Рано утромъ я повезъ обѣихъ дамъ въ закрытой каретѣ. Сперва было очень холодно, и мое шерстяное одѣяло сослужило мнѣ хорошую службу: я поочередно то обертывалъ имъ свои ноги, то надѣвалъ его на плечи въ видѣ шали.
Мы ѣхали по той дорогѣ, по которой незадолго передъ тѣмъ шли съ Фалькенбергомъ. Я узнавалъ одно мѣсто за другимъ: вонъ тамъ Фалькенбергъ настраивалъ фортепіано, а тамъ мы услыхали крики дикихъ гусей... Взошло солнце, стало тепло, время шло: на одномъ перекресткѣ дамы постучали мнѣ въ окно кареты и сказали, что пора обѣдать.
Я посмотрѣлъ на солнце и рѣшилъ, что дамамъ обѣдать еще рано, тогда какъ для меня это было какъ разъ обѣденное время, такъ какъ мы обѣдали съ Фалькенбергомъ всегда въ двѣнадцать часовъ. А потому я продолжалъ ѣхать дальше.
-- Почему вы не останавливаетесь? -- крикнули мнѣ дамы.
-- Но, вѣдь, вы обыкновенно обѣдаете въ три часа... Я думалъ...
-- Но мы голодны.
Я свернулъ въ сторону и остановился. Затѣмъ я выпрягъ лошадей, напоилъ ихъ и задалъ имъ корму.
-- Ужъ не подогнали ли эти чудачки свое обѣденное время къ моему?-- думалъ я.
-- Пожалуйста!-- услышалъ я приглашеніе.
Я не нашелъ удобнымъ присоединяться къ этой трапезѣ и остался у лошадей.
-- Что же вы?-- спросила барыня.
-- Будьте такъ любезны, дайте мнѣ чего-нибудь, -- сказалъ я.
Онѣ дали мнѣ всего очень много, но имъ все казалось, что я еще не получилъ достаточно. Я откупоривалъ бутылки съ пивомъ, и меня щедро угостили и этимъ напиткомъ. Это былъ цѣлый пиръ на большой дорогѣ, а для меня это было маленькое приключеніе въ моей жизни. Но я старался какъ можно меньше смотрѣть на барыню, чтобы она не чувствовала себя униженной.
Дамы весело болтали другъ съ другомъ и изъ любезности обращались изрѣдка и ко мнѣ съ нѣсколькими словами. Фрёкенъ Елизавета сказала:
-- Какъ весело обѣдать подъ открытымъ небомъ! Вы не находите этого?
Теперь она не говорила мнѣ больше ты, какъ раньше у себя дома.
-- Для него-то это не ново, -- сказала барыня.-- Вѣдь онъ каждый день обѣдаетъ въ лѣсу.
Ахъ, этотъ голосъ, глаза, этотъ нѣжный, женственный изгибъ руки, которая протягивала мнѣ стаканъ... И я могъ бы разсказать кое-что о широкомъ свѣтѣ и развеселить ихъ; я могъ бы поправить ихъ, когда онѣ болтали о томъ, чего не знали, какъ, напримѣръ, о ѣздѣ на верблюдахъ и о сборѣ винограда...
Я поспѣшилъ окончить свой обѣдъ и отошелъ отъ нихъ. Я взялъ ведро и пошелъ за водой для лошадей, хотя это было лишнее, и сѣлъ у ручья.
Черезъ нѣсколько времени барыня крикнула меня:
-- Идите къ лошадямъ. Мы пойдемъ прогуляться и поискать хмелевыхъ листьевъ, или чего-нибудь въ этомъ родѣ.
Однако, когда я подошелъ къ каретѣ, то онѣ уже рѣшили, что никуда итти не стоитъ, такъ какъ у хмеля уже опали листья, а рябины здѣсь нигдѣ не видно, да и пестрыхъ листьевъ нигдѣ нѣтъ.
-- Въ лѣсу теперь ничего нѣтъ, -- сказала барышня.-- Не пора ли намъ отправляться, Лависа?
