Начало кризиса
Я лично не видел еще необходимости спешить, но обстоятельства неожиданно заставили нас действовать. Кризис был вызван самими фабрикантами. Наш союз был всего более организован на Путиловском заводе, насчитывавшем до 13 тысяч рабочих. Завод этот считается одним из величайших по выделке пушек большого калибра и пулеметов; только заводы Армстронга и Круппа еще больше. Поэтому интересно сказать несколько слов об условиях труда на нем и на других заводах С.-Петербурга.
Завод этот разделен на 18 или 20 отделений с многочисленными мастерскими. Небо еще издали кажется черным от дыма, и шум машин оглушает вас при входе в мастерские.
Положение рабочих на этом заводе сравнительно лучше, чем на заводах текстильных, и металлисты обыкновенно получают больше жалованья, чем ткачи и текстильщики. Рабочие здесь не живут в бараках, как обыкновенно на других русских фабриках, но отдельно в большом пригороде, окружающем завод. Обыкновенно рабочий нанимает комнату для себя и своей, по большей части многочисленной, семьи, но многие из них не имеют средств, чтобы это сделать, и ютятся по несколько семей в одной комнате. Мастера и помощники получают лучший оклад и живут сравнительно прилично. Положение на бумагопрядильных производствах много хуже. Здесь жалованье ничтожное и условия жизни ужасны. Обыкновенно какая-нибудь женщина нанимает несколько комнат и пересдает их, так что часто по десяти и даже больше человек живут и спят по трое и больше в одной кровати без различия пола.
Нормальный рабочий день, по закону 1897 г. (изданному после большой стачки 1896–1897 гг.), одиннадцать с половиною часов. Но циркулярами министерства финансов разрешаются сверхурочные работы; поэтому средний рабочий день нужно считать в 14 или 15 часов.
Я часто наблюдал эти толпы бедно одетых и истощенных мужчин и женщин, идущих с заводов. Ужасное зрелище. Серые лица кажутся мертвыми, и только глаза, в которых горит огонь отчаянного возмущения, оживляют их. Но, спрашивается, почему они соглашаются на сверхурочные часы? По необходимости, так как они работают поштучно, получая очень низкую плату. Нечего удивляться, что такой рабочий, возвращаясь домой и видя ужасную нужду своей домашней обстановки, идет в трактир и старается заглушить вином сознание безвыходности своего положения. После 15 или 20 лет такой жизни, а иногда и раньше, мужчины и женщины теряют свою работоспособность и лишаются места. Можно видеть толпы таких безработных ранним утром у заводских ворот. Так они стоят и ждут, пока не выйдет мастер и не наймет некоторых из них, если есть свободные места. Плохо одетые и голодные, стоящие на ужасном морозе, они представляют собой зрелище, от которого можно только содрогаться, — эта картина свидетельствует о несовершенствах нашей социальной системы. Но и здесь подкуп играет отвратительную роль — нанимают только тех рабочих, которые в состоянии дать взятку полицейским или сторожам, являющимся сообщниками мастеров.
Эти пасынки нашего общества в С.-Петербурге уже хорошо понимают несправедливость своего положения и нехристианские отношения между капиталом и трудом. И как могло быть иначе? Они видели, как каждое утро молодых девушек, наравне с мужчинами, раздевали и обыскивали перед началом работы. Трудность получения работы увеличивалась отсутствием трудовой регистрации. Часто ко мне обращались рабочие со словами: «Я работал 20 лет на одном месте, и теперь мне отказали. У меня нет дома в деревне и я знаю, я чувствую, что и я и моя семья погибли».
Как мало нужно, чтобы утешить этих страдальцев. От одного доброго слова лица их светились благодарностью и надеждой. Вот где обширное поле деятельности для служителей церкви. Кроме проповеди трезвости и смирения они ничего не делают. Полное отсутствие прав, как личных, так и общественных еще сильнее увеличивает ожесточение рабочих. Каждый представитель владельца, от директора до последнего мастера, может уволить рабочего. Каждый, стоящий на более высокой ступени, имеет право неограниченного угнетения своих подчиненных. Этим беззаконием и можно объяснить сильное развитие хулиганства в русских городах.
