Печатая переводъ замѣчательнаго сочиненія Ганслика "о прекрасномъ въ музыкѣ", мы полагаемъ, что не будетъ лишнимъ сдѣлать нѣсколько замѣчаній, безъ которыхъ, по нашему мнѣнію, нельзя оставить нѣкоторыя, впрочемъ немногія, положенія автора.

Г. Гансликъ говоритъ: "прекрасное остается прекраснымъ, даже если оно не производитъ никакого впечатлѣнія на окружающихъ". Такое положеніе можетъ показаться очень страннымъ, если принять его въ буквальномъ смыслѣ. Предметъ, непроизводящій ни на кого никакого впечатлѣнія, не можетъ быть названъ прекраснымъ, потому что не даетъ никакого повода признать его такимъ, а не безобразнымъ. Вѣроятно, авторъ хочетъ сказать, что прекрасный предметъ можетъ быть разсматриваемъ только относительно элементовъ и законовъ его бытія, самъ по себѣ, независимо отъ впечатлѣнія, имъ производимаго. Но и этого нельзя утверждать абсолютно, потому что эстетическая сторона прекраснаго предмета заключается не въ физическихъ или химическихъ или логическихъ законахъ его бытія, а въ тѣхъ свойствахъ его, которыя производятъ прекрасное впечатлѣніе. И такъ, первый вопросъ, на который долженъ отвѣтить эстетикъ, состоитъ въ томъ, что такое прекрасное впечатлѣніе и какими признаками отличается чувство, возбуждаемое имъ, отъ всѣхъ прочихъ чувствъ. Далѣе въ своемъ разсужденіи авторъ глубоко вѣрно отличаетъ психическій актъ воспріятія прекраснаго отъ двухъ душевныхъ движеній, возбуждаемыхъ въ насъ впечатлѣніями, приходящими извнѣ, и называетъ его не просто чувствомъ, а художественнымъ созерцаніемъ. Само прекрасное произведеніе есть плодъ художественнаго созерцанія и въ окружающихъ возбуждаетъ оно такое же созерцаніе, служащее источникомъ особаго наслажденія, котораго не могутъ дать другія движенія и состоянія души. Хотя такое впечатлѣніе, производимое прекраснымъ, и составляетъ цѣль существованія послѣдняго, но ее достигаютъ поэты, художники, артисты не преднамѣренно и даже тѣмъ вѣрнѣе, чѣмъ менѣе думаютъ объ ней, потому что сила, возбуждающая художественное созерцаніе, есть необходимый, неустранимый элементъ самой сущности, самой жизни прекраснаго, какъ таковаго.

Эти свойства предмета, составляющія эстетическую сторону жизни его, разъ они намѣчены ясно сознаннымъ и понятымъ художественнымъ созерцаніемъ, разъ они выдѣлены изъ числа другихъ свойствъ его, и могутъ быть мыслимы существующими сами по себѣ и изучаемы эстетикомъ; ибо они существуютъ въ дѣйствительности. Такъ, по нашему мнѣнію, слѣдуетъ понимать положеніе автора. Это, впрочемъ, и подтверждается всѣмъ его трудомъ, который мы печатаемъ.

Такъ какъ психическій актъ, названный художественнымъ созерцаніемъ, выдѣляетъ эстетическую сторону, подлежащую изслѣдованію, изъ всѣхъ прочихъ сторонъ предмета и самая сила возбужденія этого психическаго акта составляетъ неустранимый элементъ жизни прекраснаго, то прежде всего должны быть опредѣлены свойства и сущность художественнаго созерцанія вообще и силы, возбуждающей его. Поэтому, хотя прекрасный предметъ, и существуя самъ но себѣ и имѣя свою самостоятельную жизнь, какъ предметъ прекрасный, требуетъ, какъ такой, объективнаго изученія, тѣмъ не менѣе эстетика все-таки коренится въ психологіи. Такъ и быть должно, потому что художественно-прекрасное есть продуктъ особаго творческаго акта человѣческаго духа, результатъ движенія и дѣятельности самыхъ глубокихъ основныхъ духовныхъ силъ. Поэтому нельзя согласиться съ авторомъ, что изученіе прекраснаго будетъ совершенствоваться по мѣрѣ своего приближенія къ методу естественныхъ наукъ. Въ изслѣдованіи эстетика психологія входитъ существенными элементами, при изученіи же природы внѣшняго міра не предстоитъ надобности углубляться въ психологическіе вопросы. Мы имѣли примѣръ результатовъ такого объективнаго изученія прекрасныхъ произведеній въ теоріяхъ французскихъ классиковъ. Изучая великія произведенія древнихъ поэтовъ, какъ внѣшніе предметы, независимо отъ творческаго акта души, ихъ создавшаго, классики извлекли изъ нихъ форму.ты и правила, слѣдуя которымъ можно было, по ихъ мнѣнію, создавать трагедіи, равныя по достоинству Софокловыкъ. Если результаты, добытые тогдашними французскими эстетиками, грѣшатъ формальнымъ схоластическимъ своимъ характеромъ, то современные намъ эстетики, слѣдуя методу естественныхъ наукъ, грѣшатъ другою крайностью -- грубымъ реализмомъ, чему примѣромъ можетъ быть и эстетика высокодаровитаго романиста Зола. Къ счастію, г.Гансликъ избѣгъ этой крайности и въ печатаемомъ нами сочиненіи не остается на почвѣ естествоиспытателей. Онъ еще болѣе удовлетворилъ бы своей задачѣ, если бы выяснилъ понятіе о художественномъ созерцаніи, которое онъ такъ рѣзко выдѣлилъ изъ прочихъ чувствъ, но онъ не сдѣлалъ этого. Со временемъ мы попытаемся выяснить это понятіе и тогда, по нашему мнѣнію, еще полнѣе опредѣлится важность и достоинство труда г. Ганслика.

Мы также не можемъ согласиться съ авторомъ, чтобы устарѣлая, какъ онъ ее называетъ, эстетика разбирала прекрасное только по отношенію впечатлѣній, производимыхъ имъ, и что прежними учеными изслѣдователями прекраснаго не руководило убѣжденіе, что законы красоты каждаго искусства вытекаютъ изъ особенностей его матеріала. Достаточно для этого сослаться хоть на трактатъ Леонардо-да-Винчи "о живописи", на "исторію искусствъ" Винкельмана, на "Лаокоона* Лессинга. И германскіе мыслители Шеллингъ и Гегель, которыхъ авторъ, конечно, причисляетъ къ метафизикамъ, не рѣшали вопросъ о прекрасномъ только въ смыслѣ субъективномъ, а разсматривали красоту, какъ существующую саму по себѣ, и опредѣлили ея сущность такъ, что этого опредѣленія не поколеблятъ никакіе результаты, добытые методами естественныхъ наукъ.

Ред.