокъ хлѣба? Мимолетная, молніеносная мысль! Нѣтъ! -- прошепталъ я и покачалъ головой. Я пошелъ дальше.
Въ дверяхъ пассажа стояла влюбленная парочка и шушукаласъ; далѣе изъ окна выглянула молодая дѣвушка. Я шелъ медленно, стараясь дѣлать видъ, какъ-будто что-то обдумываю. Дѣвушка вышла на улицу.
-- Что съ тобой, старикъ? Боленъ? И что у тебя за рожа! -- съ этими словами дѣвушка быстро убѣжала.
Я остановился. Вѣроятно, я очень отощалъ и глаза вылѣзаютъ изъ орбитъ. Какой у меня долженъ быть видъ! Быть живымъ и походить на мертвеца, вотъ какую штуку сыгралъ со мной голодъ. И въ послѣдній разъ во мнѣ вспыхнуло бѣшенство и пробѣжало по всѣму тѣлу. И что у тебя за рожа! А у меня голова на плечахъ, подобной которой надо еще поискать, и кулаки, да проститъ мнѣ Господь, которыми я могъ бы истолочь въ порошокъ любого носильщика. И при всемъ этомъ я долженъ умирать съ голоду въ Христіаніи. Былъ ли въ этомъ какой-нибудь смыслъ?
День и ночь я работалъ какъ волъ, глаза свои проглядѣлъ на книгахъ, изнурилъ голодомъ свой разсудокъ -- и для какого чорта! Даже уличныя дѣвчонки смѣются надо мной. Но теперь довольно! -- понимаешь ли ты?-- довольно, чортъ возьми.
Въ припадкѣ нараставшаго бѣшенства, скрежеща зубами, сознавая свое безсиліе, плача и ругаясь, я побрелъ дальше, не оглядываясь на прохожихъ. Я снова началъ мучить себя, ударялся головой о фонарные столбы, накалывалъ руки о гвозди, кусалъ языкъ, когда онъ говорилъ несвязно, и хохоталъ какъ бѣшеный каждый разъ, когда причинялъ себѣ боль.
-- Но что же мнѣ теперь дѣлать?-- спросилъ я себя, наконецъ. И, топнувъ два раза ногой, я повторилъ:-- Что же мнѣ дѣлать?
Въ это время мимо меня проходитъ какой-то господинъ и говоритъ мнѣ со смѣхомъ:
-- Пойди въ сумасшедшій домъ.
Я посмотрѣлъ ему вслѣдъ. То былъ одинъ изъ извѣстныхъ дамскихъ докторовъ, по прозвищу "герцогъ".
Даже онъ не понималъ моего состоянія, человѣкъ, котораго я зналъ, чью руку я пожималъ. Я успокоился. Да, я схожу съ ума, онъ правъ. Я чувствую, какъ безуміе разливается у меня по жиламъ, приливаетъ къ моему мозгу. Такимъ образомъ всѣ это должно кончиться. Да, да! Я снова продолжалъ свой медленный, грустный путь. Тамъ я найду, наконецъ, мирный пріютъ.
Вдругъ я остановился. "Но меня вѣдь не запрутъ!-- говорю я,-- нѣтъ, этого не будетъ!" Отъ страха я говорилъ хриплымъ голосомъ. Я просилъ, молилъ, чтобы меня не запирали. Я опять тогда попаду въ ратушу, въ темную камеру, безъ малѣйшаго луча свѣта. Нѣтъ, ни за что. Есть еще исходъ, нужно только найти его. Надо подумать, времени у меня довольно. Я буду ходить изъ дома въ домъ, да вотъ, напримѣръ, нотный торговецъ Эйслеръ? Я еще не былъ у него. Онъ посовѣтуетъ мнѣ что нибудь. Я чуть не плакалъ отъ умиленія. Только бы не быть запертымъ.
Эйслеръ? Можетъ быть, это было указаніе свыше? Это имя вспомнилось мнѣ случайно, и живетъ онъ такъ далеко. Тѣмъ не менѣе я отыщу его; я буду итти медленно и тѣмъ временемъ немного успокоюсь. Я зналъ дорогу; въ былое время я часто бывалъ у него и закупалъ много нотъ. Могу ли я попросить у него полкроны! Но это можетъ затруднить его, лучше попрошу у него цѣлую.
