Так удачно прошедшее в высших инстанциях дело нашей подъездной железной дороги встретило целый ряд препятствий и задержек во второстепенных инстанциях, в тех заседаниях, которые были посвящены рассмотрению моего исполнительного проекта. Время шло, а между тем срок постройки уже был предрешен: к февралю, то есть ровно через год, постройка дороги должна была быть окончена. В моем распоряжении оставался таким образом всего один строительный период -- предстоящее лето.
Но март уже был на дворе, когда мне было предложено для всестороннего выяснения вопроса составить три проекта: ширококолейный, узкоколейный метровый и с колеей в шестьдесят сотых метра.
Все эти три проекта и должны были поступить в Государственный совет, от которого уже и зависел выбор того или другого типа. Решенное уже раз дело таким образом под иным соусом преподносилось для вторичного перерешения.
С лихорадочной поспешностью были составлены и представлены мною три проекта: ширококолейный -- двадцать восемь тысяч рублей верста, метровый с одиннадцатифунтовым рельсом в восемнадцать тысяч и колея в шестьдесят сотых метра, за которую я стоял, с восьмифунтовым рельсом в четырнадцать тысяч рублей верста.
При рассмотрении этих расценок был поднят вопрос, следует ли включать в расценку широкой колеи подвижной состав. Этим вопрос сводился к уменьшению стоимости ширококолейной версты на шесть тысяч рублей.
Большинство членов совещания высказалось в том смысле, что не следует включать в расценку подвижной состав на том основании, что паровозы и вагоны главной линии могли бы работать и на проектируемой ветке.
-- Но,-- возражал я,-- нам нужно двести тысяч таких веток, а протяжение главных линий всего сорок -- пятьдесят тысяч,-- их подвижного состава и для теперешних потребностей не хватает...
Мой сосед пренебрежительно, добродушно возразил мне:
-- Оставим двести тысяч верст. Пока мы ведь собираемся строить только вашу веточку, протяжением всего сто верст. В сравнении с сорока--пятьюдесятью тысячами -- это...
Он сделал в воздухе жест, все рассмеялись, и подвижной состав был вычеркнут. Стоимость широкой колеи этим низводилась к двадцати двум тысячам за версту.
Был объявлен перерыв.
-- Ну, что ж,-- усмехнулся кто-то, вставая и обращаясь ко мне,-- разница уж не такая большая выходит между широкой и узкой колеей, а удобства широкой колеи...
Мой товарищ по выпуску, докладчик по моему делу, особенно энергично оспаривавший меня, сказал:
-- Да бросьте же вы к черту эту узкую колею: выстройте себе широкую, мы ведь не против, дадим ее вам,-- самому же по крайней мере не стыдно будет ездить потом.
Члены совещания слушали и смеялись. Я не оставался в долгу.
-- В этом-то и несчастье,-- отвечал я,-- что слово "стыдно" командует над экономической жизнью страны.
-- Ну, поехал...
Когда раздался звонок председателя и мы опять расселись в громадной комнате вокруг стола, занимавшего почти всю комнату, докладчик, мой товарищ, возобновил свои нападки.
-- Я не вижу также оснований,-- говорил он,-- при широкой колее класть двадцатидвухфунтовый рельс: восемнадцатифунтовый...
-- Но тогда,-- дружелюбно заметил ему один из членов заседания,-- подвижной состав наших главных линий не будет же годиться.
-- Тогда положим старые рельсы,-- поправился докладчик.
Положить старые рельсы,-- значило выдать их из запаса без цены, и следовательно и цена рельс вычеркивалась из расценки. При таких условиях широкая колея грозила выйти даже дешевле узкой.
-- Но у вас в запасе нет этих старых рельс,-- в отчаянии возражал я.
-- Для ста верст найдется.
-- Но ведь это не принципиальное решение вопроса.
-- Мы здесь и не уполномочены на это, и вас никто не уполномочивал; мы решаем частный простой вопрос, как экономичнее выстроить вашу веточку в сто верст.
Я думал: "Решаем частный простой вопрос, как проще провалить вашу веточку".
И с каким злорадством подчеркивалось ничтожество этой веточки в сто верст.
Счастливая мысль пришла мне в голову.
