Эстетическая теорія музыки страдала до сихъ поръ важнымъ недостаткомъ. Мы вездѣ встрѣчаемъ не разборъ того, что прекрасно въ музыкѣ, а описаніе чувствъ, возбуждаемыхъ ею. Этотъ взглядъ вполнѣ соотвѣтствуетъ точкѣ зрѣнія тѣхъ устарѣлыхъ системъ эстетики, которыя разбирали прекрасное только по отношенію ощущеній, производимыхъ имъ. Огремленіе къ объективному взгляду на предметы, которое въ наше время руководитъ изслѣдованіями во всѣхъ областяхъ знанія, должно служитъ также основаніемъ изученія прекраснаго. Это будетъ возможно только тогда, когда эстетическія изслѣдованія отрѣшатся отъ метода, который, исходя изъ чисто субъективныхъ ощущеній, возвращается, послѣ поверхностно поэтическаго описанія предмета, къ тѣмъ же ощущеніямъ или чувствамъ. Изученіе прекраснаго найдетъ себѣ твердую почву только по мѣрѣ своего приближенія къ методу естественныхъ наукъ, то есть, когда оно приступитъ къ изслѣдованію самого предмета, называемаго прекраснымъ, и того, что въ немъ есть положительнаго, объективнаго, не зависящаго отъ постоянно мѣняющихся впѣчатленій.
Относительно поэзіи и пластическихъ искусствъ, эти воззрѣнія уже отчасти выяснились, особенно по двумъ пунктамъ.
Во-первыхъ, ученые, занимающіеся ими давно, отбросили ложныя взгляды что эстетика какого либо искусства состоитъ въ примѣненіи къ нему общаго, метафизическаго понятія красоты. Рабская зависимость спеціальнымъ эстетическихъ изслѣдованій отъ высшаго метафизическаго принципа всеобщей эстетики по-немногу уступаетъ убѣжденію, что законы красоты каждаго отдѣльнаго искусства вытекаютъ изъ особенностей его матеріала и его техники и потому требуютъ отдѣльнаго, спеціальнаго изученія.
Кромѣ того, относительно поэзіи и пластическихъ искусствъ, эстетики уже убѣдились, что, при изслѣдованіи прекраснаго, должно изучатъ самый предметъ, а не субъективныя ощущенія воспринимающаго лица. Поэтъ, живописецъ не успокоится въ убѣжденіи, что онъ опредѣлилъ красоту своего искусства, если онъ прослѣдилъ, какія чувства возбуждаютъ въ окружающихъ его драма или его ландшафтъ. Онъ будетъ доискиваться причины, почему его произведеніе дѣйствуетъ на людей такъ, а не иначе.
По отношенію къ одной музыкѣ это воззрѣніе еще не установилось. До сихъ поръ строго раздѣляютъ ея теоретическія правила отъ эстетическихъ соображеній, -- причемъ, по непонятной прихоти, первыя передаются по возможности разсудочно-сухо, а вторыя расплываются въ лирической сентиментальности. Эстетики не хотятъ смотрѣть на содержаніе музыкальнаго произведенія какъ на особый, самостоятельный видъ красоты, и до сихъ поръ мы въ книгахъ, критическихъ разборахъ и разговорахъ часто наталкиваемся на воззрѣніе, что одни аффекты составляютъ основу музыкальнаго искусства, что они одни должны служить мѣриломъ художественнаго достоинства даннаго произведенія.
Музыка, говорятъ намъ, не можетъ, подобно поэзіи, занимать нашъ умъ, обогащать его новыми понятіями, она также не въ состояніи на насъ дѣйствовать видимыми формами, подобно пластическимъ искусствамъ; слѣдовательно, ея призваніемъ должно быть прямое дѣйствіе на наши чувства. Въ чемъ именно состоятъ связь музыки съ чувствами, какими законами искусства она обусловливается, на какихъ законахъ природы основывается извѣстное впечатлѣніе отъ даннаго произведенія, этого еще никто не сумѣлъ объяснить.
Притомъ, мы замѣчаемъ, что въ существующемъ воззрѣнія на музыку чувство играетъ двоякую роль. Во-первыхъ, утверждаютъ, что цѣль мы назначеніе музыки состоитъ въ возбужденіи чувствъ (или, какъ обыкновенно выражаются, "возвышенныхъ чувствъ"); во-вторыхъ, -- что чувства составляютъ и содержаніи музыкальныхъ произведеній.