Я вошелъ въ лавку и спросилъ хозяина; мнѣ указали на его конторку; тамъ сидѣлъ человѣкъ, одѣтый по послѣдней модѣ, и просматривалъ счета.
Я пробормоталъ извиненіе и изложилъ свою просьбу. Будучи вынужденнымъ обстоятельствами обратиться къ нему... на самое короткое время... Какъ только я получу гонораръ за мою газетную статью... Онъ окажетъ мнѣ этимъ сущее благодѣяніе.
Еще не успѣлъ я докончить, какъ онъ повернулся къ конторкѣ и продолжалъ свою работу.
Когда я замолчалъ, онъ покосился на меня, покачалъ своей красивой головой и сказалъ: "Нѣтъ". Только нѣтъ. Ни объясненій, ни лишнихъ словъ, ничего.
Мои колѣни тряслись, я долженъ былъ опереться о шкапчикъ. Я еще разъ попробую. Почему мнѣ пришло на память именно его имя? Я почувствовалъ колотье въ лѣвомъ боку и облился потомъ. -- Гм... Обстоятельства мои очень плохи и, къ сожалѣнію, я совсѣмъ боленъ,-- сказалъ я; я смогу вамъ, навѣрное, возвратить это черезъ нѣсколько дней.-- Неужели онъ не будетъ настолько добръ?
-- Отчего вы, любезнѣйшій, обращаетесь именно ко мнѣ? -- спросилъ онъ.-- Вы ко мнѣ пришли съ улицы, вы мнѣ совершенно незнакомы, ступайте въ редакцію, гдѣ васъ знаютъ.
-- Только хоть на этотъ вечеръ,-- сказалъ я,-- редакція уже заперта, а я такъ страшно голоденъ.
Онъ продолжалъ качать головой, качалъ ею даже тогда, когда я уже взялся за дверную ручку.
-- Прощайте,-- сказалъ я.
"Значитъ, не было указанія свыше", подумалъ я и горько улыбнулся. Я потащился обратно изъ одного квартала въ другой, садясь по временамъ отдыхать на лѣстницѣ. Только бы меня не заперли. Страхъ передъ заключеніемъ преслѣдовалъ меня все время и не давалъ мнѣ покоя. Каждый разъ, какъ я видѣлъ на своемъ пути городового, я старался проскользнуть незамѣтно въ переулокъ, чтобы избѣгнуть съ нимъ встрѣчи.
-- Ну-съ, отсчитаемъ теперь сто шаговъ,-- сказалъ я,-- и попытаемъ cчастья. Должно же когда-нибудь мнѣ повезти...
То была маленькая торговля шерстью, въ которой я никогда не былъ раньше. Одинъ человѣкъ стоялъ за прилавкомъ, въ глубинѣ комнаты -- контора съ фарфоровой дощечкой съ надписью на дверяхъ и длинные ряды запакованныхъ ящиковъ. Я подождалъ ухода послѣдней покупательницы, молоденькой дамы, съ ямочками на щекахъ.-- Какая хорошенькая! Я не пытался даже произнести на нее впечатлѣніе со своей булавкой на пиджакѣ и отвернулся, едва удержавъ рыданіе.
-- Что вамъ угодно?-- спросилъ приказчикъ.
-- Хозяинъ дома?-- спросилъ я.
-- Въ настоящее время онъ путешествуетъ въ горахъ, въ Іотунгейменѣ,-- сказалъ онъ; -- у васъ къ нему дѣло?
-- Я хочу попросить у него нѣсколько ёръ на ѣду,-- сказалъ я, силясь улыбнуться,-- я голодаю, и у меня нѣтъ ни гроша.
-- Значитъ, вы такъ же богаты, какъ и я,-- возразилъ тотъ, приводя въ порядокъ пакеты съ шерстью.
-- О, не отталкивайте меня, не дѣлайте этого, -- сказалъ я и почувствовалъ, какъ я весь похолодѣлъ.-- Я умираю съ голоду, вотъ уже нѣсколько дней, какъ я ничего не ѣлъ.
Съ серьезнымъ лицомъ, не говоря ни слова, онъ началъ выворачивать одинъ карманъ за другимъ. Можетъ-быть я ему не вѣрю?
-- Только пять ёръ! Черезъ нѣсколько дней я принесу вамъ за это десять.
-- Другъ мой любезный, ужъ не хотите ли вы заставить меня обобрать для васъ кассу?-- спросилъ онъ нетерпѣливо.
