Мы осмотрѣли городъ безъ содѣйствія словоохотливаго швейцара и, вообще, безъ услугъ какого-либо проводника. Городъ совсѣмъ не интересенъ, но въ немъ былъ маленькій уголокъ, къ которому мы постоянно возвращались и которымъ мы не могли досыта налюбоваться; это азіатскій кварталъ. Магазины съ зеркальными стеклами, конно-желѣзныя дороги, театръ Варіетэ, господа и дамы въ европейскихъ туалетахъ, заполонили весь остальной городъ; но здѣсь, въ азіатскомъ кварталѣ, не было ничего подобнаго; едва ли было здѣсь то, что можно назвать улицами, -- какія то лазейки, лабиринты вверхъ и внизъ, лѣстницы отъ дома къ дому.
Тамъ то сидѣли всевозможные типы народовъ, которые продавали въ своихъ лавочкахъ и на рынкахъ удивительныя вещи. Въ Тегеранѣ и Константинополѣ торговцами являются персы, здѣсь же купцы принадлежали со всѣмъ народностямъ Кавказа, тутъ были грузины, горцы, уральско-алтайскія племена, всѣ племена татаръ, затѣмъ индоевропейцы, персы, курды, армяне, люди съ далекаго юга, изъ Аравіи и Туркестана, люди изъ Палестины и Тибета. И все шло здѣсь тихо и мирно, никто не торопился, восточное спокойствіе на все наложило свою печать. Преобладали бѣлые и пестрые тюрбаны, здѣсь и тамъ виднѣлась зеленая или голубая чалма, вѣнчавшая прекрасную, длиннобородую голову. Пояса были или изъ чеканнаго металла, или, какъ напримѣръ, у персовъ изъ разноцвѣтнаго шелка. Кавказцы курды и армяне были вооружены.
Въ полдень очень жарко, но во многихъ мѣстахъ улицы крытыя и даютъ хорошую тѣнь. Ослы, лошади и собаки живутъ въ тѣсномъ единеніи съ людьми. Мы видимъ лошадь, стоящую наприпекѣ; кожа у ней стерта на загривкѣ, и безчисленныя мухи гнѣздятся въ глубокихъ ранахъ. Лошадь стоитъ безучастно, она худа, какъ скелетъ, и низко повѣсила голову, представляя мухамъ сидѣть на ея ранахъ. Она смотритъ совсѣмъ тупо; кажется, прогони мы сейчасъ съ нея мухъ, она не почувствуетъ никакого облегченія, стоитъ, жарится на солнцѣ и тупо щуритъ глава. Она запряжена въ рабочую телѣгу и, вѣроятно, поджидаетъ своего господина. Изъ ранъ ея воняетъ... Это лошадь-мудрецъ, лошадь стоикъ. Сдѣлавъ два-три шага, она могла бы укрыться въ тѣни, но остается покойно стоять. Она не обращаетъ вниманія на сидящихъ на ней мухъ, такъ полна съ краями мѣра ея заброшенности. Въ обществѣ ословъ, собакъ и лошадей сидятъ на улицѣ ремесленники за своей работой. Кузнецы накаливаютъ желѣзо въ маленькихъ печкахъ и куютъ его на маленькихъ наковальняхъ; работники по металлу пилятъ, рѣжутъ, чеканятъ и гравируютъ, вставляютъ тамъ и сямъ бирюзу и другіе камни. Портные шьютъ длинные суконные бурнусы и работаютъ на западныхъ швейныхъ машинахъ, вооруженные съ головы до ногъ и въ чудовищныхъ мѣховыхъ шапкахъ на головахъ. Лѣтъ за двѣсти тому назадъ и наши сѣверные портные и сапожники такъ же сидѣли за своей работой со шпагой на боку; здѣсь обычай этотъ еще сохранился.
Въ лавкахъ продаютъ по большей части шелковыя ткани, вышивки, ковры, оружіе и украшенія. Можно прекрасно разсматривать все это, ничего не покупая, а захочешь что-либо пріобрѣсти, и то хорошо, купцы эти всегда хранятъ благословенное спокойствіе. Неопрятность въ лавкахъ поразительна; въ лавкахъ, гдѣ продаютъ ковры, самые дорогіе изъ нихъ лежатъ на полу, въ дверяхъ, внизъ по ступенькамъ вплоть до сосѣдняго дома. Это драгоцѣнные персидскіе и кавказскіе ковры. И люди, и собаки топчутся по нимъ и пачкаютъ ихъ, такъ что просто жалко смотрѣть.
Тамъ и сямъ сидитъ писецъ, въ маленькой будочкѣ, и пишетъ людямъ все, что имъ угодно. Онъ развернулъ передъ собою книги съ изумительными буквами, и мы думаемъ, что совсѣмъ не удивительно, если онъ выглядитъ такимъ сѣдымъ и почтеннымъ, разъ онъ знаетъ и можетъ объяснить значеніе такихъ буквъ.
