Несколько дней спустя Гойбро шёл из дому, направляясь с банк. Было всего только восемь часов утра. Был тёплый и ясный день, первый вестник весны, и Гойбро пришло в голову рассказать кому-нибудь из своих товарищей о своих затруднениях в банке. Ему, конечно, помогут, если он к кому-нибудь обратится, и надежда на это привела его в весёлое настроение. Какое светлое и ясное утро; снег таял, а птички оживлённо шумели на деревьях, перелетали с ветки на ветку и пели.
Он уже прошёл часть пути, когда увидел перед собой обеих сестёр Илен, Софию и Шарлотту; Шарлотта уже начала носить светлую кофточку.
Он почти остановился, его сердце охватило трепетное беспокойство, которое всегда им овладевало в присутствии Шарлотты. Несколько мгновений он словно сидел на качелях, почти подавленный жуткой истомой, которая наполняла его сердце, когда он летел вниз. Он хотел замедлить свои шаги, всю дорогу идти позади них, но дамы уже увидели его, и у него не было никакого удобного предлога, чтобы свернуть в поперечную улицу. Почему обе сестры были на улице уже в восемь часов утра?
Они поклонились друг другу, и София тотчас же сказала, что это ясная погода выманила их наружу. Шарлотта имела удивительно бодрый вид, она уж больше не шла, повесив голову. Если тот или другой прохожий, которого они встречали, бросал на неё взгляд, -- ведь она была сегодня так хороша, -- она громко смеялась и отпускала на его счёт смешные замечания. Гойбро она не сказала ни одного слова.
-- Теперь дамам следовало бы воспользоваться возможностью посетить в девять часов выставку, -- сказал он.
София согласилась; что думала Шарлотта? Шарлотта сказала коротко:
-- Нет.
-- Нет, -- сказал Гойбро тоже, -- ну, тогда они могли бы пойти в стортинг. Там было в настоящее время очень интересно.
Но Шарлотта не желала идти и в стортинг. Шарлотте хотелось идти по улице и смотреть на людей.
Ну, тогда ничего не оставалось делать. Если всё, что он предлагал, отвергалось, то он больше ничего не скажет.
Гойбро замолчал...
-- Вы очень рады весне? -- спросила София.
-- Да, я никогда так не тосковал по ней, как в нынешнем году, -- ответил он.
-- Это вполне понятно, -- заметила Шарлотта и усмехнулась. -- Вы ведь ни в какую зиму так сильно не мёрзли, как в эту зиму.
София бросила на Шарлотту удивлённый взгляд. Они вошли в парк. Вдруг София останавливается и говорит огорчённо:
-- Я забыла книгу. Теперь мне придётся возвратиться назад.
-- Это может сделать господин Гойбро, -- сказала Шарлотта и кивнула головой на Гойбро.
София снова взглянула на неё.
-- Я положила книгу на стол и, конечно, забыла её, -- сказала она.
-- Да, но Гойбро ведь может принести её, -- сказала Шарлотта опять.
Она произнесла это с нахмуренным лбом.
-- Надо сначала спросить господина Гойбро, будет ли он настолько любезен, -- сказала София.
-- С удовольствием, -- должен был он ответить. -- Какая это книга? Где она лежит?
Она лежала там и там. Это книга, которую надо было обменять в библиотеке. Но не стоило его беспокоить...
-- Пусть сходит, -- перебила Шарлотта.
И Гойбро пошёл.
Когда он пришёл обратно, сёстры ещё расхаживали на том же месте.
-- Как вы скоро; большое спасибо! -- сказала София. Она была от души благодарна за эту услугу.
И они пошли дальше.
-- Скоро можно будет ездить на велосипеде, -- сказала София сестре.
-- Я больше никогда не буду ездить, -- ответила Шарлотта. -- Теперь ты можешь пользоваться велосипедом целый год, если хочешь.
-- Вот вам и благодарность, -- сказала София шутливо к Гойбро. -- Не успела она получить велосипед, как уже бросает его.
-- Я дарю тебе его! -- сказала Шарлотта резко и решительно.
-- Так, час от часу не легче!
София попыталась замять разговор, но раздражительное состояние сестры привело её в замешательство.
-- Как тебе не стыдно! -- сказала она тихо.
Но вдруг лицо Шарлотты побледнело, и она закричала:
-- Ты просто несносна со своей важностью, София. Когда я сказала, что господин Гойбро принесёт книгу, это было глупо. Если я говорю, что ты можешь целый год пользоваться велосипедом вместо меня, значит, я знаю, что господин Гойбро ничего против этого не имеет. Но тебе скоро и это покажется глупым. Я не делаю ничего, что не было бы глупо. Это уж слишком.
