I.
Разговор дяди Бена с обворожительным иностранцем, который подслушал Джонни Фильджи, хотя и непонятный для его детского ума, имел некоторое и не маловажное значение для старейших поселенцев в Инджиан-Спринге. Сам город, подобно многим, ему подобным, был сначала поселком рудокопов, а потому его основатели и первые поселенцы опирались в правах на владение землей на рудокопных законах, первенствовавших над другими. Но хотя эти права считались несомненными даже после упразднения первоначальной оккупации и постройки лавок, контор и домов на месте покинутых приисков, городские предместья и порубежные округа заняты были скоттерами на самых неопределенных основаниях. Не многие из скоттеров позаботились запастись документами, доказывающими их владельческие права, а потому в Инджиан-Спринге узнали не без волнения новость, что мексиканский надел в три квадратных мили, занимавший целый округ, был в последнее время утвержден правительством и что предпринимается судебный иск для передачи этого надела в руки владельца.
Говорилось, что в этот надел не входят земли, которыми владеет город на основании рудокопных законов, но что скоттерам и бродягам в роде Мак-Кинстри, Девиса, Maстерса и Фильджи, а также и Гаррисонам придется купить право на владение землей или же вести разорительную тяжбу.
Владельцы надела — богатые капиталисты в Сан-Франциско — готовы были войти в сделку с теперешними владельцами, и выгоды этой сделки одинаково распространялись на «бродягу», который ни сеял, ни жал, а попросту выжил скоттера, здесь работавшего.
Само собой разумеется, что мнения относительно действия нового права разделились: старейшие поселенцы все еще придерживались такого взгляда, что кто сидит на земле, тот ею и владеет, и сомневались в законности каких-то выморочных прав; новые же поселенцы считали легальные права как бы своего рода гарантией для капитала и поощрением улучшению хозяйства.
Существовала также постоянно усиливающаяся и влиятельная партия восточных и северных людей, которые рады были устранению всяких поводов к раздорам и кровопролитию. Распря между Мак-Кинстри и Гаррисонами, возникшая из-за пограничной межи, на которую никто из них не имел законных прав, после того как восстановлены будут права законного владельца, должна прекратиться, так как они окажутся в пределах закона, взирающего на драку без всяких романических соображений. С другой стороны Мак-Кинстри и Гаррисоны получат возможность войти в сделку с новым владельцем и узаконить свои права на землевладение. Но были люди, которые опасались, что оба врага, будучи прирожденными беззаконниками, соединятся, чтобы воспротивиться законному выселению, и что их побоятся трогать, а потому сильное возбуждение произвело известие, что часть земли, уже была продана владельцами надела и что эта часть как раз занимала спорный участок между владельцами Мак-Кинстри и Гаррисонов и что новый лендлорд намерен так же вступить в законное пользование своей собственностью.
Гениальная комбинация, которая производила таким образом раскол в комбинациях Мак-Кинстри и Гаррисонов, возбуждала восторг даже скептиков.
Никто в Инджиан-Спринге не знал ее настоящего творца, так как иск велся официально от имени одного банкира в Сан-Франциско. Но читатель, следивший за последними похождениями Джонни Фильджи, уже угадал в нем дядю Бена и цели этой правдивой хроники требуют немедленного разъяснения не только его намерений, но и средств, какими он привел их в исполнение, и всего лучше, если он сам нам это расскажет.
Однажды в конце обычного урока учитель и дядя Бен дожидались прихода Руперта. Успехи дяди Бена в просвещении, благодаря его упорному прилежанию, стали несколько заметнее, и он только что списал с книги образец «письма к компаньону», в котором дядя Бен уведомлял, что только что нагрузил на корабль «2 центнера слоновой кости, 80 мешков рису и 400 копченых окороков», и только что приступил к другому, начинавшемуся со слов «Многоуважаемая госпожа» и в отборнейших выражениях заявлявшему о соболезновании по случаю кончины ее «дражайшего супруга» от желтой лихорадки, схваченной на Золотом Берегу. Дядя Бен с авторским удовольствием поглядывал на свою работу, когда учитель с нетерпеливым жестом поглядел на часы.