Мы видѣли также молодыхъ, серьезныхъ людей, идущихъ съ рукописями подъ мышкой; то были, вѣроятно, ученики теологіи или права, идущіе къ своему учителю или отъ него. Когда они проходятъ мимо будочки писца, то склоняютъ головы и почтительно кланяются. Искусство писать есть искусство священное, даже бумага, на которой пишутъ, священна. Знаменитый шейкъ Абдулъ Кадеръ Гилани, никогда не проходилъ мимо писчебумажной лавки, не очистившись предварительно омовеніемъ, и сталъ въ концѣ-концовъ настолько святымъ и неземнымъ человѣкомъ, что могъ цѣлую недѣлю питаться одной единственной оливкой.
Бумага служитъ для того, чтобы умножатъ священную книгу, потому то и пользуется она такимъ уваженіемъ. Бумагу для переписыванія ея выбираютъ съ величайшей заботливостью, очиниваютъ перо и мѣшаютъ чернила съ благоговѣніемъ. Вообще, исламъ высоко ставитъ искусство чтенія и письма, но о научной жизни, даже, напримѣръ, въ лучшія времена Самарканда, не можетъ быть и рѣчи. Это я прочелъ у Вамбери. Въ Константинополѣ, Каирѣ или Бухарѣ, куда ни посмотришь, повсюду университеты въ сильнѣйшемъ упадкѣ, и тамъ, гдѣ раньше собирались арабскіе ученые всего свѣта, сидѣлъ одинъ только учитель съ длинной палкой въ рукѣ и обучаетъ ребятишекъ. И все-таки старую культуру нельзя уничтожить: въ Средней Азіи есть еще мѣста, гдѣ существуютъ уважаемыя всѣми высшія школы, привлекающія къ себѣ учениковъ изъ Аравіи, Индіи, Кашмира, Китая и даже съ береговъ Волги. Само собой понятно, что у единичныхъ личностей можно найти неслыханную ученость.
Съ почтеніемъ проходимъ и мы мимо этихъ лавочекъ съ рукописями и бумагой, ибо человѣкъ, сидящій на ней, переполненъ огромнымъ чувствомъ собственнаго достоинства.
Полонъ чувства собственнаго достоинства -- да кто же здѣсь не полонъ имъ? Если мы остановимся передъ лавочкой, владѣлецъ которой отсутствуетъ, то онъ не подбѣжитъ къ намъ, чтобы попросить войти. Онъ предоставляетъ намъ спокойно стоять. Онъ преспокойно сидитъ, можетъ быть, у сосѣда за дверьми и болтаетъ. Крикнутъ ему откуда-нибудь, что въ его лавкѣ покупатели, онъ медленно и величественно поднимется и подойдетъ. Почему не подошелъ онъ раньше, тотчасъ же? Потому что самъ онъ не можетъ прежде всего отличить своихъ покупателей, хотя, вѣроятно, все это время видѣлъ насъ. Восточный человѣкъ, если только онъ не деморализованъ сѣверянами, вовсе не падокъ до выгоды. Если же мы, идя дальше вверхъ по улицѣ, подойдемъ къ другой лавочкѣ, собственникъ которой также отсутствуетъ, то первый купецъ отплатитъ ему той же монетой и крикнетъ, что теперь покупатели стоятъ въ его лавкѣ. Безпримѣрное и благословенное равнодушіе къ намъ "англичанамъ".
Вдругъ выскакиваетъ передъ самымъ нашимъ носомъ швейцаръ изъ нашей гостиницы, -- здѣсь, въ азіатскомъ кварталѣ. Онъ пронюхалъ, какою дорогою мы пошли, и нашелъ насъ. Онъ принимается болтать, кланяется всѣмъ тюрбанамъ, обращаетъ наше вниманіе на оружіе и ковры и портить намъ всю улицу. Но, должно отдать ему справедливость, ему были извѣстны лазейки, которыхъ мы бы не нашли. Онъ, не стѣсняясь, провелъ насъ наискось черезъ лавку, на задній дворъ одной, еще болѣе замѣчательной, лавочки. Такъ таскался онъ за нами. Подчасъ мы садились -- и тогда намъ предлагали кофе, папиросы или трубку. Притомъ, мы вовсе не обязаны были покупать что-либо изъ этихъ товаровъ, и свободно могли на все глядѣть.
Вѣроятно, люди, къ которымъ мы подходили, часто были обладателями зеленаго тюрбана. Они, вѣроятно, совершили свои три паломничества ко гробу пророка, видѣли Мекку и были благочестивыми, святыми людьми; мы были, такимъ образомъ, въ знатномъ обществѣ. Здѣсь сознаніе собственнаго достоинства достигало грандіозныхъ размѣровъ.
