Есть ли у музыки содержаніе?-- Вотъ опорный вопросъ, постоянно поднимаемый во всѣхъ преніяхъ о нашемъ искусствѣ. Вопросъ этотъ рѣшаютъ въ различныя стороны. Вѣскіе голоса отстаиваютъ безсодержательность музыки;-- они всѣ почти принадлежатъ философамъ, какъ, напримѣръ, Руссо, Кантъ, Гегель, Гербартъ, Бадиртъ и др. Изъ многочисленныхъ физіологовъ, придерживающихся этого воззрѣнія, для насъ всего важнѣе Лотце и Гельмгольцъ -- глубокіе мыслители, замѣчательные также по своему музыкальному образованію. Несравненно многочисленнѣе шеренга, ратующая за содержаніе музыки; это, собственно, спеціалисты-музыканты между писателями, и на ихъ же сторонѣ громадное большинство публики.
Съ перваго взгляда можетъ показаться страннымъ, что именно люди, всего лучше знакомые съ техническими условіями музыки, не могутъ отдѣлаться отъ ошибки, явно противорѣчащей этимъ условіямъ, тогда какъ этого скорѣе можно было ожидать отъ отвлеченныхъ философовъ. Но это происходитъ оттого, что музыканты въ этомъ случаѣ преимущественно хлопочутъ о т. н. чести своего искусства; они вооружаются не противъ научнаго мнѣнія, а противъ преступной ереси. Противоположное воззрѣніе имъ кажется униженіемъ искусства, святотатствомъ.-- "Какъ? Дивное искусство, которое насъ одушевляетъ и вдохновляетъ, которому столько возвышенныхъ умовъ посвятили свою жизнь, которое можетъ служить самымъ благороднымъ идеямъ, это искусство не имѣетъ содержанія? Его низводятъ на степень пустой забавы, безсмысленнаго щекотанія слуха?" Но такіе безсвязные возгласы ничего ровно не могутъ доказать или опровергнуть. Тутъ рѣчь идетъ не о вопросѣ чести, о знамени партіи, а просто объ изслѣдованіи истины, и для этого необходимо прежде всего ясно опредѣлять основныя понятія.
Смѣшеніе понятій содержанія и предмета или цѣли всего больше внесло неясности въ этотъ вопросъ; одно и то же понятіе часто обозначается различными словами, и, наоборотъ, одно я то же слово прилагается къ различнымъ понятіямъ. Содержаніе въ собственномъ, буквальномъ смыслѣ этого слова, есть то, что предметъ заключаетъ, держитъ въ себѣ. Въ этомъ смыслѣ, звуки, изъ которыхъ состоитъ музыкальное произведеніе и которые къ нему относятся какъ части къ цѣлому, составляютъ его содержаніе. Если никто не удовольствуется подобнымъ отвѣтомъ, видя въ немъ нѣчто само собою разумѣющееся, то.это только потому, что обыкновенно смѣшиваютъ понятіе о содержаніи съ понятіемъ о предметѣ (цѣли, назначеніи). При вопросѣ о содержаніи музыки постоянно имѣютъ въ виду ея предметъ, сюжетъ, который, въ качествѣ идеи или идеала, прямо противопоставляется матеріальному элементу, звукамъ. Содержанія въ этомъ смыслѣ, т. е. сюжета, музыка имѣть не можетъ. Калертъ съ полнымъ правомъ напираетъ на то, что музыка не допускаетъ, подобно живописи, словеснаго объясненія (Aesthetik, 380), хотя онъ ошибается, утверждая тутъ же, что подобное объясненіе можетъ "служить подспорьемъ недостаточному художественному наслажденію". Во всякомъ случаѣ, его слова отчасти выясняютъ занимающій насъ вопросъ. Если бъ музыкальнымъ содержаніемъ являлся опредѣленный предметъ -- его не трудно было бы передать словами. Не опредѣленное же содержаніе, которое каждый можетъ объяснять и обозвать по своему, которое "можно только прочувствовать, а не выразить словами" -- нельзя назвать содержаніемъ въ томъ смыслѣ, который желаютъ придать этому слову.
Музыка состоитъ изъ звуковыхъ рядовъ, звуковыхъ формъ, которыя не имѣютъ другаго содержанія, кромѣ самихъ себя -- мы опять-таки ихъ сравнимъ съ архитектурой и танцами. Какъ бы ни разбиралъ и ни объяснялъ каждый изъ насъ, судя по своимъ индивидуальнымъ особенностямъ, впечатлѣніе любаго музыкальнаго произведенія, онъ не найдетъ инаго содержанія, кромѣ звуковыхъ формъ, ибо музыка не только выражается звуками, но выражаетъ одни звуки.
Крюгеръ, ученый и остроумный защитникъ музыкальнаго содержанія, утверждаетъ, что музыка даетъ намъ только одну сторону того же содержанія, которымъ пользуются и другія искусства.