Оба положенія одинаково ошибочны. Прекрасное не можетъ имѣть цѣли внѣ себя и содержаніи его нераздѣльно съ формой. Чувства, возбуждаемыя прекраснымъ, не имѣютъ прямого соотношенія къ нему. Прекрасное остается прекраснымъ, даже если оно не производитъ никакого впечатлѣнія на окружающихъ.
Поэтому и въ музыкѣ не можетъ быть рѣчи о прямой цѣли, и связь, существующая между этимъ искусствомъ и нашими чувствами, нисколько не оправдываетъ утвержденія, что въ этой-то связи состоитъ его эстетическое значеніе. Чтобы ближе разсмотрѣть эту связь, мы должны строго различать смыслъ двухъ понятій -- о щущенія и чувства.
Ощущеніемъ мы называемъ чувственное впечатлѣніе, дошедшее до сознанія. Словомъ чувство мы обозначаемъ внутреннее, душевное движеніе или состояніе, являющееся результатомъ ощущеній. Прекрасное первоначально дѣйствуетъ на наши органы чувствъ. Этомъ путь свойственъ не ему одному -- имъ же доходятъ до насъ и всѣ вообще явленія. Ощущеніе служитъ началомъ и условіемъ для всякаго эстетическаго наслажденія и составляетъ только основу чувства, возникновеніе котораго обусловливается соотношеніемъ элементовъ прекраснаго, соотношеніемъ, часто весьма сложнымъ. Возбудить ощущеніе можетъ и отдѣльный звукъ, отдѣльный цвѣтъ -- для этого еще не требуется искусства. По словамъ упомянутыхъ критиковъ, музыка должна въ насъ возбуждать поперемѣнно любовь, благоговѣніе, грусть или восторгъ. На самомъ же дѣлѣ, ни про искусство не ставитъ себѣ подобныхъ задачъ;-- единственное назначеніе искусства состоитъ въ изображеніи прекраснаго. Мы воспринимаемъ прекрасное не чувствомъ, а воображеніемъ. Воображеніе художника создаетъ музыкальный мотивъ, а воображеніе слушателя его воспринимаетъ. Разумѣется, воображеніе не непосредственно воспринимаетъ прекрасное, а съ помощью разсудка, т. е. представленій и сужденій. Этотъ процессъ совершается такъ быстро, что часто ускользаетъ отъ нашего сознанія. Этимъ не ограничивается дѣятельность воображенія: также быстро, какъ оно само, оно воспринимаетъ впечатлѣніе извнѣ и передаетъ его въ область разсудка и чувства. Но и чувство, и разсудокъ играютъ второстепенную роль въ истинномъ воспріятіи прекраснаго. Оно зиждется на чистомъ созерцаніи; къ нему не долженъ примѣшиваться никакой посторонній мотивъ, какъ, напримѣръ, стремленіе возбуждать въ себѣ аффекты.
Исключительную дѣятельность разсудка при воспріятіи прекраснаго скорѣе можно отнести къ логикѣ, чѣмъ къ эстетикѣ; а дѣйствіе прекраснаго на одно чувство уже входитъ въ область патологіи.
Всѣ эти заключенія уже давно приняты эстетикой, и они также вѣрны для музыки, какъ и для остальныхъ искусствъ. Между тѣмъ, знатоки ну зыки ихъ до сихъ поръ не признаютъ и утверждаютъ, что возбужденіе чувствъ составляетъ задачу музыки и ея характеристическую особенность. отличающую ее отъ другихъ искусствъ.
Съ этимъ послѣднимъ воззрѣніемъ намъ невозможно согласиться. Если признать воображеніе истиннымъ органомъ для воспріятія прекраснаго, то мы непремѣнно встрѣтимъ во всякомъ искусствѣ косвенное дѣйствіе и на чувства. Развѣ хорошая историческая картина не будетъ на насъ имѣть дѣйствія настоящаго происшествія? Развѣ Мадонны Рафаэля не возбуждаютъ въ насъ религіознаго настроенія, а ландшафты Пуссена -- стремленія вдаль? Развѣ Страсбургскій соборъ не наводитъ на насъ особаго, торжественнаго настроенія?-- Отвѣтъ не можетъ быть сомнителенъ.
Мы видѣли, что всѣ искусства сильно дѣйствуютъ на наши чувства; относительно музыки будетъ только вопросъ о степени. Не говоря о томъ, что это совершенно ненужная постановка вопроса, можетъ еще возникнуть споръ о томъ, что сильнѣе возбуждаетъ чувства: Моцартова симфонія или драма Шекспира, стихотвореніе Уланда или рондо Гунеля?
