Федя остался один на пароходе и, играя, опять смотрел в окно. Но Паша больше не подходила.
Он перестал играть и встал.
Солнце село. День кончился, но свет электрических лампочек ещё борется с последними отблесками вечерней зари. В противоположном зеркале отражается берег реки, охваченный бледным замирающим просветом запада, но из окна на юг уже глядит синего бархата тёмный вечер, тёплый, мягкий.
Федя вышел на палубу.
Он шёл и внимательно всматривался в сидящих на скамейках. Он издали узнал Пашу и долго стоял, не решаясь подойти.
– Здравствуйте, – чуть слышно раздалось над ухом Паши.
Она повернулась к нему, он подсел, и так же, как шесть лет тому назад, они опять сидели вместе и, казалось, никогда не разлучались.
Федя узнал то, что было для него до сих пор загадкой. Он перепутал тогда письма: бабушкино получила Паша, а Пашино – бабушка. На другой же день тогда к ним приехала сама бабушка, долго говорила с дядей и через два дня, когда они уехали из города, дядя сказал Паше, что Федя отказался от неё.
Федя слушал, наклонив голову, и, когда Паша кончила, он не знал, о чём говорить… Всё сделано, он женат уже, – и такой далёкой казалась Паша в своей скромной шляпке, тёмном платье. К тому же, каждую минуту могла приехать жена…
– Эта высокая красавица – ваша жена? Дай Бог вам счастья.
Но что это? Пароход уже отходит. Он бросился в рубку, в каюту – жены нет. Он выбежал опять на палубу: знакомые голоса кричали ему с конторки.
Это они: жена, Сапожков, актёры. Они кричали ему, что опоздали; кричали, чтобы со следующей пристани он ехал назад и тогда к четырём часам ночи приедет, что лошади будут ждать его у пристани, что захватил бы вещи актёров; ещё что-то кричали, но он не слышал, потому что колёса уже хлопали по воде, и махина-пароход с сотнями разноцветных глаз в мягкой синеве ночи уже уползал на средину реки.