I.
КЛЕЛІЯ.
Она была прелестна, жемчужина Транстеверіи! косы смоляныя, тяжелыя -- и что за очи! Ихъ блескъ палилъ, какъ жгучая молнія... На шестнадцатомъ году, ея станъ развился роскошнѣе стана античныхъ матронъ. О, Рафаэль въ Клеліи нашелъ бы всю прелесть дѣвственнаго идеала, вмѣстѣ съ отважною душой той другой Клеліи {Римская Клелія временъ Порценны.}, ея тёзки, что утопилась въ Тибрѣ, спасаясь отъ воиновъ Порценни.
"О, да! она была дѣйствительно прекрасна, Клелія... И кто могъ глядѣть на нее, не согрѣвъ душу теплотой свѣтлаго пламени, горѣвшаго въ ея глазахъ?
Но развѣ римскія эминенціи , эти безконтрольные хозяева "святаго города", эти изнѣженные угодники чрева, эти изможденные сластолюбцы похотей не знали, что такое сокровище хоронится въ стѣнахъ Рима? Нѣтъ, онѣ знали; и одна изъ нихъ уже давно зарилась на лакомый кусочекъ, происходящій отъ древнихъ Квиритовъ" {Транстеверяне почитаютъ себя происходящими отъ кровной расы древнихъ римлянъ. (Прим. авт.)}.
-- Ступай, Джіани, молвилъ однажды кардиналъ Прокопіо, фактотумъ и фаворитъ его святѣйшества: -- сходи и добудь мнѣ во что бы ни стало эту дѣвочку... Я умираю по Клеліи... Она одна способна разсѣять мой сплинъ и наполнить пустоту существованія, которое волочу я за хвостомъ этого стараго грѣховодника... И Джіани, припадая чуть не до полу волчьей своей мордочкой, и съ лаконическимъ: "слушаю-съ, эччеленца", пустился безъ дальнихъ околичностей справлять гнусное порученіе.
Но надъ Клеліей не дремалъ Аттиліо, Аттиліо, спутникъ ея дѣтства, двадцатилѣтній Аттиліо, здоровенный художникъ, смѣльчакъ, коноводъ римской молодежи, не оженоподобленной, проматывающейся и низкопоклонствующей молодежи, а той, въ средѣ которой забился первый нервъ того легіона, что затмилъ македонскія фаланги.
Аттиліо, прозванный товарищами студіи "Римскимъ Антиноемъ", любилъ Клелію, любилъ той любовью, для которой рискъ жизнью -- игра, опасность смерти -- счастіе.
Въ улицѣ, ведущей вверхъ отъ Лунгары къ Яникульской Площади, неподалеку отъ фонтана Монторіо, находилось жилище Клеліи. Ея семейные были ваятелями мрамора,-- ремесло, допускающее въ Римѣ относительную независимость жизни, если, впрочемъ, независимость можетъ водиться тамъ, гдѣ хозяйничаютъ патеры...
Отецъ Клеліи, уже близкій къ пятому десятку, былъ мужчина отъ природы крѣпкаго закала, который еще болѣе окрѣпъ вслѣдствіе трудовой и умѣренной жизни; мать была тоже здоровой конструкціи, но деликатной. Она имѣла ангельское сердце и на нее радовались не только въ семействѣ, но и во всемъ сосѣдствѣ.
Говорили, что Клелія совмѣщала ангельскія качества матери съ развитой и сильной натурой отца; знали еще, что въ этомъ честномъ семействѣ всѣ другъ друга искренно любили...
И вотъ вокругъ этого-то довольства, вечеромъ, 8-го февраля 1866 г., увивался низкій фактотумъ высокаго прелата.
Джіани уже разъ являлся-было къ порогу честнаго питомца Фидія, но видъ загорѣлыхъ и мускулистыхъ рукъ художника, засученныхъ до локтей, такъ напугалъ его, что онъ счелъ за лучшее вернуться вспять.
Однакожь, когда художникъ обернулся и явилъ на мужественномъ лицѣ своемъ выраженіе нѣкотораго добродушія, то негодяй пріосанился и вступилъ въ студію.
-- Buona sera, signor Manlio! залепеталъ недобропожаловавшій посланецъ фальцетомъ.
-- Buona sera, отозвался художникъ, и, не отрывая глазъ отъ рѣзца, обратилъ мало вниманія на личность, принадлежащую, какъ онъ догадывался, къ той многочисленной ордѣ подкупныхъ холоповъ, которою патеры замѣнили въ Римѣ благородную расу Квиритовъ.
-- Buona sera, повторилъ Джіани нерѣшительно-умиленно, и завидя, что ваятель поднялъ, наконецъ, на него глаза, продолжалъ: -- ихъ эминенція кардиналъ Прокопіо прислалъ меня сказать вашей синьйоріи, что имъ хотѣлось бы имѣть двѣ статуэтки святителей, для наддвернаго украшенія ихъ молельни...
-- А какой величины желаетъ онъ статуэтки? спросилъ Манліо.
-- Я полагаю, залепеталъ снова тотъ: -- вашей синьйоріи лучше бы самимъ пожаловать въ палаццо, чтобъ уговориться съ ихъ эминенціей...
Складка губъ честнаго артиста служила яснымъ указаніемъ, что предложеніе это было ему не по сердцу; но можно ли жить въ Римѣ внѣ зависимости отъ патеровъ? Между іезуитскими ухищреніями тонзурованной братіи, обрѣтается и притворное покровительство искусству, и этимъ притворствомъ она добилась того, что лучшіе мастера Италіи принуждены выбирать сюжетомъ для своихъ твореній разныя басни, развращая ими чувства массъ.
Складка губъ не значитъ еще отрицаніе; а въ дѣйствительности, надлежало жить и содержать два созданія -- жену и дочь, за которыхъ Манліо отдалъ бы стократно жизнь.
-- Приду, отозвался онъ сухо и пораздумавъ съ минуту, и Джіани, съ низкимъ поклономъ, отретировался.
"Первый шагъ сдѣланъ", шепнулъ про себя кардинальскій сводчикъ: "теперь надо найдти наблюдательный и укрывательный пунктъ для Ченчіо..." А Коій Ченчіо -- надобно, чтобы читателю то было извѣстно,-- состоялъ въ подчиненіи у Джіани и обработывалъ, въ подобныхъ предпріятіяхъ, "вторую часть" кардинальскихъ порученій.
Джіани высматривалъ для своего помощника какую нибудь меблированную коморку, непремѣнно въ виду студіи Манліо, что было не весьма затруднительно. Въ этомъ углу столицы католичества, наплывъ люда никогда не бываетъ значителенъ, потому что патеры, заботящіеся для себя о матеріальныхъ благахъ, другимъ предоставляютъ заботу лишь о благѣ духовномъ... Нашъ вѣкъ -- нѣсколько положителенъ: онъ разсчитываетъ чаще на проценты, нежели на радости рая -- и оттого Римъ, за недостатокомъ средствъ производства, средствъ сбыта, остается опустѣлымъ и тоще-населеннымъ {Въ Римѣ значилось нѣкогда два мильйона народонаселенія, а теперь не осталось и 210 тысячъ. (Прим. авт.)}.
Джіани нашелъ чего искалъ безъ затрудненія, и найдя -- побрёлъ во свояси, весело посвистывая и съ совѣстью нетолько не отягченною, но успокоенною надеждой на "отпущеніе", въ которомъ патеры никогда не отказываютъ за продѣлки, творимыя въ ихъ честь.