Если же будутъ утверждать, что музыка дѣйствуетъ непосредственно, остальныя же искусства посредствомъ понятій, то и это мы должны оспоривать, такъ какъ мы уже раньше доказали, что прекрасное въ музыкѣ доходитъ до чувства только посредствомъ воображенія.
Мы безпрестанно встрѣчаемъ въ музыкальныхъ статьяхъ очень вѣрное сравненіе музыки съ архитектурой. Могло ли бы придти въ голову какому-нибудь разумному архитектору, что цѣль архитектуры состоитъ въ возбужденіи чувствъ и что эти чувства составляютъ ея содержаніе?
Каждое произведеніе искусства находится въ какомъ-нибудь соотношеніи къ нашимъ чувствамъ, но никакъ не въ исключительномъ. Поэтому это свойство въ музыкѣ отнюдь не опредѣляетъ ея эстетическаго принципа.
Тѣмъ не менѣе, всѣ попытки изслѣдовать прекрасное въ музыкѣ опираются главнымъ образомъ на эту ея черту; между тѣмъ, какъ дѣйствіе, производимое прекраснымъ на наше душевное состояніе, скорѣе относится къ психологіи, чѣмъ къ эстетикѣ. Если дѣйствительно музыкѣ одной свойственно это вліяніе, то тѣмъ болѣе мы должны отвлечься отъ него, чтобы опредѣлить его причину.
Эстетики, занимающіеся этимъ вопросомъ, выводятъ заключенія о свойствахъ искусства изъ субъективнаго впечатлѣнія. Но это тѣмъ ошибочнѣе, что дѣйствіе какого либо музыкальнаго произведенія на наши чувства не есть необходимое. Та же музыка вліяетъ совершенно различно на людей разной національноcти, разнаго темперамента, разныхъ лѣтъ, или даже на одно и то же лицо въ различныя минуты. Случается, что какое-нибудь музыкальное произведеніе растрогиваетъ насъ до слезъ, въ другой же разъ оно на насъ не дѣлаетъ никакого впечатлѣнія. Даже когда впечатлѣніе точно произведено, мы часто въ немъ откроемъ много условнаго. Не въ одной только внѣшности, или въ обычаяхъ, но и въ мышленіи и въ чувствахъ образуется въ теченіи времени много условнаго. Это, главнымъ образомъ, относится къ тому роду музыкальныхъ произведеній, которыя служатъ для извѣстныхъ цѣлей, какъ-то: къ церковной, военной и театральной музыкѣ. Въ нихъ сложилась цѣлая терминологія для выраженія чувствъ извѣстными сочетаніями звуковъ, -- терминологія, которая, впрочемъ, измѣняется въ теченіи времени. Въ каждую эпоху иначе слушаютъ и иначе чувствуютъ. Музыка остается неизмѣнной, но измѣняется ея дѣйствіе, вмѣстѣ съ степенью образованія или условнаго пониманія.
Какъ легко наши чувства поддаются обману, видно изъ тѣхъ ничтожныхъ, безсодержательныхъ музыкальныхъ пьесокъ, въ которыхъ мы готовы узнать и "Вечеръ передъ битвой", и "Лѣтній день въ Норвегіи", и "Жену рыбака", если только сочинители рѣшатся дать имъ подобныя тенденціозныя названія. Заглавія даютъ нашимъ чувствамъ извѣстное направленіе, которое мы часто приписываемъ самой музыкѣ.
Изъ всего этого мы видимъ, что въ дѣйствіи музыки на чувства нѣтъ ни того постоянства, ни той исключительности и необходимости, на которыхъ долженъ основываться эстетическій принципъ.
Мы не желаемъ пренебрегать мы сильными чувствами, возбуждаемыми въ насъ музыкой, ни тѣми сладкими или томными настроеніями, въ которыя она насъ погружаетъ. Мы вовсе не намѣрены отрицать ея способности пробуждать подобныя движенія въ душѣ человѣческой; напротивъ того, мы видимъ тутъ одно изъ проявленій ея божественной силы, но вовсе не исключительное, и должны еще разъ настаивать, что оно не можетъ служить достаточной основой для эстетической теоріи музыки. Все дѣло въ томъ, какимъ путемъ, какими средствами музыка вліяетъ на чувства? Положительную сторону этого вопроса мы подробнѣе разовьемъ въ IV и V главахъ нашей статьи. Но здѣсь, при самомъ вступленіи, мы не можемъ довольно рѣзко выставить отрицательную сторону вопроса, стараясь доказать ненаучность и неосновательность мнѣній, господствующихъ до сихъ поръ.