-- В таком случае,-- сказал я,-- если у вас действительно есть в запасе старые рельсы, так давайте их и для узкоколейного типа,-- мы будем иметь возможность тогда пускать пятидесятивосьмитонные паровозы с подъемной силой в тридцать вагонов, а во всех трех расценках стоимость рельс вычеркнется.
Все рассмеялись.
-- Хитрый, -- усмехнулся и мой оппонент, и вопрос о старых рельсах был оставлен.
-- Хорошо, старые рельсы мы оставим,-- продолжал он,-- но почему же на метровый одиннадцатифунтовый рельс, а на шестьдесят сотых метра -- восьмифунтовый?
-- Одиннадцатифунтовый,-- отвечал я,-- выдержит сорокатонный паровоз и поезд из двадцати вагонов, а восьмифунтовый только двадцатитонный и десять вагонов. В последнем случае, конечно, лишний эксплуатационный расход, но он навёрстывается в колее в шестьдесят сотых метра и меньшим строительным капиталом.
-- Туманно...
И совещание постановило в обе узкие колеи ввести восьмифунтовый рельс. Я не настаивал, потому что в первоначальном проекте прошла колея в шестьдесят сотых.
-- Если метровая пройдет,-- возразил я своему товарищу,-- после заседания я буду протестовать.
-- На здоровье.
При наших схватках с товарищем старшие члены совещания держались в стороне, сочувствуя в общем моему товарищу.
У некоторых из них было заметно раздражение против меня, может быть, как против человека, желающего сказать какое-то новое слово им, умудренным опытом и знанием. Может быть, видели во мне выскочку, который желает выехать на модном, хотя и своем собственном коньке -- удешевлении. Большинство, впрочем, лично были даже расположены ко мне, но просто считали меня человеком, увлекающимся ложной идеей.
Один инженер, идеально честный, прекрасный администратор и практик, которому в жизни, горячась, я сделал много зла и несправедливости, вовремя одного из перерывов резко сказал мне:
-- Таким, как вы, волчий паспорт надо выдавать: всеми этими удешевлениями вы губите строительное дело.
-- Это тем, что я мост-то без облицовки буду строить,-- отвечал я ему,-- тот мост в степи, который увидят только волки и зайцы? Что тип станции-дворца я подведу ближе к типу прежней почтовой в интересах, чтобы у всех такая же станция была? Ну и выдавайте мне волчий паспорт...
Горячие схватки начались, когда пошло обсуждение типов и цен.
Положение вещей было совершенно обратное обычному рассмотрению расценок.
Обыкновенно начальник работ в предвиденье всяких случайностей постройки выторговывал возможно высшие цены. Здесь же наоборот: со мной торговались, находя выставленные мною цены низкими, прямо невозможными к выполнению.
Самые благоразумные, самые расположенные говорили мне:
-- Но вы сами себя подводите: назначьте выше цену, дайте экономию, и слава вам.
-- Слава мне, а я хочу принципиальной постановки. При ваших условиях всякая экономия всегда может быть объяснена, как случайное явление, а я говорю об экономии обязательной: упрощением типа, вплоть до крестьянской избы, употреблением местного материала в дело: липы, осины -- материала, который строительным уставом нашим по рутине не признается...
-- Потому что он действительно никуда не годится,-- фыркнул инженер-практик.
-- Но мой дом в деревне из осины стоит шестьдесят лет.
-- Оштукатуренный?
-- А кто мешает и здесь оштукатурить или обшить тесом, чтобы предохранить от соприкосновения с наружным воздухом?
Меня поддерживали только представитель финансов и контроля.
-- Да бог с ним,-- говорил представитель финансов,-- хочет сам на себя петлю надевать, пусть надевает, а может быть и выгорит, а вы в протоколах оговорите, что цены начальника работ признаете низкими до невозможности.
Так и сделали в конце концов.
-- Петля надета,-- говорил мне после последнего заседания мой товарищ, выходя в двенадцатом часу ночи со мной на подъезд,-- и за ноги даже вас не надо тянуть,-- силой закона тяжести затянетесь сами...
-- Затянусь я, а вопрос поднят.
-- Ничего не поднят. Ведь вы поймите: хоть одна копейка перерасхода, и дело все равно дойдет опять до Государственного совета, и тогда провал ваш обеспечен: копейка, миллион,-- важен ведь факт перерасхода...
