Я пробродилъ вокругъ Эвербё весь день, заходилъ въ нѣсколько дворовъ и спрашивалъ работы. Я бродилъ, какъ неспокойный духъ, безъ цѣли, безъ смысла. Погода была холодная и сырая, и только безостановочная ходьба согрѣвала меня нѣсколько.
Подъ вечеръ я пробрался въ лѣсъ капитана, гдѣ я работалъ. Я не слышалъ ударовъ топора, значитъ, Фалькенбергъ уже ушелъ домой. Я нашелъ деревья, которыя я срубилъ ночью, и расхохотился надъ безобразными пнями которыми я украсилъ лѣсъ. Фалькенбергъ, конечно, замѣтилъ эту варварскую работу и поломалъ себѣ голову надъ тѣмъ, кто произвелъ это опустошеніе въ лѣсу. Чего добраго, Фалькенбергъ подумалъ, что это дѣло лѣшаго, а потому онъ и удралъ домой, пока еще было свѣтло. Ха-ха-ха!
Моя веселость была не особенно хорошаго свойства; она была послѣдствіемъ лихорадки и слабости, которая осталась послѣ лихорадки. Да и веселость моя вскорѣ перешла въ грусть. Здѣсь, въ этомъ мѣстѣ, она стояла однажды со своей подругой; онѣ пришли къ намъ въ лѣсъ и разговаривали съ нами.
Когда стало довольно темно, я направился къ усадьбѣ. Не переночевать ли мнѣ еще сегодня на чердакѣ? Завтра, когда у нея пройдетъ головная боль, она, быть можетъ, выйдетъ ко мнѣ. Я шелъ до тѣхъ поръ, пока не увидалъ свѣтъ въ окнахъ; потомъ я повернулъ назадъ. Пожалуй, еще слишкомъ рано.
Проходитъ нѣкоторое время, мнѣ кажется, что прошло два часа; я почередно хожу и сижу, потомъ я снова направляюсь къ усадьбѣ. Собственно говоря, я отлично могъ бы пойти на чердакъ и переночевать тамъ, посмѣлъ бы только этотъ несчастный Фалькенбергъ хоть пикнутъ! Нѣтъ, теперь я знаю, что я сдѣлаю: я спрячу свой мѣшокъ въ лѣсу, а потомъ пойду на чердакъ и притворюсь, какъ если бы я тамъ забылъ что-нибудь.
Я снова возвращаюсь въ лѣсъ.
Но едва я успѣваю спрятать мѣшокъ, какъ для меня становится яснымъ, что мнѣ нѣтъ никакого дѣла ни до Фалькенберга, ни до чердака, ни до постели. Я оселъ и дуракъ, и меня ничуть не занимаетъ вопросъ о ночлегѣ, я хочу видѣть только одного человѣка и затѣмъ покинуть дворъ и всѣ эти мѣста и деревню.-- Милостивый государь, -- обращаюсь я къ самому себѣ, -- не вы ли искали тихой жизни и здравыхъ людей, чтобы обрѣсти душевный миръ?
Я снова вытаскиваю свой мѣшокъ, взваливаю его себѣ на спину и въ третій разъ направляюсь къ усадьбѣ. Я дѣлаю крюкъ, чтобы обойти людскую, и подхожу къ главному зданію съ южной стороны. Въ комнатахъ свѣтъ.
Хотя и темно, но я снимаю со спины мѣшокъ, чтобы не походить на нищаго, и беру его подъ мышку и затѣмъ осторожно подхожу къ дому. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него я останавливаюсь, снимаю фуражку и стою передъ окномъ навытяжку. Внутри никого не видно, не промелькнетъ ни одной тѣни; въ столовой темно, время ужина уже прошло. Должно быть, уже поздно, -- думаю я.
Вдругъ въ комнатахъ гаснетъ огонь, и весь домъ кажется покинутымъ и вымороченнымъ. Я все еще жду чего-то. Но вотъ появляется свѣтъ во второмъ этажѣ. Это ея комната, думаю я. Свѣтъ горитъ съ полчаса и затѣмъ гаснетъ. Теперь она легла. Спокойной мни!
Спокойной ночи навсегда!
Конечно, я не возвращусь сюда весною. Этого еще недоставало!
Выйдя на шоссе, я снова взваливаю себѣ мѣшокъ на спину и отправляюсь въ путь.
Утромъ я иду дальше. Ночь я провелъ на одномъ сѣновалѣ, и мнѣ было очень холодно, такъ какъ у меня не было одѣяла. Къ тому же я долженъ былъ отправиться въ путь на разсвѣтѣ, въ самое холодное время, чтобы не быть застигнутымъ на чужомъ сѣновалѣ.
Я иду и иду.
Хвойный лѣсъ чередуется съ березовымъ. По дорогѣ мнѣ попадается можжевеловый кустъ съ прямымъ стволомъ; я срѣзаю его себѣ на палку. Потомъ я сажусь у опушки лѣса и начинаю стругать и отдѣлывать свою палку. Кое-гдѣ еще на деревьяхъ остались желтые листья, а березы усыпаны сережками, на которыхъ дрожатъ дождевыя капли. Отъ времени до времени на такую березу опускается съ полдюжины маленькихъ птичекъ, и онѣ клюютъ сережки, а потомъ онѣ летятъ или къ камню, или къ какому-нибудь твердому стволу и очищаютъ свои клювики отъ клейкаго вещества. Онѣ ничего другъ другу не уступаютъ, онѣ преслѣдуютъ другъ друга, гоняются другъ за другомъ, несмотря на то, что въ ихъ распоряженіи цѣлые милліоны такихъ сережекъ. Та птица, которую преслѣдуютъ, и не думаетъ защищаться, а старается только спастись. Если маленькая птичка съ азартомъ нападаетъ на большую, то эта послѣдняя сейчасъ же уступаетъ ей; даже большой дроздъ и не думаетъ сопротивляться воробью, а бросается скорѣе въ сторону. Это, вѣроятно, происходитъ оттого, что энергія нападающаго наводитъ страхъ, думаю я.
Непріятное чувство хюлода и тоскливое состояніе которыя овладѣвали мною съ утра, мало-по-малу проходятъ; меня занимаетъ все, что встрѣчается мнѣ по дорогѣ, и мысли мои перебѣгаютъ съ одного предмета на другой. Больше всего забавляютъ меня птицы. Кромѣ того, немало радовало меня также и то, что карманъ у меня полонъ денегъ.
Фалькенбергъ случайно упомянулъ мнѣ наканунѣ, гдѣ находится домъ Петра, и я направился туда. Получитъ какую-нибудь работу на этомъ маленькомъ дворѣ я не разсчитывалъ, но такъ какъ я былъ богатъ, то работа не очень-то занимала мои мысли. Петръ долженъ былъ на этихъ же дняхъ возвратиться домой, и онъ, быть можетъ, могъ поразсказать что-нибудь.
Я подогналъ такъ, что пришелъ къ дому Петра вечеромъ. Я передалъ хозяевамъ поклоны отъ сына и сообщилъ, что ему гораздо лучше, и что онъ скоро возвратится домой. А потомъ я попросилъ разрѣшенія переночевать.