"Всякая пластическая фигура, говоритъ онъ (Beitrage, 131), представляется намъ въ минуту покоя; она являетъ намъ не настоящее дѣйствіе, а прошедшее, или же состояніе. И такъ, картина, или статуя не говоритъ намъ: Апполонъ побѣждаетъ!-- но она намъ показываетъ побѣдителя, грознаго бойца" и т. д.-- "Музыка же даетъ намъ сказуемыя къ этимъ неподвижнымъ, пластическимъ подлежащимъ, ихъ дѣятельность, душевное движеніе, и, если мы, въ первыхъ, узнаемъ дѣйствительное, постоянное содержаніе "гнѣвный, любящій" и т. п., то въ музыкѣ мы видимъ соотвѣтствующее ему движеніе "любить, гнѣваться, волноваться, стремиться". Но тутъ-то и ошибка: музыка можетъ и волноваться, и стремиться, но отнюдь не гнѣваться или любить -- ссылаемся на вторую главу нашей статьи.
Мы уже намекали на то, какъ тѣсно связанъ вопросъ о содержаніи музыки съ ея отношеніемъ къ прекрасному въ природѣ. Музыкантъ не находитъ внѣ себя образцовъ для своего творчества, -- а этими образцами опредѣляется и выясняется содержаніе другихъ искусствъ. Музыку же можно назвать въ полномъ смыслѣ безплотнымъ, искусствомъ. Мы нигдѣ не встрѣчаемъ прообразовъ ея твореній, и поэтому не могли включить ихъ въ кругъ нашихъ понятій. Она не изображаетъ извѣстнаго, опредѣленнаго предмета, и поэтому ея содержаніе не можетъ быть выражено словами, или формулировано по законамъ разсудочнаго мышленія.
О содержаніи художественнаго произведенія можетъ быть рѣчь только тогда, когда это содержаніе противопоставляютъ формѣ -- оба понятія другъ друга обусловливаютъ и дополняютъ. Тамъ, гдѣ форма нераздѣльна отъ содержанія, немыслимо и самобытное содержаніе. Въ музыкѣ же мы находимъ форму и содержаніе, предметъ и внѣшнее построеніе слитыми въ нераздѣльное единство. Этою своею особенностью она рѣзко отличается отъ пластическихъ искусствъ и отъ поэзіи, которымъ возможно одно и то же содержаніе облекать въ различныя формы. Изъ жизни Вильгельма Телля Флоріанъ сдѣлалъ историческій романъ, Шиллеръ -- драму, Гёте началъ было не изображать въ эпической поэмѣ. Афродита, выходящая изъ волнъ морскихъ, стала предметомъ и содержаніемъ множества картинъ и статуй, рѣзко отличающихся другъ отъ друга по формѣ. Но въ музыкѣ нѣтъ содержанія помимо формы, или формы помимо содержанія. Разсмотримъ это нѣсколько подробнѣе.
Самостоятельною, эстетически-нераздѣльною, музыкальною единицею, во всякомъ сочиненіи, является тема; въ ней мы должны искать всѣ музыкальныя задачи и ихъ выполненіе. Прослушаемъ же, напримѣръ, хотя главную тему въ симфоніи B-dur Бетговена.-- Что въ ней содержаніе? Что форма? Гдѣ кончается первое? Гдѣ начинается послѣднее? Мы доказали, что опредѣленное чрство не можетъ служить содержаніемъ музыкальной піесы и надѣемся, что каждый новый примѣръ еще болѣе подтвердитъ наше воззрѣніе. Въ чемъ же искать содержанія? Въ самихъ звукахъ?-- Конечно, но они же даютъ и форму. Въ чемъ искать форму? Въ тѣхъ же звукахъ?-- Но они намъ являются формой не пустою, а осмысленной. Всякая практическая попытка отдѣлить въ любой темѣ форму отъ содержанія приведетъ къ противорѣчіямъ или къ полной произвольности. Напримѣръ, что измѣняется въ мотивѣ, сыгранномъ октавою выше или на другомъ инструментѣ? Его содержаніе или его форма? Если послѣдняя, какъ большею частію станутъ утверждать, то что же останется содержаніемъ? Только опредѣленные, измѣримый интервалы между звуками? Но это музыкальный абстрактъ. Перенесеніе мотива на другой тонъ, на другой инструментъ, не измѣняетъ ни его формы, ни его содержанія, но только его окраску, какъ разноцвѣтныя стекла какой-нибудь бесѣдки намъ показываетъ окружающій ландшафтъ то въ синемъ, то въ красномъ, то въ желтомъ свѣтѣ. Музыка обладаетъ громаднымъ богатствомъ такихъ окрасомъ, отъ самыхъ яркихъ контрастовъ до самыхъ нѣжныхъ оттѣнковъ, и пользуется ими для самыхъ разнообразныхъ эффектовъ.