Раздражение его против меня улеглось, он говорил приятельским тоном, вперед сочувствуя моей неудаче.
-- Вы только дело не тяните, лето на дворе,-- отвечал я.
Он развел руками.
-- Вы не один, и то сколько времени мы с вами потеряли... Кроме вашей ветки, сорок тысяч эксплуатационных верст да все постройки,-- и там и сям все вопросы перереши до последней шпалы, а ведь вы же знаете нашу организацию...
-- Я знаю, что на вас вертится все дело, но, говоря серьезно, не можете же вы один решать за всех в России, решить все, до последней шпалы. И почему все могут ошибаться, а вы, почти не бывавший на полевых работах, всю жизнь работая в кабинете,-- почему вы непогрешимый?
-- Я вовсе и не претендую на непогрешимость, но факт налицо.
-- Налицо и тот факт, что при такой централизации, недоверии к силам других ответственного за дело нет.
-- Вы знаете, сколько я сплю? Не больше четырех часов. До одиннадцати вечера вот тут протолчешься, да дома часов до трех, чтобы подготовить на завтра. И сон тяжелый, кошмарный, со всей копотью и дымом этих заседаний... Нервы, конечно, не выдерживают... раздражение...
-- Ну, зато вы и на очереди к карьере, к почестям
-- На очереди? Я измочален: десять лет едут на мне! Я лопну с почестей ваших...
Сутуловатый, водянистый, он еще ниже пригнулся и, кашлянув, сплюнул. Какая-то сложная музыка заиграла у него там, в груди, он устало сказал:
-- У меня ведь астма...
И, прибавив: "ну, прощайте", зашагал в темноте улицы по мокрым от дождя плитам тротуара.
В начале апреля все три расценки пошли, наконец, в Государственный совет. Пошли со всеми оговорками и протоколами совещания. Но над всем этим доминировало коротенькое замечание министра, в котором и признавалась, с одной стороны, возможность перерасхода, но, с другой -- в интересах опыта удешевления, он полагал бы оставить цены начальника работ без изменения.
-- Скажите,-- спросил я своего товарища,-- сколько еще времени все это протянется?
-- Не меньше месяца, а то и два.
-- Значит, половина строительного периода пройдет,-- я не успею ведь...
-- На будущий год успеете.
-- Но штат рассчитан до первого февраля всего.
-- Новый испросим.
-- Тогда ведь будет перерасход.
-- А вы всё еще до сих пор всё думаете, что у вас не будет перерасхода? Слушали бы умных людей, лучше было бы.
-- Не будет, потому что я уже начал работы.
-- Как начали?
-- Так начал за свой счет и страх.
-- А если не утвердят? Вы о двух головах?
-- Да как же иначе? Вы же, например, сами меня обязали из дубового леса строить мосты. Дуб не рыночный товар,-- его еще надо срубить в лесу и пока он листвой не оделся,-- дуб, рубленный в листве, вы же сами забракуете.
-- Обязательно.
В начале мая мой товарищ сказал мне:
-- Ну поздравляю: дорога утверждена, метровая колея.
Я уже знаю это, знал, что в Государственном совете мое дело докладывал товарищ министра и высказался в том смысле, что находит возможным довериться мне в моей попытке. Мне это рассказал тот самый инженер, который проектировал выдать мне волчий паспорт.
-- Я враг ваш принципиальный,-- кончил он,-- но тем не менее как человек от всей души желаю вам успеха. Дело очень серьезное и ответственное. Здесь не должно быть места ни задору, ни увлечениям.
Присутствовавший при нашем разговоре товарищ мой инженер,-- крупный подрядчик,-- весело перебил говорившего:
-- Да не желайте вы, пожалуйста, ему никаких успехов: чем скорее провалится, тем лучше; и без того цены испорчены так, что, кроме убытков,-- ничего...
-- Чьи убытки -- казны или его,-- он благоразумно, как настоящий уже подрядчик, не договаривает,-- вскользь заметил мой собеседник и, обращаясь ко мне, кончил:
-- При благоприятных обстоятельствах может быть и успех. Во всяком случае очень и очень ответственное дело.