Съ вашего позволенія, говоримъ мы, нельзя ли намъ посмотрѣть эти ковры?
Сколько вамъ угодно! гласитъ отвѣтъ.
Переводчикъ говоритъ:
Чужеземцы желаютъ купить коверъ.
И получаетъ въ отвѣтъ:
Они должны получить его въ подарокъ!
Переводчикъ сообщаетъ намъ отвѣтъ и благодаритъ отъ нашего имени.
Теперь очередь за нами отплатить любезностью за любезность. Переводчикъ говоритъ:
Чужеземцы пріѣхали издалека, но они добрые люди и охотно желали бы что-нибудь подарить тебѣ. Они бѣдные люди, у нихъ нѣтъ украшеній и лошадей; но у нихъ есть деньги, немножко денегъ, которыя собственно должны бы пойти на долгое путешествіе, но которыя они желаютъ теперь подарить тебѣ. Какъ же ты думаешь, сколько бы денегъ могли они тебѣ предложить?
Достойный мусульманинъ до смерти недоволенъ деньгами и ничего ровно не отвѣчаетъ.
Переводчикъ повторяетъ настойчиво и почтительно свой вопросъ.
Тогда мусульманину кажется неловкимъ еще дольше быть невѣжливымъ съ чужеземцами и отвергать ихъ даръ, и онъ отвѣчаетъ, что готовъ взять сто рублей.
Переводчикъ сообщаетъ его отвѣтъ. Это, по крайней мѣрѣ, на двѣ трети превышаетъ стоимость ковра, говоритъ онъ и прибавляетъ: Теперь я отвѣчу старику, что, если-бъ вы дали ему сто рублей, то это значило бы то же, что заплатитъ за коверъ, а его желаніе не таково.
Такъ какъ мы понимаемъ, что торгъ здѣсь долженъ происходить такимъ образомъ и въ такомъ порядкѣ, то мы и предоставляемъ переводчику дѣйствовать и говорить, что ему вздумается.
Завязываются долгіе переговоры между обоими. Мы нѣсколько разъ подходимъ къ двери и хотимъ уйти отсюда, но торги и болтовня все не прекращаются, и въ концѣ-концовъ мы-таки получаемъ коверъ за ту цѣну, которую сами назначили.
И мы разстаемся самымъ любезнымъ и вѣжливымъ образомъ съ благочестивымъ человѣкомъ.
Но времени было у насъ въ изобиліи.
Тюрбаны у купцовъ пестрые, потому-то и встрѣчаешь здѣсь такое множество пестрыхъ тюрбановъ. Но здѣсь почти также много и бѣлыхъ, которые являются достояніемъ дворянства, науки, благочестія, т.-е., часто принадлежать сумасбродамъ. Ибо кому же не хочется быть дворяниномъ, ученымъ или благочестивымъ человѣкомъ? Многіе пробуютъ заявить это также и передъ другими. Тюрбаны евреевъ и христіанъ темнаго цвѣта и сдѣланы изъ грубой шерстяной ткани въ знакъ ихъ подчиненія; въ Персіи этимъ отщепенцамъ вообще воспрещается носить тюрбанъ.
Но что же это за кирпично-красные люди, которыхъ мы время отъ времени встрѣчаемъ на улицѣ? У нихъ борода, ладони рукъ и всѣ десять ногтей на пальцахъ окрашены въ желтый цвѣтъ. Это персы, афганцы, нѣкоторые также татары. Они выступаютъ такъ гордо, словно красно-кирпичный цвѣтъ есть единственный приличный цвѣтъ. Европеецъ таращитъ отъ изумленія глаза, впервые натыкаясь на такое великолѣпіе, но потомъ свыкается съ ихъ внѣшнимъ видомъ и смотритъ на нихъ такъ же, приблизительно, какъ и на тюрбанъ. Когда я видѣлъ индѣйцевъ въ боевомъ вооруженіи и парижскихъ расфранченныхъ кокотокъ, то невольно думалъ про себя: есть и еще люди, которые красятся, какъ эти странные чудаки, только они употребляютъ другую краску.
Въ Тифлисѣ разсказывали намъ люди, которымъ собственно слѣдовало бы это знать, что право выкрашиваться желтой краской давалось лишь тѣмъ, кто достигалъ извѣстной степени благочестія. Это оказалось невѣрно: съ Персіи красятся желтой краской и женщины, Вамбери говоритъ даже, что красятъ и дѣтей. Я не говорю уже о томъ, что лошадей изъ конюшни шаха можно узнать по ихъ окрашеннымъ въ желтый цвѣтъ хвостамъ. Но возможно, что въ Тифлисѣ развился мѣстный обычай, по которому лишь люди благочестивые имѣютъ право на это отличіе, ибо мы видѣли носящими его все однихъ только серьезныхъ людей.