— Я забыл вам сказать, что Руп не собирался приходить сегодня, — заметил дядя Бен.
— В самом деле? Но почему же?
— Должно быть, потому, что я сказал ему, что это лишнее, я хотел бы… поговорить с вами о личном деле, м-р Форд, если позволите.
Лицо м-ра Форда не выразило никакого удовольствия.
— Хорошо, — сказал он, — только помните, у меня назначено сегодня свидание.
— Да; но ведь не раньше солнечного заката, — спокойно отвечал дядя Бен. — Я вас так долго не задержу.
М-р Форд поспешно взглянул на дядю Бена и сильно покраснел.
— Что вы знаете о моих свиданиях? — резко спросил он.
— Ничего, м-р Форд, — отвечал дядя Бен просто, — но так как мне случалось несколько раз заходить сюда или в гостиницу около этого времени и не заставать вас, то я и подумал, что вы, должно быть, постоянно уходите в эти часы.
В его лице не было ни малейшего намека на то, чтобы он хитрил или обманывал; выражение было обычное, наивное, и разве только слегка озабоченное тем, что ему предстоит сказать.
— Я думал было написать вам письмо, — продолжал он, — и таким образом соединить приятное с полезным. И говоря откровенно, м-р Форд, письмо тут у меня. Но только в нем не все сказано, и если вы позволите мне самому прочесть его вам, то я поясню и дополню то, что в нем не договорено. Согласны?
Учитель кивнул головой, и дядя Бен вытащил из своей конторки тяжелый портфель, сфабрикованный из двух переплетов разорванного географического атласа, и вынул из него обрывок пропускной бумаги, которая от частого употребления стала цвета аспидной доски, и несколько исписанных страничек, походивших на первый взгляд на ноты. Оглядев их с гордостью и вместе с сомнением на счет правописания, он стал медленно читать, водя пальцем по линейкам:
«М-р Форд, учитель!»
«Дорогой сэр, ваше письмо от 12-го числа получил и содержание принял к сведению (я не получал от вас никакого письма, заметил дядя Бен в скобках, но я нашел полезным для практики начать так, как стоит всегда в прописях; затем пойдет уже все мое). Касательно того, что у меня есть деньги и что я могу купить акции»…
— Постойте, — перебил м-р Форд. — Вы говорили, что дальше не из прописи. Скажите, в чем дело?
— Да я и говорю, право же, дальше не из прописи. Послушайте только, и вы узнаете, — ответил дядя Бен.
Он продолжал читать с торжествующим пафосом:
«Когда все думают вообще, что у меня нет медного гроша, я хочу впервые открыть секрет вам, м-р Форд. Я расскажу, как было дело. Когда я только что приехал в Инджиан-Спринг, я занял старый прииск Пальмето около заброшенных старых шахт. Зная, что это противно обычаям и считается делом достойным только китайца, я никому не говорил, что исследую кварц, который по-моему золотоносный. Занимаясь этим, я нашел жилку, которую проглядели прежние рудокопы. Работая больше по ночам, я сколотил в два года капиталец в 50.000 долларов. Так-то. Но если недоверчивый учитель спросит, как мог я скрыть свою тайну от обитателей Инджиан-Спринга и куда девал золото, — мистер Форд, я отвечу, что дважды в месяц отвозил его на лошади в Лапорт, а оттуда отсылал с экспрессом в банк в Сакраменто от имени Добиньи, которого никто не знал в Лапорте. Акции земельного банка были тоже куплены таким манером», — (постойте, я еще не кончил, поспешно перебил он самого себя, видя, что учитель сделал жест нетерпеливого недоверия). И затем прежним монотонным и чуть не похоронным тоном продолжал: — «Таким образом, мы видим, что терпеливое трудолюбие было вознаграждено, вопреки рудным обычаям и предрассудкам…»
«В надежде на ваше неизменное расположение, остаюсь готовый к услугам вашим Бени Добиньи».
