Была суббота, когда мы пришли въ усадьбу священника. Послѣ долгихъ колебаній Гриндхюсенъ согласился взять меня въ помощники. Я закупилъ провизіи, купилъ себѣ рабочій костюмъ и стоялъ теперь въ блузѣ и высокихъ сапогахъ. Я былъ свободенъ, никто меня не зналъ. Я выучился ходитъ большими тяжелыми шагами, а что касается до пролетарской внѣшноcти, то какъ мое лицо, такъ и руки уже раньше этимъ отличались. Намъ разрѣшили жить въ усадьбѣ, а харчи мы могли себѣ готовить въ пивоварнѣ.
И вотъ мы начали рыть.
Я хорошо дѣлалъ свое дѣло, и Гриндхюсенъ былъ мною доволенъ.
-- Вотъ увидишь, изъ тебя еще выйдетъ работникъ хоть куда, -- сказалъ онъ.
Черезъ нѣсколько времени къ намъ вышелъ священникъ, и мы ему поклонились. Это былъ пожилой человѣкъ, говорившій медленно, какъ бы обдумывая свои слова. Его глаза были окружены цѣлой сѣтью морщинъ, которыя какъ будто образовались вслѣдствіе непрерывнаго добродушнаго смѣха. Онъ извинился передъ нами и сказалъ, что съ курами нѣтъ никакого сладу и что онѣ постоянно забираются въ садъ, а погому онъ попросилъ бы насъ сперва поправить немного заборъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ.
Гриндхюсенъ отвѣтилъ, что, конечно, этой бѣдѣ можно помочь.
Мы отправились въ садъ и начали чинить заборъ. Въ то время, какъ мы работали, къ намъ подошла молоденькая дѣвушка и стала смотрѣть на нашу работу. Мы поклонились ей, и она показалась мнѣ прекрасной. Потомъ къ намъ подошелъ также мальчикъ-подростокъ; онъ смотрѣлъ на насъ и задавалъ намъ множество вопросовъ. Это были навѣрное братъ и сестра, Работалось такъ легко, пока эти молодыя существа стояли и смотрѣли на насъ,
Но вотъ наступилъ вечеръ. Гриндхюсенъ ушелъ къ себѣ домой, а я остался въ усадьбѣ. Я ночевалъ на чердакѣ.
На другой день было воскресенье. Я не посмѣлъ надѣть свое городское платье, такъ какъ боялся показаться слишкомъ наряднымъ, но я вычистилъ свой рабочій костюмъ и пробродилъ по усадьбѣ все это тихое воскресное утро. Я болталъ съ работниками и, по ихъ примѣру, шутилъ съ работницами. Когда въ церкви зазвонили, я послалъ къ господамъ за молитвенникомъ, и сынъ священика вынесъ мнѣ его. Самый большой изъ работниковъ далъ мнѣ надѣть свою куртку, но она все-таки оказалась мала для меня. Однако, когда я снялъ блузу и жилетъ, она кое-какъ влѣзла на меня, и я отправился въ церковь .
Мой внутренній покой, который я вырабатывалъ на островѣ, не стоилъ многаго, какъ это оказалось. Когда загудѣлъ органъ, мое спокойствіе вдругъ исчезло, и я чуть не разрыдался. "Чего нюни распустилъ, вѣдь это только неврастенія!" -- крикнулъ я на себя внутренно. Я усѣлся въ сторонкѣ и старался по возможности скрыть свое волненіе. Но я былъ радъ, когда наконецъ служба окончилась.
Послѣ того, какъ я сварилъ себѣ мясо и пообѣдалъ, я получилъ приглашеніе итти въ кухню пить кофе. Въ го время, какъ я сидѣлъ тамъ, пришла молодая барышня, которая наканунѣ смотрѣла на нашу работу въ саду. Я всталъ и поклонился ей, и она отвѣтила. Она была такая хорошенькая, потому что была очень молода, и у нея были прелестныя руки. Когда я уходилъ, я забылся и сказалъ:
-- Благодарю васъ тысячу разъ за вашу любезность, прелестное созданіе!
Она въ изумленіи посмотрѣла на меня, сдвинула брови, и понемногу все ея лицо зардѣлось. Потомъ, пожавъ плечами, она вышла изъ кухни. Она была такая молоденькая.
Нечего сказать, хорошую я шутку выкинулъ!
Очень недовольный собой, я пробрался въ лѣсъ и скрылся тамъ отъ людскихъ глазъ. "Ахъ, ты, идіотъ, и помолчать, не умѣешь! Ихъ, ты дуралей этакій!" -- ругалъ я себя.
Домъ священника стоялъ на пригоркѣ, а на самой вершинѣ горы находилось плоское мѣсто, поросшее расчищеннымъ лѣсомъ. Мнѣ вдругъ пришла въ голову мысль, что колодецъ слѣдовало бы вырыть на горѣ, а оттуда пронести воду въ домъ. Я осматриваю возвышенность и прихожу къ заключенію, что уклонъ достаточно великъ. На обратномъ пути я считаю шаги и насчитываю двѣсти пятьдесятъ футовъ.
А впрочемъ, что мнѣ за дѣло до колодца? Да и не стоитъ снова впадать въ ошибку и подвергаться униженіямъ!