В декабре на Путиловском заводе, без видимой причины, были уволены четыре человека.[98] Два из них очень давно служили на заводе, а два других уже семь лет. Несомненно, увольнение было вызвано тем, что они принадлежали к нашему союзу, так как, рассчитывая их, им сказали: «Несомненно, ваш союз поддержит вас». В течение двух недель я лично не вмешивался в это дело, ожидая, что рассчитанные рабочие будут снова приняты после всего, что было сделано, чтобы повлиять на фабричную администрацию. Когда же все усилия оказались тщетными, я счел своим долгом перед союзом стать на защиту исключенных и довести дело до конца, каков бы он ни был… Если мы оставим уволенных на произвол судьбы, доверие к нашему союзу неизбежно и навсегда поколеблется, не говоря уже о том, что это поощрило бы произвол. Если же нам удастся отстоять их, престиж нашего союза неимоверно поднялся бы в глазах рабочих. Первым делом я направил рассчитанных рабочих к директору завода Смирнову[99] и к фабричному инспектору, но там их постигла неудача.
19 декабря я собрал 12 делегатов отделов союза, чтобы обсудить этот вопрос.[100] Одновременно я пригласил и делегатов революционной партии, и это было впервые, что они были приглашены и присутствовали на нашем собрании. Собрание, кроме того, обсуждало некоторые изменения в уставе, а также и вопрос о переименовании названия нашего общества; был поднят также вопрос об издании своей газеты и об открытии отделов в других городах.
Собралось около трехсот рабочих; присутствовали корреспонденты некоторых газет. Все деловые предложения были приняты, и мне поручено выхлопотать разрешение правительства. После тщательного расследования было установлено, что рабочие были уволены несправедливо. Предложенная мной резолюция была единогласно принята; она состояла в уведомлении правительства через градоначальника, что: 1) отношения труда и капитала в России ненормальны, что особенно замечается в той чрезмерной власти, которой пользуется мастер над рабочими; 2) попросить администрацию Путиловского завода уволить мастера Тетявкина как главного виновника увольнения четырех рабочих; 3) немедленно принять обратно четырех рабочих, уволенных за то, что они состояли членами нашего союза; 4) сообщить градоначальнику и фабричному инспектору эти обстоятельства и попросить их употребить свое влияние, чтобы впредь такие поступки не повторялись; 5) если эти законные требования рабочих не будут удовлетворены, союз слагает с себя всякую ответственность в случае нарушения спокойствия в столице.
Рабочим основательно объяснили всю важность этого шага. Я им ясно сказал, что если они решат постоять за своих товарищей, то должны понести все жертвы, которые такой шаг может за собой повлечь. Громкий взрыв аплодисментов был ответом на мой вызов. Энтузиазм рабочих был очевиден. Я сказал им, что от их мужества и решимости в этом деле зависит существование союза и что если мы потерпим неудачу, я уйду из союза. Я попросил их также поклясться, и они исполнили мою просьбу. Тогда мы решили отправить три депутации, каждую из семи или десяти человек: одну к директору Смирнову, другую к инспектору Чижову и третью, во главе которой пошел я, к градоначальнику Фуллону.
На следующее утро мы отправились по всем трем поручениям. Смирнов встретил делегатов, во главе которых был мой друг Васильев, очень грубо и так на них кричал, что они ушли, прервав переговоры. Главный фабричный инспектор отнесся также несочувственно, пока делегаты не погрозили, что об отказе их выслушать они напечатают в газетах. Тогда он сказал, что может принять лишь самих уволенных, но отнюдь не делегатов.
Генерал Фуллон оказался более сговорчивым. Вначале он пожелал видеть меня одного и принял меня со своей обычной любезностью. Я указал ему на серьезность положения. «Рабочие решили, — сказал я, — поддержать своих товарищей какой угодно ценой. С этими четырьмя рабочими поступили очень несправедливо. Рабочие единогласно приняли резолюцию, которая, как вы увидите, очень умеренна, и лично я вполне поддерживаю их требования». Я говорил, что правительство должно понять серьезность предстоящего ему выбора. В промышленных вопросах в России всегда следует считаться с правительством, особенно же в данном случае, так как Путиловский завод, как и многие другие фабрики и заводы, существует, главным образом, казенными заказами. Пригрозив отнять эти заказы, правительство легко могло заставить фабрикантов пойти на уступки. Правда, обыкновенно случалось как раз обратное. Во время конфликтов между трудом и капиталом фабриканты часто соглашались идти на уступки, но правительство, боясь, что это поведет к еще большим требованиям и к забастовкам более грандиозных размеров, запрещало им это делать; несколько раз фабриканты на своих профессиональных собраниях и в петициях министру финансов указывали, что правительство своим вмешательством препятствует проводить мирное развитие национальной промышленности.
