Медленно возвращался больной въ сознанію. Ганы еще страшно мучили его, каждое движеніе причиняло ему ужасныя боли, но онъ съ спокойнымъ терпѣніемъ переносилъ всѣ страданія и на каждый заботливый вопросъ брата, дружелюбно взглянувъ, отвѣчалъ: sta bene. Также и Клитію, не безъ смущенія продолжающую ухаживать за нимъ, онъ встрѣчалъ ласковымъ, благодарнымъ взглядомъ. При наступившей у Паоло слабости въ немъ исчезло все страстное и горячее его натуры,онъ былъ такъ простъ и добръ, какъ никогда. Это не былъ больше primus omnium Венеціанской коллегіи, уста котораго наполнены были мудростью. Въ его безпомощности было скорѣе что-то дѣтское. Онъ большею частью скромно молчалъ, между тѣмъ какъ "весь интересъ вертѣлся около него. Благодарность за малѣйшую услугу, благоговѣніе передъ уважаемымъ Эрастомъ и г. Беліеръ, скромное вниманіе дѣлали его похожимъ на мальчика. Только теперь видно было, какъ онъ еще молодъ. Когда г-жа Беліеръ при видѣ его ужасныхъ ранъ громко вскрикнула, онъ спокойно сказалъ:
-- Все это я хотѣлъ сдѣлать людямъ, лучшимъ меня, уважаемая г-жа Беліеръ, но ихъ раны еще ужаснѣе моихъ своею неизлечимостью.
Въ разговорѣ онъ принималъ участіе только тогда, когда его спрашивали, и охотно слушалъ, когда Эрастъ и г-жа Беліеръ спорили о церковномъ уставѣ, Феликсъ съ г-жею Беліеръ ссорились изъ-за пустяковъ, между тѣмъ какъ Лидія тихо скользила по комнатѣ, какъ солнечный лучъ, придавая всему окружающему особую прелесть. Когда, наконецъ, Паоло, опираясь на Эраста и брата, сталъ переходить въ кресло и просиживать нѣсколько часовъ въ семейномъ кругу, всѣ ожидали, что скоро возвратится его прежнее духовное превосходство. Но онъ, попрежнему, оставался тихимъ, мягкимъ, душевно подавленнымъ. Наконецъ, Феликсъ задумался надъ состояніемъ брата, такъ мало соотвѣтствующимъ его горячему темпераменту, и молодой художникъ сказалъ себѣ:
-- Его члены выздоровѣютъ, въ этомъ Эрастъ правъ, но онъ навѣки останется надломленною натурой, какъ я видалъ у немногихъ, оставшихся въ живыхъ, жертвъ римскаго судилища.
-- Мнѣ не нравится, что ты такъ остороженъ и снисходителенъ,-- обратился онъ однажды къ Паоло послѣ того, какъ всѣ присутствующіе высказали свои порицанія по поводу новой выходки курфюрстскихъ богослововъ, между тѣмъ какъ Паоло спокойно и снисходительно старался оправдать ихъ поступокъ.-- Какъ будто ты теперь не можешь порицать несправедливости!
-- Можетъ быть, и такъ,-- отвѣтилъ больной.-- Я не вижу ошибокъ, которыхъ я самъ не могъ бы сдѣлать. Чему могутъ научить насъ наши ошибки, какъ не снисходительности къ другимъ?
Клитія, видя, какъ Паоло углубился въ самого себя, измѣнилась, она сдѣлалась грустна и несообщительна. Повидимому, ей доставляло удовольствіе служить ему, заботиться о всѣхъ, но веселая улыбка исчезла съ ея лица. Феликсъ, работая надъ ея мраморнымъ бюстомъ, замѣтилъ на ея лицѣ, когда она, по обыкновенію, сидѣла для него за работой, меланхолическое выраженіе, не бывшее у нея прежде.
-- Она похожа на молодую вдову, грустно мечтающую о прежнемъ счастіи. Но я помогу этимъ глупымъ дѣтямъ выдти изъ ихъ несносной замкнутости и обоюднаго самопожертвованія.
Однажды Феликсъ увидалъ брата одного сидящимъ у окна своей комнатки и задумчиво смотрящимъ на Хейлигенбергъ, будто считая его темныя ели, рѣзко выступающія на бѣломъ фонѣ облаковъ; онъ поспѣшилъ воспользоваться удобнымъ случаемъ.
-- Ты, вѣроятно, измышляешь какую-нибудь новую философію, Паоло,-- насмѣшливо сказалъ Феликсъ,-- такъ какъ цѣлыми часами смотришь на голубое октябрьское небо.