Когда дѣло идетъ о цѣломъ, сложномъ сочиненіи, конечно, можно говорить о его формѣ и его содержаніи. Но тогда эти слова употребляются не въ точномъ ихъ смыслѣ. Формой симфоніи, увертюры, сонаты называютъ построенія и соотношенія ея отдѣльныхъ частей, точнѣе сказать, симметрію этихъ частей въ ихъ послѣдовательности, противоположности, повтореніи, постепенномъ развитіи и т. д. Содержаніемъ называютъ темы, на которыхъ построено все музыкальное зданіе. И такъ, тутъ рѣчь идетъ не о содержаніи въ смыслѣ сюжета, задачи, а o содержаніи чисто музыкальномъ. Если же слово содержаніе принято въ точномъ, логическомъ его смыслѣ, то мы должны его искать не въ цѣломъ, многосложномъ сочиненіи, а въ его музыкальной основѣ, т. е. въ темѣ или въ темахъ. Въ нихъ же форма нераздѣльно сливается съ содержаніемъ. Если мы захотимъ кому-нибудь передать содержаніе музыкальнаго мотива, мы должны ему сыграть или спѣть самый мотивъ.
Такъ какъ музыкальное творчество подчинено опредѣленнымъ эстетическимъ законамъ, то тема не можетъ расплываться въ произвольной импровизаціи, а должна послѣдовательно и постепенно развиваться, какъ цвѣтокъ изъ почки.
Безсодержательными мы поэтому назовемъ какія-нибудь свободныя прелюдіи, при которыхъ виртуозъ скорѣе отдыхаетъ, чѣмъ творитъ, въ которыхъ аккорды, арпеджіи, фіоритуры замѣняютъ самобытныя звуковые образы. Такія прелюдіи индивидуальности не имѣютъ, мы ихъ съ трудомъ отличимъ другъ отъ друга, и смѣло можемъ сказать, что въ нихъ нѣтъ содержанія: (въ болѣе широкомъ смыслѣ этого слова), потому что нѣтъ темы.
Наши эстетики и критики недостаточно понимаютъ важную роль главной темы въ музыкальномъ произведеніи. Тема сама по себѣ обнаруживаетъ настроеніе, одушевляющее всю піесу. Когда Бетговенъ начинаетъ свою увертюру "Леоноры" или Мендельсонъ свою "Фингалову пещеру", всякій истый музыкантъ, по первымъ же тактакъ, долженъ почувствовать, какое предъ нимъ воздвигается волшебное зданіе. По первой же темѣ "Фауста" Доницетти или "Луизы Миллеръ" Верди, достаточно, чтобы мы почувствовали себя въ кабачкѣ.
Въ Германіи и теорія, и практика придаютъ чрезмѣрное значеніе музыкальной разработкѣ сравнительно съ тематическимъ содержаніемъ. Но то, что не заключается въ темѣ (явно или скрыто), не можетъ быть впослѣдствіи органически развито, и бѣдности темъ, а не отсутствію умѣнія ихъ развивать, должно приписывать, что въ ваше время уже не появляются симфоніи въ родѣ Бетговевскихъ.
Еще одна важная оговорка: безпредметная формальная красота музыки ни мѣшаетъ ей налагать на свои творенія печать индивидуальности. Самъ способъ творчества, выборъ опредѣленной темы, разработка ея въ опредѣленную сторону ярко характеризуютъ каждое истинно-геніальное произведеніе. Мелодія Моцарта или Бетговена также цѣльна и индивидуальна, какъ стихъ Гёте, картина Рафаэля, статуя Торвальдсена. Самобытныя музыкальныя мысли (темы) въ ней опредѣлены, какъ цитаты, и наглядны, какъ пластическія изображенія; онѣ цѣльны, индивидуальны, вѣчны.
Мы никакъ не можемъ согласиться съ воззрѣніемъ Гегеля, которыя, не допуская въ музыкѣ объективнаго содержанія, видитъ въ ней только выраженіе "безличнаго внутренняго настроенія" (des individualitätslosen Innern). Даже съ его точки зрѣнія, если упускать изъ виду объективно-творческую дѣятельность композитора и находить въ музыкѣ одно "свободное проявленіе субъективности" (freie Entäusserung der Subjectivität), нельзя утверждать безличность музыкальныхъ произведеній, такъ какъ субъективность уже предполагаетъ индивидуальность.
Мы разсмотрѣли выше, какъ индивидуальность художника проявляется при выборѣ и разработкѣ музыкальныхъ элементовъ. Въ отвѣтъ на упрекъ безсодержательности, мы старались доказать, что музыка, въ свойственныхъ ея формахъ, одушевлена такою же божественной искрой, какъ и другія искусства. Но тѣмъ только, что мы отрицаемъ въ ней всякое постороннее содержаніе, мы можемъ защитить ея истинный, внутренній смыслъ.
"Русская Мысль", кн. XI, 1880