-- Да, сказалъ я,-- да, возьмите 5 ёръ изъ кассы.
-- Не на того напали,-- сказалъ онъ и прибавилъ:-- больше намъ не о чемъ говорить.
Умирая съ голоду и сгорая отъ стыда, я вышелъ изъ лавки. Изъ-за жалкой кости я особачился и все-таки не добился ея! Нѣтъ, долженъ же настать всему этому конецъ. Это зашло слишкомъ далеко. Столько лѣтъ я выдерживалъ съ гордостью всѣ испытанія,-- твердо переносилъ не одинъ тяжелый часъ, а теперь я дошелъ до низкаго нищенства. Этотъ день запятналъ меня навсегда. Я не погнушался плакать передъ торгашами. И къ чему все это привело? Нѣтъ, меня тошнитъ отъ отвращенія къ самому себѣ! Да, да, пора положить всему этому конецъ! Однако, что, если запрутъ мои ворота? Мнѣ нужно поторапливаться, если я не хочу провести ночь въ ратушѣ...
Мысль эта поддержала мои силы: я не хочу спать въ ратушѣ. Слава Богу, на башнѣ Спасителя только 7 часовъ. У меня еще 3 часа впереди. А какъ я испугался.
"Я все, все испробовалъ, я сдѣлалъ все, что могъ, и въ продолженіе цѣлаго дня мнѣ ни разу не повезло. Если я разскажу это, никто мнѣ не повѣритъ, а если запишу, будутъ говорить, что это выдумано. Да, да, дѣлать было нечего; теперь прежде всего не нужно ходить и стараться растрогать кого-нибудь. Фу! Меня просто тошнитъ, увѣряю тебя, мой другъ, ты мнѣ, благодаря этому, просто противенъ! Разъ исчезла надежда, то уже навсегда. А не могъ бы я украсть горсточку овса въ конюшнѣ?" Мнѣ немного полегчало.
Я двинулся черепашьимъ шагомъ домой. Къ счастью, я почувствовалъ впервые въ этотъ день жажду и пошелъ отыскивать мѣстечко, гдѣ бы могъ напиться. Отъ базара я отошелъ слишкомъ далеко, а въ частный домъ я не хотѣлъ заходить, можетъ быть подождать, пока я дойду до дому? Это будетъ не позже, чѣмъ черезъ четверть часа. Потомъ неизвѣстно, удержитъ ли мой желудокъ глотокъ воды и не станетъ ли мнѣ отъ него хуже.
-- А пуговицы? Онѣ еще не пускались въ ходъ! -- Я остановился и засмѣялся. Вотъ еще надежда! Я еще не окончательно погибъ. 10 ёръ я, конечно, получу за нихъ, завтра раздобуду еще 10, а въ четвергъ получу гонораръ за свой фельетонъ. Я надѣялся, что все еще можетъ пойти хорошо. И какъ это я не вспомнилъ раньше о пуговицахъ! Я досталъ ихъ изъ кармана и разглядывалъ на ходу; отъ радости у меня темнѣло въ глазахъ, и я больше не видѣлъ улицы, по которой шелъ.
Какъ мнѣ хорошо знакомъ этотъ огромный подвалъ, мое убѣжище въ темные вечера, мой другъ и кровопійца! Все мое имущество, вещь за вещью исчезли здѣсь, всѣ мои мелочи, послѣдняя книга... Въ дни аукціона я любилъ заходить сюда и радовался, если книги мои попадали въ хорошія руки. У актера Магельсена были мои часы, и я чуть не гордился этимъ. Журналъ съ моими первыми стихотворными опытами купилъ одинъ знакомый, а сюртукъ -- фотографъ для отдачи его на прокатъ своимъ кліентамъ. Противъ этого ничего нельзя было: возразить. Я приготовляю пуговицы и вхожу.
-- Не къ спѣху,-- говорю я отъ страху, что помѣшаю ему и приведу въ дурное настроеніе духа.
Голосъ мой звучитъ какъ-то странно, глухо, такъ что я самъ съ трудомъ узнаю его, а сердце стучитъ, какъ молотокъ. Онъ обернулся ко мнѣ со своей обычной любезной улыбкой, уперся ладонями о прилавокъ и вопросительно поглядѣлъ на меня.