-- Я не вижу въ этомъ нужды,-- спокойно отвѣчалъ Паоло.-- Единственная философія -- смиреніе, и этому научаетъ насъ сама жизнь.
-- Это же заставляетъ тебя смиряться? Вы съ Лидіей, повидимому, сдѣлали договоръ взаимнаго самопожертвованія.
Яркій румянецъ внезапно залилъ блѣдное лицо больнаго.
-- Зачѣмъ же ты скрываешься за облавами, больной Аполлонъ, и губишь твой цвѣтокъ? Развѣ нужно, чтобы я взялъ ее за руку и привелъ къ тебѣ?
-- Ты хочешь принести мнѣ жертву, добрый Феликсъ,-- воскликнулъ Паоло съ грустью,-- но какъ я могу принять эту жертву?
-- Принести жертву!- возразилъ художникъ, весело бросивъ въ сторону свою рафаэлевскую шапочку.-- Мы, художники, великіе грѣшники. Съ тѣхъ поръ, какъ я лѣпилъ это красивое лицо, схватилъ ея черты и передалъ мрамору, моя душа освободилась отъ нея, какъ отъ всякой другой работы, счастливо оконченной. Я мечтаю о менѣе нѣжной и менѣе кроткой дѣвушкѣ, назначенной мнѣ небомъ: неаполитанкѣ съ орлинымъ носомъ, жгучими очами и острыми ногтями. Однимъ словомъ, я еще разъ хочу нарисовать Лидію на хоругвяхъ въ Скальци, но жениться на ней хочу также, какъ на Мадоннѣ. Мнѣ нужна жена, съ которой я могъ бы спориться.
Паоло грустно покачалъ головой.
-- Даже если бы и такъ, то какъ могу я, обезчещенный, изуродованный живой мертвецъ, протянуть руку этому нѣжному созданію? Вѣдь, это было бы преступленіемъ!
Въ эту минуту къ нему склоняется молодая, бѣлокурая головка, свѣжія, горячія губки прикасаются къ его блѣднымъ устамъ.
-- Я хочу только ухаживать за этимъ больнымъ,-- прошепталъ нѣжный, дрожащій голосъ.
-- Лидія!-- вскричалъ Паоло въ восторгѣ.-- Ты дѣйствительно хочешь соединить твою счастливую жизнь съ жизнью калѣки?
-- Я сдѣлаю его такимъ же здоровымъ и веселымъ, какъ бѣлка въ вѣтвяхъ,-- весело засмѣялась Лидія. Лицо блѣднаго больнаго просіяло отъ блаженства. Феликсъ же возвратился въ свою комнату, повернулъ къ стѣнѣ мраморный бюстъ Клитіи и горячо принялся рисовать будущіе фасады г. Беліеръ.
-- Такъ ты дѣйствительно избрала спутникомъ твоей жизни паписта, иностранца?-- спросилъ Эрастъ, покачивая головой, когда на слѣдующее утро Лидія, опираясь на руку Паоло, объявила отцу свое рѣшеніе.
-- Его страна будетъ моею страной, его счастіе будетъ моимъ счастіемъ, -- отвѣтила Клитія съ такимъ внутреннимъ довольствомъ, что Эрастъ не сталъ противорѣчить.
