Конец болоту и новый зарок
Дохлюпывают загнетинские последнюю грязь. Один за другим выходят на зеленый пригорок. И снова сплетаются в цветистый поток.
Выше стали туманы на мертвые зыбуны, но они позади, и слышно, плывет из тумана:
-- Ну, Корнелий и говорит... говорит, хошь я тебя, Фекла Серафимовна, и очень уважаю, и мать моя тебя любит, а переставленья свету не миновать...
-- Не-э-эт, Серафимовна, не миновать, милая, не-э-э-э...
-- А ты, Чепиха, все пустое.
-- А ты еще молода, невенчанная вдова, во щте... Агафиюшка...
-- Ну ее.
-- А мед... Это и сладко, и для здоровья пользительно.
-- Ище бы: мед от озыку -- первое дело...
-- А здоровый человек да неизмаянной, он и на работе пригожей, и в деле ласковей... везде.
-- Ну, здоровый мужик али хворый, разе сравнишь... -- весело щекочут молодухи и девки и тоже выходят из стороны на пригорок. Туго скрипят корзины, полные красной морошки, и скрип этот, будто музыка, льется в прозрачные сумерки, льется и отмечает бабьи следы.
-- Агафийка! -- окликает Прохор еще из болота...
-- Я тут, вышла. Ты-то иди поскорее.
А впереди закат, и светло на зеленом пригорке.
-- Вон бабы-то меду хотят... надо пчельники оборудовать...
-- И это не штука... Пчелу али клевер выдумывать нечего, они готовы, возьми да с толком пользуйся.
-- Верно.
-- Правильно.
И снова клеится к слову слово в узорную быль. Новые думы печатаются в мужичьем уме. Новые небывалые силы ширятся в груди у загнетинских; вот еще и разум опустится в руки, чтобы претвориться в дело и наполнить радостной жизнью безбрежный простор загнетинских вотчин...
-- И организацию выдумать неча... тоже есть кооперация и советы... только по-настоящему возьмись, по правде, во всю их ширь, и не сгинешь.
-- Правильно, Мишка...
-- Правильно.
-- Ну, братцы, пошагивай... Пора.
И торопливей шагают загнетинские.
Ярко бьет в заскорузлые лица загнетинских заходящее солнце, путается красное в лохматые бороды, и кажется, не к дому они идут, а льются с зеленых пригорков цветистым потоком туда, в зарю, в веселое и говорливое завтра.
-- Только как же, Прохор, без Бога-то? Без Бога и этак весело? -- чмокает дядя Иван. -- Вон как весело пошли загнетинские... любо...
-- А ты слушай, ты все о птице да о том о сем, а птица -- она не резон человеку. Человеку другой зарок, чем птице. Ему трудом да разумом украшаться надо, -- и оба выходят на зеленый пригорок.
Дядя Прохор обернулся и плюнул в глухое беспутье последнюю горечь. А дядя Иван посмотрел в синеву и истово перекрестился на золоченую маковку Дионисия, в последний раз блеснувшую в вечернем тумане.
-- Ноне великое облегчение народу... пусть бы...
А кто-то в болоте сзади еще ворочается, хлюпает жижу, и печально несется из болотных туманов:
-- И-и-гоо-ре... бр-а-тцы мо-о-о-й, не знаю... Как она увидела да вдоль по чугунке, а он все ближе, ближе: я ему крычу: будь доб... Свороти... А он, сволочь, свистнул, да што было, уж и не помню... Очнулся это я, -- лежу под откосом, а рядом хвост да копыто, и все, а его и след простыл. Только дымок за лесом. Не-э-э знаю, такая была, братец ты мой, покойница кобыла-то... -- снова теряется за соснами и корягами голос.
А впереди толпятся на западе облака, но облака в огненно-красном пожаре. И плывут они, облака, над загнетинской вотчиной с востока на запад. И подгорают...
1923