— Завтра едем служить полевую обедню. Заварите чёрного кофе с ромом… Или, ещё лучше, сварите грог[14], — сказал фельдкурат.
Швейк заварил замечательный грог — грог, превосходящий гроги старых моряков. Такой грог с удовольствием отведали бы и пираты восемнадцатого столетия.
Фельдкурат Отто Кац был в восторге.
— Где это вы научились варить такую чудесную штуку? — спросил он.
— Ещё в те годы, когда я околачивался в Бремене, — ответил Швейк, — научил меня этому один спившийся матрос, который всегда говорил, что грог должен быть таким крепким, что, напившись его, матрос, если спьяну свалится в море, переплывёт весь Ла-Манш[15]. А от слабого грога, как щенок, утонешь.
— После такого грога, Швейк, отслужить полевую обедню — одно удовольствие! — рассуждал фельдкурат. — Я думаю перед обедней произнести несколько напутственных слов. Полевая обедня — не шутка. Это вам не то, что отмахать обедню в гарнизонной тюрьме или прочесть исповедь арестантам. Полевую обедню служить спустя рукава нельзя. Походный, складной, так сказать карманный, алтарь у нас есть… Иисус, Мария! — схватился за голову фельдкурат. — Ах, мы ослы! Знаете, куда я спрятал походный алтарь? В диван, который мы продали!
— Беда! — сказал Швейк. — Правда, я с этим торговцем старой мебелью знаком, но позавчера я встретил его супругу и она мне сказала, что он сидит за краденую шифоньерку, а что диван наш находится у одного учителя во Вршовицах. Да-с, с алтарём получается скандал. Самое лучшее, что мы можем сделать, это допить грог и отправиться на розыски, потому что без алтаря, полагаю, служить обедню не фасон.
— Только походного алтаря и недостаёт, — озабоченно сказал фельдкурат. — Всё остальное уже приготовлено на учебном плацу. Плотники уже сколотили помост. Дарохранительницу нам одолжат в Бржевнове. Чаша у меня должна быть своя, но где она может быть?
Он задумался.
— Предположим, что я её потерял… В таком случае одолжим призовой кубок у поручика семьдесят пятого полка Витингера. Несколько лет тому назад он участвовал от клуба «Спорт-фаворит» в состязаниях в боге и выиграл этот кубок. Отличный был стайер![16] Расстояние Вена — Медлинг покрыл в час сорок восемь минут. Он до сих пор ещё этим хвастается. Я с ним на всякий случай ещё вчера об этом договорился… И как это я, балда, не посмотрел в диван, когда его продавал! Вечно я, скотина, откладываю всё на последнюю минуту!
И под влиянием выпитого грога, изготовленного по рецепту спившегося матроса, фельдкурат принялся в самых отборных выражениях ругать самого себя, давая понять, что, собственно, он собой представляет.
— Пора итти искать походный алтарь, — заявил Швейк. — Уж рассвело. Надо только раньше надеть мундир и выпить на дорогу ещё стаканчик грога.
Наконец, они вышли. По дороге к жене торговца старой мебелью фельдкурат рассказал Швейку, что он вчера выиграл в карты, и если ему повезёт, то он выкупит из ломбарда рояль. Это обещание походило на обещание язычника принести жертву своему богу, в случае если охота будет удачной.
От заспанной жены торговца старой мебелью фельдкурат и Швейк узнали адрес учителя из Вршовиц, нового владельца дивана. Фельдкурат проявил необыкновенную галантность: ущипнул жену торговца мебелью за щеку и пощекотал под подбородком.
Во Вршовицах, в квартире учителя, старого набожного человека, их ожидал неприятный сюрприз. Когда старик, купив диван, нашёл в нём походный алтарь, он подумал, что это божье провидение, и подарил алтарь вршовицкому костёлу в ризницу, вырезав на обратной стороне алтаря надпись:
«Дар во хвалу и славу божию учителя Коларжика в лето от Рождества Христова 1914».
Учитель, застигнутый в одном белье, пришёл в большое смущение. Из разговора с ним выяснилось, что он своей находке приписывал значение чуда и видел в нём перст божий. Когда он купил диван, какой-то внутренний голос рек ему: «Посмотри, нет ли чего в ящике дивана?» А во сне к нему явился ангел и повелел ему: «Открой ящик в диване!» Учитель повиновался. И когда он увидел там миниатюрный складной алтарь с нишей для ковчега, он пал на колени перед диваном и долго горячо молился, воздавая хвалу богу. Учитель видел в этом указание свыше и дал обет украсить этим алтарём вршовицкий костёл.