Мрачное удовольствие, с каким дядя Бен, очевидно, относился к своим эпистолярным подвигам, только подкрепляло сомнения учителя.
— Послушайте, — сказал он, беря бумагу из рук дяди Бена, которую тот неохотно выпустил, — что тут сочинено вами и Рупом, и что правда? Неужели вы в самом деле богаты?
— Знаете что, м-р Форд, — перебил дядя Бен, начиная рыться в кармане своей красной рубашки, — я видел, что вы не совсем мне доверяете, когда еще в первый раз заговорил с вами об этих вещах, а потому я принес вам доказательства.
Медленно вытащив из кармана большой конверт, в каком присылаются всякие официальные бумаги, он раскрыл его, вынул несколько смятых акции и подал их учителю.
Помня о прежних хитрых уловках дяди Бена, учитель все еще колебался. Акции были настоящие и выданы на имя Добиньи, но он до сих пор не признавал тождества дяди Бена с этим лицом и считал только лишним измышлением во всей этой вымышленной истории.
— Вы открылись кому-нибудь, Рупу, например? — спросил он многозначительно.
— Разумеется, нет, — отвечал дядя Бен, слегка нахмурясь с видом обиды. — Только вам, м-р Форд, и юному Стаси из банка… он не мог не знать. Я рассчитывал, что вы поможете мне переговорить с ним об этой спорной, порубежной земле.
Скептицизм м-ра Форда был наконец побежден. Никакой шутки нельзя было допустить между агентом банка и человеком в роде дяди Бена, и если бы он выдумал всю эту историю, то не решился бы приводить в свидетели агента.
М-р Форд протянул руку дяде Бену.
— Поздравляю вас, — ласково сказал он, — и простите, если сначала ваша история показалась мне невероятной. А теперь скажите мне еще вот что: у вас есть какие-нибудь особые причины скрывать это, кроме боязни сознаться, что вы нарушили дикие и устарелые рудные обычаи, которые в сущности ни для кого не обязательны и которые ваш успех обратил в нуль в практическом отношении?
— Да, есть другая причина, м-р Форд, — сказал дядя Бен, разглаживая жесткой рукой смущенную улыбку с губ, — то есть, говоря откровенно, у меня есть причина, почему я желал посоветоваться с вами. Мне вовсе не хочется, чтобы Мак-Кинстри и, разумеется, Гаррисон тоже, — прибавил он поспешно, — узнали, что я купил право на спорную землю.
— Понимаю, — кивнул учитель. — Понятно, что вам этого не хочется.
— Почему… понятно? — торопливо спросил дядя Бен.
— Ну да полагаю, вам нет охоты ссориться с двумя вспыльчивыми людьми.
Лицо дяди Бена снова изменилось. Но, разгладив его рукой, он опять как будто стер с него появившуюся было улыбку.
— Скажите: одного вспыльчивого человека, м-р Форд.
— Хорошо, одного, если вам нравится, — отвечал весело учитель. — Но расскажите мне, зачем вы купили эту землю вообще? Ведь вы знаете, что она интересна только для Мак-Кинстри и для Гаррисона.
— Предположим, — начал дядя Бен медленно, с большой аффектацией вытирая рукавом закапанную чернилами конторку, — предположим, что мне надоело смотреть, как Мак-Кинстри и Гаррисон ссорятся из-за межи. Предположим, что я расчел, что это отбивает охоту селиться тут. Предположим, что я рассчитывал, что, приобретя эту землю сам, я примирю обоих врагов.
— Конечно, это весьма похвальное намерение, — ответил м-р Форд, с любопытством наблюдая дядю Бена, — а из ваших слов о том, что есть только один вспыльчивый человек, я заключаю, что выбор ваш уже сделан. Я надеюсь, что ваше гражданское мужество будет оценено общественным мнением Инджиан-Спринга, если не этими двумя людьми.