Фуллон внимательно просмотрел резолюцию, но, дойдя до пятого пункта, воскликнул с удивлением: «Но это настоящая революция; вы угрожаете спокойствию столицы». «Вовсе нет, — ответил я успокоительно, — мы и не думаем ни о каких угрозах. Рабочие просто хотят поддержать своих товарищей. Вы говорили, что будете им помогать в затруднениях, и вот вам представляется случай. Если рабочие не поддержат своих товарищей, то масса скажет, что наш союз фиктивный, предназначенный только для того, чтобы выжимать взносы от бедняков и держать их в безмолвии. Все рабочие столицы наблюдают за происходящим с возмущением, и, если наши требования не будут удовлетворены, спокойствие города будет безусловно нарушено. Я прошу вас принять делегацию, и вы сами можете судить, насколько они серьезно настроены». Градоначальник слушал внимательно и, очевидно, тронутый моими словами, принял делегатов. Девять человек, один после другого, поддерживали мое заявление, и, в конце концов, Фуллон обещал сделать все, что в его силах, для удовлетворения наших требований. Результаты переговоров мы в тот же вечер сообщили председателям отделов, а они, в свою очередь, оповестили своих членов.
В этот же день вечером мы решили, в случае надобности, объявить забастовку сперва на Путиловском заводе и, если в течение двух дней наша просьба не будет уважена, распространить забастовку на все заводы и мастерские в Петербурге. На случай неудачи переговоров решено было немедленно приступить к приготовлениям и предложено рабочим не тратить деньги на предстоящие праздники.
Утром 21 декабря я пошел с четырьмя уволенными рабочими к Чижову. Я указал ему на серьезность положения, если среди рабочих будет развиваться убеждение, что фабричные инспектора, которые по русским законам должны занимать род судебной инстанции между хозяевами и рабочими, будут всегда брать сторону первых. Я говорил горячо, но не сказал ничего незаконного, и мы расстались по-дружески. Инспектор, однако, донес на меня Фуллону. Из дальнейшего свидания с Фуллоном я убедился, что нам ничего не оставалось, как сделать последнюю ставку. Я рассчитывал, что стачка на Путиловском заводе немедленно побудит администрацию к уступке, ввиду того, что в данный момент завод оканчивал чрезвычайно серьезный заказ для правительства. В тот же вечер мы решили сделать забастовку.
Как раз в это время была получена телеграмма о сдаче Порт-Артура.[101] Известие это вызвало большое негодование среди народа, и решимость действовать еще более окрепла. Когда я собрал наиболее влиятельных рабочих завода и спросил их, могут ли они остановить всю работу, они ответили утвердительно.
Следующие три дня прошли тихо. Наступил праздник Рождества. Для каждого отдела союза мы устроили елки, на которых веселились более 5 тыс. детей. Члены союза имели право приводить не только своих детей, но и сирот и подкидышей, которых так много в Петербурге. Каждый получил какой-нибудь маленький подарок, а сиротам раздавали материю на платье. На этих елках мы говорили с рабочими и их женами; несколько тысяч прошло через наши залы, и всюду раздавались речи, в которых судьба уволенных рабочих была преобладающей темой.
Я был в страшной тревоге, сознавая, что судьба нашего союза находится на краю пропасти. Если нас вынудят забастовать, то мы должны, по крайней мере, сделать из этой забастовки событие государственной важности, придав ей политический характер. Сдача Порт-Артура послужила нам для этого предлогом. Я снова собрал своих 32 помощников и сказал им, что, по-моему, наступило время подать царю нашу рабочую петицию.[102] Они согласились со мной и обещали начать агитацию в пользу всеобщей забастовки, я же обещал приготовить к тому времени текст петиции. С каждым днем росло воодушевление рабочих.[103] Накануне нового года я в последний раз ходил к Смирнову — три часа беседовал с ним в надежде избежать забастовки, но безуспешно.[104]
Свою деятельность в пересыльной тюрьме я продолжал и заинтересовал ею не только заключенных, но и тюремную администрацию. Раньше я был приглашен на открытие новой тюрьмы в Царском Селе, а также на богослужение 7 января в главном тюремном управлении, но так как забастовка была уже в полном разгаре, то меня вежливо предупредили, что торжество отложено.