Пауза. София шла и искала, что сказать.
-- Недостаёт только, чтобы и господин Гойбро начал исправлять меня, -- продолжала Шарлотта.
-- Я? -- ответил Гойбро. -- С какой стати мне вас исправлять?
-- Я сказала, что только этого недостаёт.
Они подошли к университетским часам, и Гойбро сказал:
-- Не пойти ли нам в "Гранд" и не заказать ли чего-нибудь? Я вижу, что у меня ещё есть на это время.
-- Спасибо, -- ответила Шарлотта, -- но нам ведь нужно в библиотеку, по этой дороге. -- И она показала вниз, на Тиволи. -- Большое спасибо, впрочем, но...
Она ответила более любезно, чем за всё время прогулки. У него возникло подозрение, что его одежда была причиной её отказа пойти с ним в "Гранд": на нём не было пальто, и даже его куртка вытерлась но швам. Он сказал с горькой улыбкой:
-- Да, да. Я пойду в "Гранд" на минуту, чтобы немного согреться чем-нибудь. Фрёкен Шарлотта говорит правду, мне немного холодно.
Он хотел дотронуться до шляпы и исчезнуть, но вдруг Шарлотта подала ему руку. Он был очень удивлён. Она пожала его руку, пожала её, и, идя по улице, он принялся размышлять о том, почему она вдруг пожала его руку. Хотела ли она постараться быть любезной, только для того, чтобы сгладить впечатление своей злости в течение всего утра? Он всего раза два раньше держал её руку в своей,
он ещё чувствовал радостное струящееся волнение в груди и слышал её голос, когда она сказала: -- "Вы ведь тёплый? Я чувствую вашу теплоту через перчатку. Вы ведь не озябли?" -- Это было зимой.
Но что должно было всё это означать? Почему она была прямо-таки невежлива, хотя он ей ничего не сделал? И даже велосипед она хотела отдать. Ну, что же, ещё одна связь порывалась. Но почему он шёл и думал о ней?
Он посмотрел ей вслед. Вот она идёт по Студенческой роще: светлая кофточка так поразительно шла к ней. Она была похожа на бабочку между деревьев. Но, Боже правый, пусть она идёт, пусть улетит, исчезнет! Теперь он был от неё дальше, чем когда-либо, она прямо-таки издевалась над ним всё утро.
Он остановился. Вон там -- там она исчезла! И Гойбро смотрел ещё минуту на кусты, которые скрыли её. Он тихо и резко сжал свои руки; нет, она больше не покажется.
Затем он пошёл дальше. Когда он подошёл к "Гранду", он думал сначала пройти мимо: собственно говоря, не по его средствам было пить кофе в "Гранде". Но когда он вспомнил, что сказал, что всё равно пойдёт в "Гранд", он захотел сдержать своё слово. Наконец это не так-то много стоило.
Он получил своё кофе и стал размышлять, к кому из своих товарищей мог бы обратиться с просьбой с займе. Он искал человека с сорока-пятидесятью кронами, ведь было бы странно, если бы ему не удалось найти такого человека. Вдруг около него кто-то говорит:
-- С добрым утром!
Это Эндре Бондесен. Он в новой, изящной паре, на его лице написана радость.
Бондесен нашёл совершенно новый способ достать себе деньги. После неудачного разрыва с Шарлоттой Илен, он решил переменить квартиру, чтобы скрыть свой адрес. Никто ведь не мог знать, не придумает ли эта девушка чего-нибудь, может быть, она даже вернётся к нему когда-нибудь. Он совсем не нанял комнату на Парквайене на продолжительное время и когда месяц кончился он переселился в квартиру из двух комнат на улице Берндта Анкера. Он прожил здесь несколько дней, когда в нижнем этаже вспыхнул небольшой, безобидный пожар в кухне. Огонь тотчас же потушили, имущество не было повреждено, квартиранты легли спать и спали спокойно до утра, как будто никакого пожара не случилось. Только Бондесен не спал, он был в затруднительном положении, у него не было денег, и он придумывал самые хитроумные планы, чтобы их достать. Что, если он использует пожар? Нельзя ли рассматривать это маленькое приключение с пожаром, как счастливый случай, который явился ему на помощь? Он сам отнёс живо написанную заметку в "Газету", изобразил всё, но изменил частности: от пожара никто не пострадал, кроме одного студента, который был назван инициалами. Он сам едва спасся, всё его имущество, его платье погибло в пламени. Но у студента в руках был портрет его родителей, когда он выскочил из окна.
На этот номер "Газеты" Бондесен обратил внимание своего отца: этот студент был его собственный Эндре, дело обстояло так и так. Впрочем, он твёрдо надеялся, что сумма таких и таких размеров может снова поставить его на ноги; пока он взял в долг платье, так что он не был совсем гол.