-- Скажите, а здѣсь у васъ больше нѣтъ кладбища для прогулокъ?
-- Нѣтъ.
-- Какъ же вы обходитесь безъ кладбища?-- И она сказала барынѣ, что я очень странный человѣкъ, который бродитъ по ночамъ по кладбищу и устраиваетъ свиданія съ мертвецами. Тамъ-то я и придумываю свои машины.
Чтобы сказать что-нибудь, я спросилъ ее про молодого Эрика.-- Съ нимъ случилось несчастье, онъ харкалъ кровью?...
-- Да, онъ поправляется, -- отвѣтила коротко барышня.-- Не пора ли намъ отправляться, Лависа?
-- Да, конечно. Вы готовы?
-- Когда вамъ угодно, -- отвѣтилъ я.
Мы поѣхали дальше.
Время шло, солнце склонялось къ западу, стало опять холодно, воздухъ сталъ рѣзкимъ; потомъ поднялся вѣтеръ, и пошелъ дождь вперемежку со снѣгомъ. Мы проѣхали мимо приходской церкви, мимо двухъ-трехъ лавокъ, мимо нѣсколькихъ усадебъ.
Вдругъ въ окно кареты снова раздался стукъ.
-- Не здѣсь ли вы однажды ночью катались на чужихъ лошадяхъ?-- спросила барышня, улыбаясь.-- И до насъ дошли объ этомъ слухи.
И обѣ дамы засмѣялись. Я нашелся и отвѣтилъ:
-- И все-таки, вашъ отецъ хочетъ взять меня въ работники, не правда ли?
-- Да -- Разъ мы начали говорить объ этомъ, фрёкенъ, то позвольте васъ спросить, какъ вашъ отецъ узналъ, что я работаю у капитана Фалькенберга? Вѣдь вы сами удивились, увидя меня тамъ?
Послѣ мгновеннаго размышленія она отвѣтила, бросивъ взглядъ на барыню.
-- Я написала объ этомъ домой.
Барыня опустила глаза.
Мнѣ показалось, что молодая дѣвушка говоритъ неправду. Но она отвѣчала впопадъ, и я былъ обезоруженъ. Не было ничего невозможнаго въ томъ, что въ своемъ письмѣ къ родителямъ она написала нѣчто въ родѣ: "И знаете, кого я здѣсь встрѣтила? Того, который устраивалъ у насъ въ усадьбѣ водопроводъ, -- теперь онъ рубитъ лѣсъ у капитана"...
Между тѣмъ, когда мы, наконецъ пріѣхали въ усадьбу священника, то оказалось, что работникъ былъ уже нанятъ и находился тамъ въ услуженіи три недѣли. Онъ вышелъ къ намъ и принялъ лошадей.
А я опять началъ ломать себѣ голову: почему меня выбрали въ кучера? Не изъ-за желанія ли вознаградить меня за то, что Фалькенбергъ пѣлъ въ комнатахъ? Но неужели же эти люди не понимаютъ, что я человѣкъ, который скоро прославится своимъ изобрѣтеніемъ, и что я не нуждаюсь въ благодѣяніяхъ!
Я бродилъ кругомъ, мрачный и недовольный самимъ собой; потомъ поужиналъ въ кухнѣ, получилъ благословеніе Олины за водопроводъ -- и устроилъ на ночь лошадей. Когда стемнѣло, я отправился на чердакъ со своимъ одѣяломъ...
Я проснулся отъ того, что кто-то водилъ по мнѣ руками въ темнотѣ.
-- Нельзя же тебѣ спать здѣсь, вѣдь ты замерзнешь, -- сказала жена священника.-- Пойдемъ, я покажу тебѣ другое мѣсто.
Съ минуту мы поговорили объ этомъ. Я не хотѣлъ никуда уходить и добился того, что и она сѣла вовлѣ меня. Эта женщина была огонь, нѣтъ, она была дитя природы. Кровь еще горѣла въ ней, и она увлекала и заставляла забываться.