— Поживем, увидим, — загадочно ответил дядя Бен, — но вы еще не уходите, прибавил он, видя, что учитель рассеянно вынул из кармана часы и поглядел. Еще только половина пятого. Правда, что больше нечего рассказывать, но я думал, что вы с большим интересом выслушаете мою историйку и станете расспрашивать, что я теперь намерен делать, и все такое. Но, может быть, она вовсе не кажется вам такой удивительной. Знаете что, — прибавил он с странным унынием, — мне самому она надоела хуже горькой редьки!..
— Друг мой, — сказал Форд, беря его за обе руки и устыдившись своей эгоистической рассеянности, — я очень рад вашей удаче. Более того, скажу, что богатство не могло достаться более доброму человеку. Вот. А если я так туго воспринимал ваш рассказ, то потому, что он вообще удивителен, точно волшебная сказка, в которой добродетель вознаграждается, и вы, дружище, представляетесь мне вроде как бы Сандрильоны мужского пола.
Он не хотел нисколько лгать и вовсе не думал, что лжет: он только забыл о своих предыдущих сомнениях и что они возникали как раз из недоверия к достоинствам дяди Бена. Но он сам так твердо верил в свою искренность, что читатель, без сомнения, охотно простит его.
В порыве этой искренности Форд растянулся на одной из лавок и пригласил дядю Бена сделать то же самое.
— Ну, дружище, — прибавил он с мальчишеской веселостью, — сообщите-ка о своих планах; начать с того, кто разделит с вами ваше счастие? Конечно, у вас есть родители, братья, а может быть и сестры?
Он умолк и с улыбкой взглянул на дядю Бена. Ему как-то смешно было представить себе его в обществе женщин.
Дядя Бен, который до сих пор держал себя с строгой сдержанностью, — частию от уважения, частию из осторожности, — медленно вытянул одну ногу, потом другую и оперся подбородком на руки.
— Что касается родителей, м-р Форд, то я в некотором роде сирота.
— В некотором роде сирота? — повторил Форд.
— Да, — продолжал дядя Бен, сильно упираясь подбородком на руки, от чего голова его, с каждым словом, слегка наклонялась вперед, подталкиваемая челюстями, точно дядя Бен сообщал свои конфиденции скамейке. — Да, то есть что касается престарелого родителя, то он умер… умер на возвратном пути в Миссури. Что же касается матушки, то, между нами будь сказано, на этот счет ровно ничего неизвестно. Она, видите ли, м-р Форд, ушла с одним горожанином — совсем мне посторонним человеком, прежде чем престарелый родитель умер, и от этого я должен был оставить школу и не мог продолжать ученья. И где теперь она находится, тут, там, в ином ли каком месте, — неизвестно и хотя эсквайр Томкинс — он адвокат, знаете — говорил, что престарелый родитель мог бы получить развод, кабы захотел, и от этого я бы стал круглым сиротой, если бы не мог доказать, кто я по закону, как говорит адвокат. Но… старик, как бы то ни было, не развелся. А что касается братьев, то был у меня брат и утонул в Ла-Плате, а сестер никогда не было. Семейных, выходит, у меня мало, и советоваться и делиться не с кем, как вы полагаете?
— Н-да… — раздумчиво произнес учитель, глядя на дядю Бена, — но, может быть, вы воспользуетесь своими преимуществами и заведете теперь собственную семью? Я полагаю, что теперь, когда вы богаты, вы женитесь.
Дядя Бен слегка изменил свою позу и затем принялся счищать указательным и большим пальцами крошки, выпавшие из детских корзинок и покрывавшие скамейки. Углубившись в это занятие и не поднимая глаз на учителя, он проговорил:
— Да, видите ли, я в некотором роде женатый человек.
Учитель встрепенулся.
— Как, вы женаты? Неужели?
