Мы пробродили три дня и не нашли работы. Къ довершенію всего, намъ пришлось платить за харчи, и мы становились все бѣднѣе и бѣднѣе.
-- Много ли осталось у тебя и что осталось у меня? Такъ дольше продолжаться не можетъ, -- сказалъ Фалькенбергъ и предложилъ начать воровать понемногу.
Мы обдумали наше положеніе и рѣшили принять мѣры. О пропитаніи намъ особенно заботиться было нечего, мы всегда могли стянуть гдѣ нибудь одну, другую курицу; но существенную помощь намъ могли оказать только шиллинги, и ихъ-то мы и должны были добытъ. Такъ или иначе, но мы должны были достать денегъ, вѣдь мы были не ангелы.
-- Я не ангелъ небесныя, -- сказалъ Фалькенбергъ.-- Вотъ я сижу здѣсь въ своемъ лучшемъ платьѣ, которое для другого служило бы будничнымъ. Я мою его въ ручьѣ и жду, пока оно высохнетъ; если оно разорвется, я его латаю, а когда я заработаю лишній шиллингъ, я покупаю себѣ другое платье. Иначе и быть не можетъ.
-- Но молодой Эрикъ говорилъ, что ты страшно пьешь?
-- Ишь, молокососъ! Ну, конечно, я пью. Было бы слишкомъ скучно всегда только ѣсть... Давай-ка поищемъ лучше дворъ съ фортепіано.
Я подумалъ: фортепіано въ усадьбѣ указываетъ на нѣкоторое благосостояніе, -- тамъ мы, вѣрно, и начнемъ воровать.
Подъ вечеръ мы нашли, наконецъ, такой дворъ. Фалькенбергъ заранѣе надѣлъ на себя мое городское платье, а свой мѣшокъ далъ нести мнѣ, такъ что самъ онъ шелъ налегкѣ. Нимало не смущаясь, онъ вошелъ на главное крыльцо дома и нѣкоторое время оставался тамъ. Когда онъ вышелъ, то объявилъ мнѣ, что будетъ настраивать фортепіано.
-- Что такое?
-- Молчи, -- сказалъ Фалькенбергъ.-- Я это и раньше дѣлалъ, но я не имѣю обыкновенія хвастать.
И когда онъ вытащилъ изъ своего мѣшка ключъ для настраиванія, я понялъ, что онъ говорилъ серьезно.
Мнѣ онъ велѣлъ находиться гдѣ-нибудь поблизости, пока онъ настраиваетъ.
Я бродилъ кругомъ и старался коротать время. Иногда, когда я подходилъ къ южной сторонѣ дома, я слышалъ, какъ Фалькенбергъ обработывалъ фортепіано и какъ онъ колотилъ по немъ. Онъ не могъ взять ни одной ноты, но у него былъ хорошій слухъ; если онъ натягивалъ какую-нибудь струну, то онъ слѣдилъ за тѣмъ, чтобы потомъ привести ее въ прежнее состояніе, такимъ образомъ, инструментъ не дѣлался хуже, чѣмъ былъ раньше.
Между тѣмъ, я разговорился съ однимъ работникомъ на дворѣ, съ молодымъ парнемъ. Онъ получалъ двѣсти кронъ въ годъ, -- да, а кромѣ того на харчи,-- говорилъ онъ. Вставать надо въ половинѣ седьмого, чтобы кормить лошадей, а въ рабочую пору -- въ половинѣ шестого, работать весь день до восьми часовъ вечера. Но онъ былъ здоровъ и казался довольнымъ этой спокойной жизнью въ своемъ маленькомъ свѣтѣ. Я помню его великолѣпные зубы и помню его красивую улыбку, когда онъ заговорилъ о своей дѣвушкѣ. Онъ подарилъ ей серебряное кольцо съ золотымъ сердечкомъ.
-- Что она сказала, когда получила его?
-- Она, конечно, удивилась, ты самъ знаешь.
-- А ты что сказалъ?
-- Что я сказалъ? Не знаю. Я сказалъ: на здоровье. Я хотѣлъ также подарить ей матеріи на платье, но...
-- Она молодая?
-- Ну, конечно. Она болтаетъ, точно на губной гармоникѣ играетъ, такая она молоденькая.
-- Гдѣ она живетъ?
-- Этого я не скажу. А то это разболтаютъ по деревнѣ.
Я стоялъ передъ нимъ на подобіе Александра Македонскаго и былъ такъ мудръ и презиралъ немножко его бѣдную жизнь. Когда мы разставались, а отдалъ ему одно изъ своихъ одѣялъ, такъ какъ мнѣ было тяжело таскать оба; онъ сейчасъ же объявилъ, что подаритъ это одѣяло своей дѣвушкѣ, чтобы ей было теплѣе спать.
А Александръ сказалъ:-- Если бы я не былъ мною, то я хотѣлъ бы быть тобою...
Когда Фалькенбергъ окончилъ свою работу и вышелъ на дворъ, то онъ такъ важничалъ и говорилъ такія удивительныя слова, что я съ трудомъ его понималъ. Его провожала дочь помѣщика.-- Теперь мы направимъ наши стопы на сосѣдній дворъ, -- сказалъ онъ, -- тамъ тоже есть фортепіано, которое требуетъ нашей помощи. До свиданья, до свиданья, фрёкенъ!
-- Шесть кронъ, парень!-- шепнулъ онъ мнѣ.-- На сосѣднемъ дворѣ тоже шесть, итого двѣнадцать
И вотъ мы пошли дальше, я потащилъ оба мѣшка.