И это обращение к отцу оказало своё действие, в особенности история с фотографией, которая была спасена от огня, растрогала старого крестьянина из Бергена; он дал гораздо больше, чем, собственно говоря, мог, продал немного скота, занял немного у соседа и собрал много денег, очень много денег. Эндре мог, начиная с этого дня, не только уплачивать свои мелкие долги то здесь, то там, но даже иметь дам в Тиволи в течение всей весны; кроме того, он приобрёл себе превосходную одежду. Теперь Эндре Бондесен снова ликовал, был весел и доволен.
-- Да, -- сказал он Гойбро, -- вот видите! Я не спал три ночи напролёт, но разве это отзывается на мне, а? Разве от меня осталась только кожа да кости? И всем этим я обязан велосипеду. Вы не можете себе представить, как велосипед укрепляет здоровье. Если бы вы имели велосипед, вы тоже не были бы таким бледнолицым. Простите!
И Гойбро, этот медведь, который мог бы поставить Бондесена на колени одной своей рукой, ничего не возразил.
-- Да, конечно, когда-нибудь надорвёшься, -- продолжал Бондесен, -- ведь это не шутка, не спать три ночи. Но зато умрёшь, проживши счастливо до смерти... Между прочим, вы читали сегодня "Газету"? Люнге поместил отзыв о памфлете, я думаю о брошюре. Вот, вот здесь это напечатано, первая страница.
Гойбро взял газету и прочёл маленькую заметку. Она была в высшей степени сдержанна, только в конце всегдашний удар, который наносит рубец. Автор сделал попытку опорочить известных людей, которые служили обществу в течение целого ряда лет, "Газета" и её редактор были выше этих подлых анонимных нападок. От "Газеты" ничего не было скрыто, она знала этого клеветника, человека, у которого на совести были кой-какие тёмные делишки и чьё поведение было небезупречно.
Гойбро закусил губы. "У которого на совести были кой-какие тёмные делишки"! От "Газеты" ничего не было скрыто! Гм!
-- Но, -- сказал Бондесен, -- этим дело ещё не исчерпано, оно будет ещё снова поднято.
-- Да, -- сказал Гойбро тоже, -- насколько я знаю Люнге, он ещё подымет это дело.
-- И это совершенно справедливо. Да, я вспомнил ваше мнение о Люнге, оно далеко не из хороших. Люнге, в действительности, не настолько уж плох, и если бы автор брошюры пришёл к нему и сказал: "Вот я перед вами, это я нападал на вас и пришёл с тем, чтобы сказать вам это", -- если бы этот человек так поступил, Люнге почувствовал бы себя польщённым таким вниманием к себе и простил бы его. Хе-хе! Он едва ли побеспокоился бы, чтобы нанести ещё удар. Так, в сущности, не плох Люнге, это значит: так непостоянен, так неискренен его гнев. Мне кажется, что вы совершенно согласны с автором брошюры?
-- Да, я совершенно согласен с ним.
Пауза.
-- Вы знаете автора?
-- Да.
-- Смею ли я спросить, кто он?
-- Это я.
Бондесен не ожидал этого ответа, он посмотрел на Гойбро и замолчал. Снова настала пауза.
-- Прочтите стихи на второй странице, -- говорит Бондесен.
Наконец-то Бондесен выступил с первым произведением. Это был гимн весне, три стиха, напечатанные большими огромными буквами, бодрое "ура" всему зарождающемуся и расцветающему в народе и отечестве, ведь всякое начинание служит добру. Бондесен действительно много трудился над этими строчками и вложил в них глубокий смысл.
-- Как это вам нравится? -- спросил он.
-- Вас можно поздравить! -- ответил Гойбро. -- Это превосходно, по-моему. Я немного понимаю в таких вещах, но...
-- В самом деле? Тогда надо выпить по стаканчику, -- воскликнул Бондесен и застучал по столу.
Но тут Гойбро поднялся, ему надо было идти в банк, если он не хотел прийти слишком поздно. Ему осталось только пять минут.
Он ушёл.
"У которого на совести были кое-какие тёмные делишки". Да, он был у Люнге в руках. Он уже знал, чего ему надо было ожидать. Люнге не пощадит его, не таков он был. Если этот человек наткнётся на стену в темноте, он от злости ударит по стене кулаком, чтобы дать волю своему ребяческому гневу. Но он мог вполне простить, если его попросить об этом. Хуже этого он не был.
Но знал ли он действительно что-нибудь? Откуда он мог узнать? От директора банка? Но в таком случае Гойбро немедленно же арестовали бы. Или Люнге исключительно из дерзости бросил ему эти слова о нечистой совести? Когда он придёт в банк, всё выяснится.