Такъ-то стоитъ тихо и мирно азіатскій кварталъ, словно отдѣльный уголокъ вселенной. Онъ окруженъ современнымъ американскимъ шумомъ торговаго города, но здѣсь все покойно. Лишь изрѣдка можно услыхать громкое слово или лишнее восклицаніе. Здѣсь слышится лишь тихая болтовня, да виднѣются задумчиво покачивающіеся тюрбаны. Женщинъ встрѣчается мало, только время отъ времени увидишь, какъ онѣ стоятъ вдвоемъ, каждая съ ребенкомъ на рукѣ, и потихоньку болтаютъ между собою. Армяне въ своихъ лавочкахъ составляютъ исключеніе, они выставляютъ на продажу свое оружіе и громкимъ голосомъ зазываютъ покупателей, какъ и повсюду въ другихъ мѣстахъ.
Жидъ можетъ надуть десятерыхъ грековъ, но армянинъ надуваетъ, какъ грековъ, такъ и жидовъ, слышали мы на Востокѣ. Но вѣдь армяне владѣютъ горою Араратомъ и мѣстомъ истока четырехъ рѣкъ, -- на которомъ расположенъ былъ Эдемъ.
Кромѣ того, они христіане, которые гораздо громогласнѣе магометанъ. Въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ имъ принадлежитъ экономическое господство, они доказываютъ, между прочимъ, свое великое превосходство тѣмъ, что не отвѣчаютъ на поклонъ бѣднаго, проходящаго мимо мусульманина. Не должно думать, что мусульманинъ съ своей стороны принимаетъ это черечуръ близко съ сердцу, ничто не можетъ лишить его спокойствія, -- развѣ лишь, когда невѣрный оскорбитъ его религіозныя понятія, осквернитъ его святыню, или въ качествѣ соперника приблизится къ его женѣ. Тогда испускаетъ онъ крикъ, подобно верблюду-самцу, и дѣйствуетъ подъ вліяніемъ сильнаго гнѣва. Только тогда. Если только онъ имѣетъ средства къ жизни, и судьба не поразила его болѣзнью, онъ доволенъ и благодаренъ, а если и терпитъ нужду и лишенія, то несетъ свой крестъ съ достоинствомъ. Онъ не жалуется въ газетахъ. Ничто не можетъ измѣнить рѣшенія Аллаха, и ему онъ покоряется.
Родина фатализма на Востокѣ. Это простая, извѣданная философія, подчиняющаяся простой, не знающей ограниченій системѣ, и если страны и народы и признаютъ иныя системы, то все же многіе индивидуумы возвращаются обратно къ фатализму. Они вновь становятся лицомъ къ лицу съ его вѣчною силою. Онъ такъ простъ и такъ испытанъ, онъ словно скованъ изъ желѣза...
Когда мы собрались уходить, лошадь все еще стоически жарилась на солнцѣ, а запахъ ея ранъ привлекалъ къ ней многочисленные рои мухъ.
Ежедневно возвращались мы въ азіатскій кварталъ Тифлиса, то былъ совсѣмъ иной мірокъ, ни мало не напоминавшій намъ нашу обычную обстановку.
Но, въ концѣ-концовъ, мы даже стали смотрѣть на вещи съ обыкновенной точки зрѣнія и нашли здѣсь знакомыя намъ черты изъ своей собственной жизни. Генри Друмондъ разсказывалъ объ одномъ изъ своихъ черныхъ носильщиковъ въ Африкѣ, щеголѣ, который не хотѣлъ носить тяжести на головѣ, чтобы не испортить свои драгоцѣнныя кудри. И мы также нашли здѣсь щеголей среди всего этого народа въ тюрбанахъ. Мы нашли здѣсь также ревность. Закутанная въ покрывало женщина стояла на улицѣ, болтала съ другой постарше и не могла отказать себѣ въ удовольствіи время отъ времени нѣсколько приподнять покрывало. Тогда явился, вѣроятно, поклонникъ и шепнулъ мимоходомъ нѣсколько торопливыхъ словъ, на что красавица отвѣтила, согнувъ одинъ, два или три пальца на рукѣ. Между тѣмъ старшая изъ женщинъ стояла невинно тутъ же, ничего не замѣчала и разыгрывала изъ себя посредницу. Но иногда появлялся и собственникъ женщины, и онъ могъ испустить крикъ, подобно верблюду-самцу, хотя онъ былъ полонъ сознанія собственнаго достоинства и весь вымазанъ красно-кирпичной краской. Потомъ исчезли вдругъ женщины и вспрыгнули наверхъ, въ свою жилую клѣтку съ рѣшетками на окнахъ.