-- Я не хотѣлъ смѣшивать дѣла этого свѣта съ дѣлами того,-- серьезно заговорилъ Паоло,-- иначе я сказалъ бы вамъ, что ее хочу возвращаться къ прежнему проклятію. Прежде я негодовалъ на вашу церковь, разрушившую алтари и опустошившую святыни; но у васъ одно преимущество передъ нами: у васъ нѣтъ рабовъ. Этотъ догматъ сегодня именно для меня не особенно важенъ. Каждый изъ насъ служилъ истинной вѣрѣ, но при теперешней расщепленности мнѣній и мыслей кто можетъ сказать, чья вѣра истинная? Ради истинной вѣры вы преслѣдовали баптистовъ и аріанъ? Кальвинисты преслѣдуютъ васъ, цвингдистовъ, лютеранъ, ненавидятъ всѣхъ жителей Пфальца. Я ненавидѣлъ баптистовъ, цвингдистовъ, лютеранъ и кальвинистовъ. Мы всѣ обагрили руки кровью ради прославленія Бога, сказавшаго: "не убій". Если мы будемъ такъ продолжать, то крики мучениковъ и кровь убитыхъ будутъ такъ же взывать къ небесамъ, какъ въ Нидерландахъ и Франціи, и каково это, можетъ судить только тотъ, кто испыталъ это на собственномъ тѣлѣ. Надо заглянуть въ глаза ужасной смерти, чтобы узнать, какъ мало въ насъ твердыхъ убѣжденій, за которыя мы могли бы умереть. Недавно въ тюрьмѣ я размышлялъ о томъ, кто же имѣетъ вѣрное откровеніе духа, что его ученіе отъ Бога, и гдѣ же въ этомъ морѣ заблужденія хоть одна твердая скала, къ которой можно причалить? Тогда мнѣ пришли въ голову слова еретика, до сихъ поръ презираемыя мною. Это сказалъ извѣстный вашъ баптистъ. "Духъ,-- говорилъ онъ однажды,-- не въ догматахъ и обрядахъ, а въ жизни. Только тамъ онъ является, такъ что его видятъ, чувствуютъ и слышатъ. Поэтому истинная вѣра та, которая исполняетъ волю Божію,-- а не измышляетъ догматы о невидимыхъ предметахъ, не человѣческихъ, а божескихъ". Тогда я зажалъ себѣ уши, чтобы не слышать этихъ словъ, но въ уединеніи тюрьмы они снова вспомнились мнѣ. Когда колдунья сказала, что она никогда не видала дьявола, изъ-за котораго мы ее сожгли, тогда я задумался, какъ часто за неизвѣстную вину мы дѣлаемъ извѣстную несправедливость Все наше заблужденіе оттого, что мы слишкомъ много думаемъ о Его славѣ и мало о Его заповѣдяхъ, слишкомъ много говоримъ о томъ свѣтѣ и мало объ этомъ, видимомъ. Забота о томъ неизвѣстномъ свѣтѣ заставила презирать этотъ. Чтобы на небѣ быть ангелами, мы на землѣ были хищными волками. Только размысливъ о словахъ еретика: "духъ не видимъ нигдѣ, кромѣ жизни", у меня съ глазъ какъ будто свалилась завѣса и я рѣшилъ ученіе о Богѣ предоставить Богу, а въ жизни поступать такъ, какъ Онъ вложилъ мнѣ въ сердце и какъ указано въ писаніи.
Отвѣта Эраста не послѣдовало, потому что вошелъ г. Беліеръ съ Ксиландромъ, пришедшимъ поздравить Эраста. Черезъ минуту показался и Феликсъ, менѣе веселый, чѣмъ прежде.
-- Нашъ другъ хочетъ насъ покинуть,-- сказалъ гугенотъ.-- Онъ возвращается въ Инсбрукъ въ художнику Коллинсу, а потомъ въ Неаполь. Я его уговаривалъ отказаться отъ панизма, но напрасно; онъ объявилъ, что не хочетъ разставаться съ своимъ народомъ и что художественная Италія никогда не возвысится до нашего поклоненія Богу въ духѣ и истинѣ.
-- Вы правы,-- дружелюбно замѣтилъ Эрастъ.-- Такой церкви, какъ ваша, мы не можемъ признать, также какъ итальянцы не могутъ признать такой, каковы наши. Намъ достаточно понять мысль и согласно съ ней поступить, итальянцы же хотятъ представить ее себѣ, воплотить. Можетъ быть, когда-нибудь придетъ время, когда этотъ диссонансъ разрѣшится высшею гармоніей, какъ сказала однажды Лидія; только я боюсь, что этотъ день мира гораздо дальше отъ насъ, чѣмъ думаетъ Лидія. Вѣдь, есть же у насъ обѣщаніе, что придетъ время, когда не будетъ ни споровъ, ни богослововъ, и я думаю, что свѣтъ испуститъ вздохъ облегченія, когда похоронитъ послѣдняго богослова.
-- У этой могилы желалъ бы и я стоять, -- воскликнулъ Ксиландръ.
-- Я не хочу вѣрить,-- обратился Феликсъ къ Паоло,-- что ты серьезно намѣренъ остаться въ этой туманной странѣ и растратить твою богатую дарованіями жизнь на безполезныя проповѣди въ голыхъ церквахъ, безъ музыки и картинъ. Нѣтъ, пойдемъ со мной! Ты итальянецъ, ты не можешь жить безъ искусства, и если ты останешься, то скоро запоешь super flumina Babylonis!
