Пропало бы дело Гамида, и не женился бы он на Мялмуре, если бы не выручил случай. Верстах в пятидесяти от их деревни была земля одного петербургского барина. Барин был молодой, служил в Петербурге, а летом наезжал к себе в деревню. Когда ездил, то всегда заезжал сменять лошадей к Елалдину. Барин был ласковый, добрый, и все у Елалдина радовались, когда приезжал он. Два года уже не был барин. Стояли тяжелые годы: голод был, хворь была,-- от хвори и старуха Елалдина померла. Убавилось и богатства у него: стал и он смотреть не так весело, как прежде.
Пришла весна третьего года. Опять не веселили поля. Гамид уж год своей службы доживал у Елалдина, когда опять заехал во двор знакомый барин. Самого Елалдина не было дома. Хоть и праздник был, но он уехал в гости к Миньготе.
Увидали в окно, кто подъехал, и бросились к воротам: и тетка и Мялмуре. Смотрит Гамид -- какой-такой дорогой гость приехал? Рассказала ему наскоро Мялмуре, пока старая Маньяман здоровалась да хлопотала возле барина.
Маньяман души своей не слышала от радости. Ей-то дороже всех барин. Совсем ослепла было старуха года два назад, и в глазах так темно было, как в сыром погребе, и голова болела -- не жила, а мучилась тогда старая Маньяман. Вот и рассказала она как-то проезжавшему барину про свою болезнь. Поговорил барин с Елалдином и приказал привезти Маньяман к себе в усадьбу. Поместил ее барин в своем доме,-- дом большой, а он один. Выписал доктора из города. Приехал доктор, пришел к Маньяман в комнату и говорит ей по-татарски: "Хочешь, Маньяман, видеть?" -- "Хочу",-- отвечает Маньяман. "А не боишься того, что я буду глаз твой резать?" -- "Не боюсь",-- говорит Маньяман. Взял кто-то за голову Маньяман, она дрожит вся,-- глаза так быстро, быстро мигают, а доктор. все говорит ласково, тихо: "Не бойся, Маньяман, не бойся". И не помнит уж Маньяман, что было дальше. Потом пришла в себя. Через неделю пришел доктор, поднял ей повязку, спрашивает: "Что видишь, Маньяман?" Смотрит Маньяман в окно.-- "Травку зеленую вижу".-- И заплакала от радости. "А голова болит?" -- "Прошла голова". Еще две недели продержали Маньяман и, наконец, домой отпустили. Доктор сказал ей на прощанье: "Смотри, Маньяман: как ветер или пыль -- не ходи на двор -- глаза запылишь, тогда нехорошо опять будет". Сперва береглась, а потом стала ходить: нельзя по крестьянству не ходить. Запорошит глаза, опять голова заболит -- и через туман начинает видеть Маньяман, когда светло и нет пыли на дворе -- хорошо и сейчас видит.
Теперь она сидит с знакомым барином на крылечке, поднесла руку к своему старому опухшему лицу и смотрит снизу вверх в лицо своего милого барина. Всматривается и Гамид в барина: смотрит на его черную стриженую голову, на его мягкую черную бороду, добрые острые глаза, и все хочется ему еще смотреть, и удивляется он и думает, что вот и богатый и барин, а разговаривает с простыми людьми, и смеется с ними, и руку им жмет.
-- Ты,-- говорит барин старухе,-- не Маньяман по-нашему, а Марфа, а Елалдин -- Дмитрий.
Мялмуре самовар поставила, пока барин разговаривал с теткой на крылечке, стол накрыла, поставила поднос с маленькими чашечками на высоких шейках. Сама одела новый костюм, вышла на крыльцо и по-татарски зовет барина чай пить.
Не понимает барин, смотрит на Мялмуре, смеется и говорит ей по-русски -- какая красавица она стала. Смеется и Мялмуре, качает головой и говорит с сожалением:
-- Не понимай русску.
Маньяман переводит, краснеет Мялмуре и, присев на лавке, все смотрит, как молодой барин пьет чай. Вошел и Гамид, облокотился о дверь и тоже смотрит.
-- Это кто, Марфа? -- спросил барин, указывая на Гамида.
-- Наш работник.
-- Ты и повезешь? -- обратился барин к нему.
-- Так точно, ваше благородие,-- ответил ласково Гамид и вытянулся, как солдат.
-- В солдатах был?
-- Так точно, ваше благородие.
-- Женат?
-- Никак нет, ваше благородие.
Барин подумал.
-- Такой молодой, красивый, и не женат -- надо жениться.
-- Так точно, надо.
-- Вот тебе жена -- Мялмуре.
Загорелись глаза у Гамида, засмеялись все, отвернулась Мялмуре. Замолчали.
-- А лошади приготовлены? -- спросил барин.
-- Так точно.
-- И запрягать можно?
-- Так точно, можно.
-- Ну так запрягай.
-- Слушаю-с.
-- Хороший работник? -- кусая бородку, спросил барин, когда ушел Гамид.
-- Больно хороша,-- отвечала Маньяман,
-- Ну что ж, вот выдайте Мялмуре.
Старуха покачала головой.
-- Дмитрий не хочет.
И доверчивым шепотом старуха рассказала барину о помыслах Елалдина и о старом Миньготе.
Барин задумчиво слушал, кусая бородку, и проговорил, когда кончила старуха:
-- Нехорошо, Марфа!
-- Знамо, нехорошо,-- вздохнула старуха,-- чего станешь делать?
-- Надо уговорить Дмитрия.
-- Не станет слушать,-- мотнула головой Маньяман.
-- Ты скажи, чтоб он приехал ко мне.
-- Ладно... Ты ему говорить станешь?
-- Стану.
-- Не говори только, что я сказала. Больно сердиться будет.
-- Ладно... А Мялмуре пойдет за Гамида?
Мялмуре, хотя и не понимала по-русски, но опустила голову и покраснела. Маньяман ответила за нее:
-- Знамо, лучше, чем за старого.
Когда Гамид подал лошадей, барин встал и произнес:
-- Ну, прощай, Марфа. Прощай, Мялмуре... тебя надо звать -- красавица Зарема.
Старуха перевела ей.
Барин все держал за руку Мялмуре, а она краснела и смотрела в окно.
Лишь только барин вышел и сел в тарантас, как подъехал и сам Елалдин и, слезши у ворот с плетушки, пошел к барину.
-- Здравствуй, Андрей Петрович,-- проговорил он, озабоченно подходя и пожимая протянутую руку.
Елалдин был не в духе: верно, с Миньготой не ладилось дело.
-- Здравствуй, Дмитрий,-- ответил барин,-- как поживаешь?
-- Слава богу,
-- Ну что, как хлеб?
-- Не видно еще... Как бы худо опять не было?
-- Будет урожай.
Елалдин покачал недоверчиво головой.
-- Земля стара стала. Баба стара -- нету детей, земля стара -- нету хлеба.
-- Будет. Год на год не приходит, Елалдин.
Елалдин опять кивнул бритой головой и, смотря в свою шапку, которую держал в руках, раздумчиво сказал:
-- Год на год не приходит, час на час не приходит... Человек на человека не приходит... сейчас так думал, сейчас другое уже.
Елалдин вздохнул и, подняв голову, посмотрел в голубое небо.
-- Да, да,-- вздохнул и барин,-- ну, прощай. Я вот без тебя чаю напился, дочка твоя угостила... Маленькая была, а теперь невеста стала... год на год не приходит,-- весело кивнул головой молодой барин.
-- Так, так.
-- Пора замуж.
-- Жених придет -- замуж пойдет.
-- Хорошего надо: молодого, сильного.
Елалдин нахмурился.
-- Какого бог даст,-- уклончиво и нехотя ответил он.
-- Сама пусть выберет.
-- Девка глупа -- чего выберет? -- уж совсем угрюмо ответил отец и ревниво покосился на сестру -- не наговорила ли уж?
Но Маньяман, опустив голову, смотрела в землю, и ни один мускул не шевелился на ее старом вспухшем лице. Мялмуре, не понимая разговора, все смотрела своими черными глазами в лицо доброго барина. А Гамид так внимательно всматривался в спину коренника, словно в первый раз ее видел.
Неприветливо и сурово нахмурился Елалдин, как те синие тучи, что надвигались на веселое солнце:
-- Ну, прощай, Дмитрий. Заезжай-ка ко мне: дело у меня есть,-- сказал барин.
-- Ладно, заедем... с богом.
-- Прощайте.
Отперли ворота, и выехал барин, а с ним и праздник души старой Маньяман. Тихо пошла она с Мялмуре в избу, а Елалдин угрюмо стал выпрягать во дворе свою лошадь.