И Гойбро вошёл, как всегда, через двойную стеклянную дверь, он поклонился, и служащие ответили. Он не заметил ничего необыкновенного в выражении их лиц. Когда директор пришёл, он тоже ответил на его приветствие, без всякой суровой мины, казалось, что взгляд директора был даже мягче обыкновенного. Гойбро не мог этого понять.
Час проходил за часом, и ничего не случалось. Когда директор собирался оставить банк, он вежливо призвал Гойбро в свою контору.
Вот-вот, теперь! Гойбро спокойно положил перо и вошёл к директору. Конечно, теперь он получит удар.
-- Я хотел только задать вам один вопрос, с вашего позволения, -- сказал директор. -- Мне рассказали, что вы автор одной брошюры, которая вышла недели две тому назад.
-- Да, это я, -- ответил Гойбро.
Пауза.
-- Вы читали сегодня "Газету"? -- продолжает спрашивать директор.
-- Да.
Опять пауза.
-- Я надеюсь, вы настолько уважаете самого себя, что оставите без всякого внимания всё написанное этой газетой относительно вашей нечистой совести, и следовательно вы ничего не будете предпринимать в этом направлении. Ваше поведение хорошо.
Губы Гойбро задрожали. Он понял бы, если бы его лишили места, прогнали, арестовали на глазах у директора. Этот необыкновенно честный человек был ему словно отцом в течение десяти лет; он ничего не подозревал. Гойбро едва мог произнести:
-- Благодарю вас, господин директор, спасибо, спасибо!
Этот медведь заплакал. Директор посмотрел на него, кивнул и сказал коротко, более коротко, чем это было в его привычке:
-- Да, это всё. Гойбро может идти.
В своём волнении Гойбро сказал ещё раз: "спасибо", и ушёл.
Теперь он стоял за своею конторкой перед закрытием банка, полный спутанных, тревожных мыслей. Знал ли Люнге что-нибудь? Если он знает самую ничтожную часть правды, он сразит его внезапно, без всяких предупреждений, завтра с такой же вероятностью, как и во всякий другой день. Если бы только ему удалось спасти бумаги заранее! Целый день был Полон беспокойства и неожиданностей: сначала насмешки Шарлотты утром, затем её рукопожатие, которое ещё грело его глубоко внутри, и наконец дружеское участие директора, которое подействовало на него больше, чем всё остальное. Если бы его только не заставили вырвать этого честного старика из его заблуждения!
Когда он пришёл вечером домой, он зажёг лампу, но повернул ключ в двери и сел в качалку, не желая ничем заниматься. Приблизительно через полчаса в его дверь постучали, но он не поднялся, чтобы открыть. Постучали ещё раз, но он всё-таки не открыл, напротив, он потушил лампу и с беспокойством сидел в кресле. Боже упаси, если это было Шарлотта! Он не был в состоянии видеть её теперь; она, вероятно, тоже читала "Газету" и составила себе своё мнение; что он должен был сказать ей, ответить на первый вопрос? Но, впрочем, это, конечно, не была Шарлотта; если бы это была она, она, вероятно, просто немного посмеялась бы над ним, это было очень возможно; что он знал!
Стук прекратился. Он сидел в кресле, заснул в этой качалке и проснулся поздно ночью, в темноте, озябший, с омертвевшими ногами и руками, с головой, в которой ещё проносились разнообразные сновидения. Интересно знать, сколько сейчас времени?
"У которого на совести были кое-какие тёмные делишки"...
Он подошёл к окну и отодвинул занавеску.
Лунный свет, тёплая погода, тишина. По улице идёт посыльный, единственное живое существо, которое он видит; при свете газовых фонарей он видит, что у посыльного рыжая борода и кожаная шапка. Да, правда ли, что у этого человека была борода, или нет? Не лучше ли раздеться и лечь спать?
Вдруг он останавливается и задерживает дыхание, он слышит слабый шум внизу, что-то катится, что-то тащат, он подходит снова к окну и видит, что посыльный остановился внизу, у входной двери. Что тут происходило, что такое словно катилось? Он немного приотворяет окно и смотрит вниз. Велосипед, велосипед появляется из двери, медленно, осторожно, его выкатывает Шарлотта. Посыльный стоит рядом с нею и помогает ей. Затем Шарлотта отдаёт велосипед и что-то говорит, произносит тихим голосом имя, адрес и просит посыльного прийти завтра, рано утром, с деньгами, которые он получит.
Но какой это был адрес, и почему велосипед куда-то отсылали? Велосипед отправляли к ростовщику. Гойбро хорошо знал этот адрес, этот дом в городе, где лежали и его собственные вещи. Теперь велосипед посылали в то же место.