-- Нѣтъ, Феликсъ,-- сказалъ Паоло твердымъ, рѣшительнымъ тономъ,-- для меня выборъ одинъ: лучше остаться безъ музыки и картинъ, безъ лавровыхъ рощъ и садовъ Геснериды, чѣмъ вернуться въ прежнюю геенну огненную.
-- И ты дѣйствительно хочешь кончить кальвинистскимъ проповѣдникомъ?
Паоло помолчалъ минуту, потомъ рѣшительно отвѣтилъ:
-- Когда мнѣ вернулось сознаніе, я самъ себѣ ежедневно повторялъ: "прочь монашескую рясу". Званіе, заставляющее насъ казаться лучшими другихъ людей, часто дѣлаетъ насъ гораздо худшими ихъ. Послѣ всего мною испытаннаго я чувствую за собой много грѣховъ и, наконецъ, кѣмъ бы я могъ быть, на твоему мнѣнію?
-- Учителемъ, магистромъ, докторомъ, -- возразилъ художникъ.
Паоло покачалъ головой.
-- Я слишкомъ много испыталъ для того, чтобы быть чѣмъ-нибудь инымъ, а не священникомъ. Что же мнѣ: исправлять искалѣченные стихи древнихъ поэтовъ или собирать отрывки ученыхъ софистовъ, или возиться еще въ какомъ-нибудь ученомъ хламѣ? Это испыталъ то, что я, тотъ не можетъ центромъ своего существованія ставить удобство жизни. Въ сущности жизни, какъ она ни горька, обращены мои мысли; это будетъ моею новою задачей. Я хочу просить -у курфюрста прихода, скрытаго въ дальнихъ лѣсахъ его государства. Тамъ я буду учить дѣтей складывать ручки, наставлять родителей охранять сердца дѣтей, укрѣплять супруговъ въ ихъ добрыхъ намѣреніяхъ, защищать слабыхъ, возвращать заблуждающихся. И если я, какъ вѣрный пастырь, буду охранять самый маленькій приходъ такъ, что послѣ моихъ проповѣдей они легче и усерднѣе возвратятся въ работѣ и тягостямъ жизни, сдѣлаются миролюбивѣе и покорнѣе судьбѣ, у меня будетъ болѣе совершенное убѣжденіе, что моя жизнь прошла не напрасно, чѣмъ если бы я научилъ мальчиковъ читать поэтовъ и доктора назвали бы моимъ именемъ какое-нибудь ученіе. Я хочу быть не извѣстнымъ, а забытымъ. Дѣти и сосѣди одни должны меня знать.
Клитія нѣжно прижалась къ его плечу и ласково посмотрѣла ему въ глаза. Только Феликсъ не хотѣлъ помириться съ тѣмъ, что концомъ этого великаго начала будетъ забытая гиперборейская, деревенька. Но магистръ дружески положилъ ему на плечо руку и сказалъ:
-- Добрый Феликсъ, будь увѣренъ, что священникъ Паоло будетъ счастливѣе магистра Лауренцано, а слава нашего благороднаго рода ярче заблещетъ въ твоихъ искусныхъ рукахъ.
-- Смотрите, что онъ создалъ, нашъ новый Микель-Анджело,-- радостно вскричалъ г. Беліеръ, развертывая планъ новаго дома.
Восторженный крикъ огласилъ всю комнату.
-- Какъ грандіозно возвышается этажъ надъ этажемъ,-- сказалъ Эрастъ,-- до высокаго фронтона, показывающаго свѣту вооруженіе, въ которомъ нашъ воинственный другъ такъ славно подвизался. А вотъ геральдическій звѣрь Беліеровъ и вѣрное изображеніе нашей гостепріимной хозяйки.
-- Mon Dieu,-- вскричала маленькая француженка,-- вѣдь, это ной попугай на рукѣ. Но зачѣмъ здѣсь эти два ангела съ постройки Рупрехта, несущіе щитъ?
Клитія, покраснѣвъ, взглянула на друга, вспомнивъ тотъ часъ, когда она разсказала ему свой сонъ. Но художникъ не обратилъ вниманія на этотъ вопросъ.
-- Здѣсь,-- сказалъ художникъ, польщенный похвалами,-- я оставилъ еще фризу, чтобы вы написали на ней вашъ девизъ
-- Это дѣло художника,-- любезно отвѣтилъ гугенотъ.
Феликсъ задумчиво склонилъ голову и, бросивъ нѣжный взглядъ на Лидію и брата, улыбаясь, взялъ грифель и твердою рукой начертилъ: "perstat invicta Venus!"
Перевод Веры Ремезовой
"Русская Мысль", кн. I--VI, 1886