— Это нас мало интересует, — заявил фельдкурат. — Вещь, которая вам не принадлежала, вы должны были отдать в полицию, а не в какую-то проклятую ризницу!
— Как бы у вас с этим чудом не вышли неприятности, — добавил Швейк. — Вы купили только диван, но ни в коем случае не алтарь, который является военным имуществом. Этот перст божий вам дорого может обойтись! Нечего вам было обращать внимание на ангелов. Один мой земляк из Згоржа тоже вот пахал и нашёл на пашне чашу для причастия, которую кто-то святотатственно украл и закопал до поры до времени в землю, пока кража забудется. Земляк мой тоже счёл это за провидение божие и, вместо того чтобы чашу переплавить, понёс её к ксёндзу, намереваясь, как он уверял, пожертвовать её в костел. А ксёндз, думая, что святотатца привели к нему угрызения совести, послал за старостой, а староста — за жандармами, и крестьянин был невинно осуждён за святотатство, потому что он на суде всё время галдел о чуде. Земляк хотел оправдаться и всё рассказывал о каком-то ангеле, впутал туда и божью матерь, а в результате упекли его на десять лет. Вы сделаете лучше всего, если пойдёте с нами к здешнему ксёндзу и поможете нам получить обратно казённое имущество. Полевой походный алтарь — это вам не кошка или портянка, которую кому хочешь, тому и даришь.
Старик, одеваясь, трясся всем телом. У него зуб на зуб не попадал.
— Ей-богу, ничего плохого у меня и в мыслях не было! Я думал, что этим божьим даром смогу способствовать украшению нашего бедного храма божьей матери во Вршовицах.
— Разумеется, за счёт казны? — оборвал его Швейк. — Покорно благодарю за такой божий дар! Некий Пивонька из Хотеборжи однажды тоже счёл за божий дар плохо лежавший подуздок вместе с чужой коровой…
Несчастный старик растерялся от таких сравнений и совсем перестал защищаться, торопясь одеться и поскорей покончить с этим делом.
Вршовицкий ксёндз ещё спал и, разбуженный стуком, начал ругаться, решив спросонок, что его зовут с требой.
— Покоя не дадут с этим соборованием! — ворчал он, неохотно одеваясь. — Вздумается же им обязательно умирать как раз в тот момент, когда человек разоспался! А потом торгуйся с ними о плате.
В прихожей произошла встреча между представителем бога среди вршовицких мирян и представителем бога при военном ведомство. Собственно говоря, это был спор штатского с военным. В то время, как штатский ксёндз утверждал, что походному алтарю не место в диване, военный ксёндз отвечал так: тем более ему не полагается попасть из дивана в ризницу костёла, который посещается только штатскими.
Швейк вставлял в разговор разные замечания, вроде того, что легко обогащать бедный костёл за счёт казны, причём слово «бедный» произнёс не без иронии.
Наконец, они прошли в ризницу, и ксёндз выдал фельдкурату походный алтарь под расписку следующего содержания:
«Получил походный алтарь, который случайно попал в храм, что на Вршовицах.
Фельдкурат Отто Кац».
Походный алтарь Швейк благополучно погрузил на пролётку, а сам сел к извозчику на козлы. Фельдкурат расположился поудобнее и положил ноги на пресвятую троицу.
Швейк болтал с извозчиком о войне. Извозчик оказался бунтарём: делал разные замечания о непобедимости австрийского оружия, вроде: «Так в Сербии, значит, наложили вам по первое число?» — и так далее.
Когда они проезжали продовольственную заставу, на вопрос, что везут, Швейк ответил:
— Пресвятую троицу и божью матерь с фельдкуратом.
На учебном плацу тем временем их уже ждали с нетерпением отправляющиеся в поход отряды. Ждать пришлось долго. Швейк и фельдкурат поехали сначала за призовым кубком к поручику Витингеру, а потом в Бржевновский монастырь за дарохранительницей, воздухом и другими атрибутами обедни, в том числе и за бутылкой церковного вина.
Из всего этого видно, что не так-то просто служить полевую обедню.
— Валандаемся по всему городу! — сказал Швейк извозчику, и это была правда.
Когда они подъехали к учебному плацу и уже подошли к помосту с деревянным барьером и столом, на котором должен был быть поставлен походный алтарь, выяснилось, что фельдкурат забыл позаботиться о министранте.