— Видите ли, это тоже вопрос. Я такой же женатый человек, как и сирота, то есть все это неверно и неизвестно.
Он помолчал, продолжая счищать крошки.
— Я был моложе, чем вы теперь, да и она была не старше. Но она знала гораздо больше меня, а уж что касается чтения и письма, то в этом, скажу вам, она собаку съела. Вы бы в восторг пришли, м-р Форд.
И опять он замолчал, точно все высказал, так что учитель нетерпеливо спросил:
— Да где же она теперь?
Дядя Бен медленно покачал головой:
— Я ее не видел с тех пор, как оставил Миссури, вот уже пять лет тому назад.
— Но почему же это? В чем дело? — настаивал учитель.
— Да видите ли, как вам сказать… я убежал. Не она, знаете, убежала, но я убежал и поселился здесь.
— Но почему же? — спрашивал учитель, с безнадежным удивлением глядя на дядю Бена. — Что-нибудь случилось? Что же именно? Разве она…
— Она была ученая женщина, — сказал внушительно дядя Бен, — и все признавали ее за ученую. Она была вот такого роста, — продолжал он, указывая рукой расстояние средней высоты от пола. — Невеличка и смуглолица.
— Но должна же была быть у вас причина бросить ее?
— Мне иногда кажется, — осторожно отвечал дядя Бен, — что в некоторых семьях в крови — состоять в бегах. Вот моя матушка убежала с посторонним человеком, вот и я убежал. А в чем еще больше сходства, так это, как папенька мог получить развод с маменькой, так и жена могла развестись со мной. Да она почти что и развелась. Только вот на этот счет существует некоторая неопределенность.
— Но как же вы можете находиться в этом сомнении? Или теперь, когда у вас есть деньги, вы собираетесь разыскать ее?
— Я собирался поискать ее.
— И вернуться к ней, если найдете ее?
— Я этого не говорил, м-р Форд.
— Но если она не развелась с вами, то вам следует это сделать… если я хорошо понял ваш рассказ, потому что, по вашим собственным словам, более беспричинного, бездушного и вполне неизвинительного бегства, чем ваше, я и не знаю.
— Вы думаете? — сказал дядя Бен с досадной простотой.
— Думаю ли? — повторил м-р Форд с негодованием. — Каждый так будет думать. Никто не может думать иначе. Вы говорите, что бросили ее, и соглашаетесь, что она ничем этого не заслужила.
— Нет, ничем. Говорил я вам, м-р Форд, что она умела играть на фортепьяно и петь?
— Нет, — коротко ответил м-р Форд, вставая с нетерпением и шагая по комнате.
Он был почти убежден, что дядя Бен опять обманывает его. Или под покровом напускной простоты он был безусловный эгоист и бессердечный человек, или же говорит ему идиотическую ложь.
— Мне жаль, что я не могу ни поздравить вас, ни выразить свое соболезнование относительно того, что вы мне только что рассказали. Я не вижу никакого извинительного повода к тому, чтобы вам не разыскать немедленно жены и не загладить своего поведения. И если вы желаете знать мое мнение, то по-моему это гораздо более почтенный способ применения вашего богатства, нежели вмешательство в ссоры соседей. Но уже поздно, и я боюсь, что нашей беседе пора положить конец. Я надеюсь, что вы обдумаете, что я сказал, и, когда мы снова увидимся, примете иное решение.
У дверей школы м-р Форд нарочно позамешкался, чтобы дать время дяде Бену объясниться или оправдаться. Но тот не воспользовался случаем, а только сказал:
— Вы понимаете, что это секрет, м-р Форд?
— Разумеется, — ответил м-р Форд с плохо скрываемым раздражением.
— О том, что я в некотором роде женатый человек.
— Будьте спокойны, — сухо отвечали, учитель, — у меня нет ни малейшей охоты болтать об этой истории.
Они расстались: дядя Бен, более чем когда либо приниженный, невзирая на свое богатство, а учитель более чем когда либо сознающий свое нравственное превосходство.