-- Вотъ у меня есть кое-что. Я хотѣлъ спросить, не можетъ ли это вамъ пригодиться... дома мнѣ попались подъ руку, увѣряю васъ, это такъ, ради шутки... нѣсколько пуговицъ.
-- Ну, что такое, какія пуговицы?-- И онъ близко подошелъ къ моей рукѣ.
Не дастъ ли онъ мнѣ за нихъ нѣсколько ёръ... сколько пожелаетъ, я заранѣе согласенъ...
-- За эти пуговицы? -- "Дядюшка" удивленно смотритъ мнѣ въ глаза.-- За эти пуговицы?
-- Ну да, сколько можете, на сигару... Я случайно проходилъ мимо и зашелъ.
Ростовщикъ захохоталъ и вернулся, не говоря ни слова, къ своей конторкѣ. Я продолжалъ стоять; собственно говоря, я ни на что не надѣялся, и вмѣстѣ съ тѣмъ надѣялся на какую-то помощь. Смѣхъ его для меня былъ смертнымъ приговоромъ. Теперь ничего не выйдетъ и съ очками.
-- Я дамъ и очки на придачу, само собой разумѣется,-- сказалъ я и снялъ ихъ.-- Только 10 ёръ, ну хоть пять.
-- Вы знаете, что я ничего не могу дать вамъ за ваши очки,-- сказалъ "дядюшка". Я уже вамъ это раньше говорилъ.
-- Но мнѣ нужна марка,-- сказалъ я глухо.-- Я не могу даже отослать письма, которое мнѣ нужно написать.-- Дайте мнѣ хоть марку въ 10 или 5 ёръ.
-- Уйдите вы, ради Бога! -- воскликнулъ онъ съ нетерпѣливымъ жестомъ.
"Да, да, что же, пускай!" сказалъ я себѣ. Машинально я опять надѣлъ очки, взялъ пуговицы и вышелъ. Я пожелалъ ему покойной ночи и закрылъ за собой дверь. Теперь нечего, уже больше нечего дѣлать. Передъ дверью погреба я остановился и еще разъ взглянулъ на пуговицы.-- Какъ же это онъ не взялъ ихъ,-- сказалъ я.-- Вѣдь это почти совсѣмъ новыя пуговицы, не понимаю.
Пока я предавался этимъ размышленіямъ, кто-то прошелъ мимо меня и спустился въ подвалъ. Второпяхъ онъ толкнулъ меня; мы взаимно извинились, я обернулся и посмотрѣлъ ему вслѣдъ.
-- Ахъ, это ты?-- сказалъ кто-то вдругъ внизу на лѣстницѣ. Онъ опять спустился, я узналъ его.-- Боже мой, какой у тебя видъ! -- сказалъ онъ.-- Что ты дѣлалъ тамъ внизу?
-- Такъ, дѣла. И ты, видно, туда же.
У меня подкашивались ноги, я оперся о стѣну и протянулъ ему руку съ пуговицами.
-- Чортъ возьми! -- воскликнулъ онъ,-- нѣтъ, это зашло черезчуръ далеко!
-- Покойной ночи,-- сказалъ я и хотѣлъ уходить, боясь разрыдаться.
-- Нѣтъ, подожди минутку!
Зачѣмъ мнѣ ждать? Онъ самъ, вѣроятно, несетъ, "дядюшкѣ" свое обручальное кольцо, самъ голодалъ, задолжалъ хозяйкѣ.
-- Хорошо,-- сказалъ я,-- если ты скоро вернешься.
-- Конечно,-- отвѣчалъ онъ и взялъ меня подъ руку.-- Но я тебѣ не вѣрю: я хочу тебѣ кое-что сказать, я тебѣ не вѣрю, ты вѣдь глупый; самое лучшее, пойдемъ вмѣстѣ со мной.
Я понялъ его намѣреніе; вдругъ я почувствовалъ послѣднюю вспышку стыда и отвѣчалъ:
-- Я не могу, я обѣщалъ быть въ половинѣ восьмого на Беритъ Анкерсъ Гаде и...
-- Въ половинѣ восьмого? ладно! Но теперь уже восемь по этимъ часамъ, которые я сейчасъ заложу. Ступай со мной, голодный грѣшникъ! Я получу, по крайней мѣрѣ, 5 кронъ на твою долю!
И съ этими словами онъ потащилъ меня за собой.