2 января, по моему предложению, было решено, что забастовка на Путиловском заводе начнется завтра. Условлено было, что сперва прекратит работу одна часть мастерских, рабочие которых придут процессией по другим мастерским и остановят работу.[105]
Все произошло, как было условлено. В назначенный час 13 тысяч человек прекратили работу. Администрация была, конечно, поражена и испугана. Директор Смирнов, весьма гордившийся своим красноречием, вышел к толпе и сказал, что «лучше бы оставили эти шутки и избрали делегацию, так как, может быть, он и может удовлетворить их желания». Рабочие ответили, что теперь у них другие требования и что делегацию они пошлют только с условием, что отец Гапон будет в ней участвовать. Смирнов на это не согласился и даже не удержался, чтобы не сказать, что я-то и есть враг рабочих и веду их к гибели, что едва не привело к печальному инциденту. Один из рабочих, малоросс, высокий смуглый парень выхватил свой нож и бросился на Смирнова, который быстро скрылся. Полицейский офицер также старался убедить рабочих стать на работу, но безуспешно.[106]
Я тем временем сидел дома, тревожась и волнуясь, не зная, что происходит на заводе; наконец, я не выдержал, сел на извозчика и поехал на Путиловский завод.[107] Дорогой я узнал все от одного из рабочих, с которым и поехал на завод. Когда мы подъехали к заводу, мы увидели громадную толпу, наполнявшую двор завода и примыкающие к нему улицы. Меня встретили криками: «Отец Гапон приехал». Пока мне не очистили дороги, я не мог пробиться сквозь толпу. Встав на повозку, я обратился к рабочим с речью. Помню только, что я хвалил их за их действия, сравнивая с старым дубом, ожившим после мороза под теплым веянием весны. Я говорил им о том, что внимание всего города обращено на них, что их желание заступиться за своих товарищей, выброшенных с их семействами на голодную смерть, вполне справедливо, а между тем начальство отвечает им только репрессиями. «Имеем ли мы или не имеем права защищать своих товарищей?» — спросил я. Вопрос этот вызвал гром аплодисментов. Тогда я прочел рабочим перечень наших требований, написанный в дополнение к просьбе об обратном приеме четырех уволенных рабочих.
Содержание прочитанного было следующее:
1) цена на контрактные работы (срочные) должна быть устанавливаема не произвольным решением мастеров, а по взаимному соглашению между начальством и делегатами от рабочих;
2) учреждение при заводе постоянной комиссии из представителей администрации и рабочих для разбора всех жалоб, причем без согласия комиссии никто не мог быть уволен;
3) восьмичасовой рабочий день; на этом пункте не настаивали, откладывая его до выработки соответственного законодательства;
4) увеличение поденной платы женщинам до 70 коп. в день;
5) отмена сверхурочных работ, за исключением добровольного соглашения, и тогда — двойная плата;
6) улучшение вентиляции в кузнечных мастерских;
7) увеличение платы чернорабочим до одного рубля в день;
8) никто из забастовавших не должен пострадать;
9) за время забастовки должно быть заплачено.
Все пункты были приняты под единодушные рукоплескания, и, по моему совету, немедленно было приступлено к переписке требований для распространения их по всем фабрикам и заводам в городе. Затем мы организовали забастовочный комитет, имевший целью помогать забастовщикам, без различия отделений союза. Денежный сбор должен был производиться у ворот заводов и на митингах. С этого дня наплыв новых членов союза стал страшно увеличиваться, и мы решили между собой, хотя это и противоречило утвержденным правилам устава,[108] чтобы все поступления шли на расходы по забастовке. Помощь забастовщикам выдавалась не денежная, а припасами. Все отделения союза несли массу чая, сахара, хлеба, картофеля для раздачи забастовщикам.