Ему постоянно прислуживал при обедне один пехотинец, который предпочёл сделаться телефонистом и уехать на фронт.
— Не беда, господин фельдкурат, — заявил Швейк, — я могу его заменить.
— А вы умеете министровать?
— Никогда этим делом не занимался, — ответил Швейк, — но попробовать можно. Теперь ведь война, а во время войны люди берутся за такие дела, о которых им прежде и не снилось. Уж как-нибудь там эту ерунду «И со духом твоим» к вашему «Благословение господне на вас» припаяю. В конце концов не так уж, думаю, трудно ходить около вас, как коту вокруг горячей каши, помогать вам умывать руки и подливать в чашу вина…
— Отлично! — сказал фельдкурат. — Только воды мне в чашу не наливайте. Вот что: вы лучше немедленно же и в другой кувшин налейте вина. А остальное я сам вам буду подсказывать, когда вам итти направо, когда — налево. Когда я тихонько свистну один раз, то это значит «направо», два раза — «налево». Требник особенно часто ко мне не таскайте. Остальное пустяки. Не боитесь?
— Я ничего не боюсь, господин фельдкурат, и даже министрования.
Фельдкурат был прав, заявляя, что остальное — пустяки. Всё шло как по маслу.
Речь фельдкурата была весьма лаконична:
— Солдаты! Мы собрались здесь для того, чтобы перед отъездом на поле брани обратить свои сердца к богу, дабы он даровал нам победу и сохранил нас невредимыми. Не буду вас долго задерживать, желаю вам всего наилучшего.
— Вольно! — скомандовал старый полковник на левом фланге.
Полевая обедня зовётся «полевой» потому, что подчиняется тем же законам, как и военная тактика на поле сражения. При продолжительных манёврах войск в тридцатилетнюю войну и полевые обедни были продолжительными; при современной тактике, когда передвижения войск необычайно быстры, и полевая обедня должна быть такой же подвижной и быстрой.
Обедня продолжалась ровно десять минут. Тем, кто стоял близко, казалось очень странным, почему во время обедни фельдкурат посвистывает.
Швейк налету ловил сигналы и появлялся то по правую, то по левую сторону алтаря, не произнося ничего иного, кроме: «И со духом твоим». Его беготня вокруг фельдкурата смахивала на индейский танец вокруг жертвенника. Но в общем всё произвело очень хорошее впечатление и рассеяло скуку пыльного, угрюмого учебного плаца, обрамлённого аллеей сливовых деревьев и отхожими местами, запах которых заменял мистическое благовоние ладана в готических храмах. Обедня привела всех в хорошее настроение. Офицеры, сгруппировавшись около полковника, рассказывали анекдоты, так что всё было в порядке. То там, то здесь среди солдат слышалось: «Дай разок затянуться». И, как жертвенный дым, поднимались к небу синеватые облачка табачного дыма. Закурили и все унтер-офицеры, когда увидели, что закурил сам полковник.
Наконец, раздалось: «На молитву!» Подняв пыль, серый квадрат военных мундиров преклонил колена перед кубком поручика Витингера, полученным им за состязание в беге Вена— Медлинг.
Чаша всё время была полна, и каждая манипуляция фельдкурата сопровождалась сочувственной критикой солдат.
— Здоровый глоток! — прокатывалось по рядам.
Священнодействие было повторено дважды. Затем ещё раз раздалась команда: «На молитву!» Хор на закуску грянул «Храни нам, боже, государя», и, вздвоив ряды, колонна двинулась в поход.
— Собирайте манатки, — сказал Швейку фельдкурат, кивнув на походный алтарь. — Нужно развезти всё по местам.
Они поехали на том же извозчике и честно вернули всё, кроме бутылки церковного вина.
Когда они приехали домой и несчастный извозчик отправлен был рассчитаться в комендантское управление, Швейк обратился к фельдкурату:
— Осмелюсь спросить, господин фельдкурат, должен ли министрант быть того же вероисповедания, что и ксёндз, при богослужении которого он прислуживает?
— Безусловно, — ответил фельдкурат. — Иначе обедня была бы недействительна.
— Господин фельдкурат! Произошла крупная ошибка, — заявил Швейк. — Дело в том, что я — вне вероисповедания. Не везёт мне, да и только!
Фельдкурат взглянул на Швейка, с минуту молчал, потом похлопал Швейка по плечу и сказал:
— Подите выпейте церковного вина, что там от меня осталось, и считайте себя вновь вступившим в лоно церкви.