1. Первыя выступленія.
Ни одно умственное движеніе не выступало съ такой силою въ самыхъ различныхъ направленіяхъ, какъ христіанство. Мы познакомились уже съ апокалипсисами и сивиллами, съ ихъ смѣлыми нападками на Вавилонъ-Римъ, теперь предметъ вашего разсмотрѣнія составятъ философскія сочиненія, направленныя противъ язычества, т. е. главнымъ образомъ противъ представителей греческаго міровоззрѣнія, а въ послѣдней главѣ мы увидимъ, что наряду съ борьбой противъ римскаго государства велась также ожесточенная борьба внутри самаго христіанства, противъ сектъ. Такимъ образомъ, христіанская церковь по отношенію въ остальному міру дѣйствительно оказывалась тѣмъ, за что она, увѣренная въ своемъ назначеніи, уже ранѣе выдавала себя, т. е. новымъ народомъ. Какъ мы уже отчасти видѣли, христіанство вело борьбу по всей линіи почти только въ видѣ наступленія. Мы увидимъ это еще разъ, какъ изъ настоящей, такъ и изъ обѣихъ слѣдующихъ главъ.
Первыя нападенія христіанству пришлось выдержать со стороны Іудейства: первый мученикъ былъ Стефанъ, одинъ изъ самыхъ яростныхъ гонителей -- Павелъ. Нероновскія убійства христіанъ, какъ замѣчено уже выше, инспирированы, вѣроятно, евреями, и еще изъ болѣе поздняго времени мы имѣемъ доказательства борьбы христіанства съ іудействомъ. Такъ. напр., одинъ изъ самыхъ рѣзкихъ противниковъ христіанства, платоникъ Цельзъ, во введеніи къ своему полемическому сочиненію заставляетъ выступать, какъ бы въ видѣ развѣдчика, одного еврея {Я, конечно, не касаюсь здѣсь выступающей уже въ евангеліяхъ апологетической тенденціи.}. Но одновременно юныя силы новаго ученія направляются также на борьбу съ греками и римлянами. Впрочемъ, послѣдняя не представляетъ собою чего-либо вполнѣ новаго; Іудеи также вынуждены были защищаться отъ критики со стороны язычества. Аллегорическія толкованія писанія, въ которому позднѣе прибѣгали еврейскіе ученые. представляли собою средство защиты противъ языческой критики библіи. Но кромѣ того, мы обладаемъ также сочиненіями, которыя гораздо прямѣе, непосредственнѣе, положительнѣе обращаются противъ язычества, -- это тракты благороднаго мыслителя Филона и апологія извѣстнаго историка Іосифа. Филонъ, какъ мы замѣтили уже ранѣе всецѣло проникнутый эллинскими воззрѣніями, глубокая, серьезная личность, вовсе не является поборникомъ христіанства, какъ ни глубоко въ немъ сознаніе Бога, какъ ни смѣшны кажутся ему греческія божества; его идеалъ -- созерцательная жизнь, и этотъ идеалъ, кажется ему, достигнутъ извѣстной іудейской сектой. Но онъ не апостолъ теоріи, не пламенный ораторъ. Рядомъ съ нимъ стоитъ совершенно противоположный ему Іосифъ -- человѣкъ, полный общечеловѣческихъ, специфически іудейскихъ, можно даже сказать: специфически греческихъ недостатковъ. Во время великой іудейской войны Веспасіана онъ во время для своей личной безопасности перешелъ на сторону врага своего народа, въ лагерь Флавіевъ, которымъ затѣмъ сталъ служить со страстью ренегата. Однако, дѣло его народа все-таки оставалось ему близкимъ, и такъ какъ сильная іудейская пропаганда въ римскомъ государствѣ встрѣчала много энергичныхъ враговъ, рѣзко нападавшихъ въ своихъ писаніяхъ на притязанія іудеевъ, то въ одномъ полемическомъ сочиненіи онъ обратился противъ цѣлаго ряда этихъ авторовъ, стремясь доказать, что на свѣтѣ никогда не существовало болѣе справедливаго, болѣе умнаго, болѣе значительнаго народа, чемъ евреи, которые всегда по своей культурѣ во всѣхъ отношеніяхъ стояли выше грековъ, -- вѣдь греки и были главнымъ врагомъ. Полемика Іосифа, перемѣшанная съ омерзительными личными нападками, представляетъ собою, несмотря на весь ея историческій интересъ, далеко не отрадное, а подчасъ даже прямо-таки отвратительнее явленіе: это высокомѣрное, сухое произведеніе пропаганды. Какую чудесную, освѣжающую противоположность всему этому представляетъ первое полемическое выступленіе христіанства. Это такой же контрастъ, какъ между мрачнымъ іудейскимъ апокалипсисомъ который на дымящихся развалинахъ Іерусалима ведетъ разговоръ съ Богомъ, и трубнымъ гласомъ апокалипсиса Іоанна. Изъ каморки мыслителя Филона, отъ наполненной желчью чернильницы Іосифа мы какъ бы вдругъ дуновеніемъ исторіи переносимся на одно изъ священнѣйшихъ мѣстъ древности, въ аѳинскій ареопагъ. Передъ нами стоитъ апостолъ Павелъ и проповѣдуетъ о невѣдомомъ Богѣ и противъ ложныхъ божествъ. Вмѣсто комнатнаго потолка -- надъ нимъ синее небо Аттики, вмѣсто пера въ рукѣ -- у него живое слово на устахъ; у ногъ его недовѣрчиво улыбающіеся эпикурейцы и стоики, въ его сердцѣ глубокая вѣра въ побѣду своего ученія. И тѣмъ не менѣе, и это все едва-ли когда-либо происходило въ дѣйствительности, и эта картина также лишь произведеніе литературы. Но здѣсь это безразлично; недавно было сдѣлано вѣрное замѣчаніе, что проповѣдь Павла въ Аѳинахъ въ высшемъ смыслѣ полна исторической истины. Высказанныя имъ мысли о томъ, что греки глубоко въ душѣ уже чувствовали Бога, но что этотъ Богъ не живетъ въ храмахъ и не сдѣланъ руками человѣка, что Богъ послѣ вѣковъ невѣжества призываетъ людей въ покаянію, наконецъ указаніе на страшный судъ и воскресеніе мертвыхъ -- все это уже содержитъ въ себѣ въ зародышѣ идеи позднѣйшей апологетики. Это -- программа будущаго. Ибо, какъ апологетика (защитительная литература) лишь въ самой небольшой степени соотвѣтствуетъ дѣйствительному смыслу этого слова и представляетъ собою почти сплошное наступленіе, именно потому, что она чувствуетъ себя застрѣльщицей новой вѣры, новаго народа, такъ и проповѣдь Павла является нападеніемъ прямо на центръ вражескаго лагеря, на палатку полководца, на философскія Аѳины. И то обстоятельство, что предметомъ нападокъ со стороны философовъ служитъ, главнымъ образомъ, воскресеніе мертвыхъ, вполнѣ соотвѣтствуетъ антично-языческому чувствованію; противъ этого догмата язычество боролось всего дольше и самыми сильными средствами. Такимъ образомъ, проповѣдь Павла представляетъ собою до извѣстной степени идеальную сводку всѣхъ этихъ первыхъ споровъ съ греческимъ міромъ, она соединяетъ ихъ въ одномъ лицѣ, въ лицѣ апостола язычниковъ Павла. Она остается прелюдіей всей христіанской апологетики.
Рядомъ съ проповѣдью Павла современемъ появляется апокрифическое сочиненіе, которое однако значительно уступаетъ въ оригинальности первому. Это такъ называемая проповѣдь Петра, отъ которой до насъ дошла лишь одна цитата. Она начинается указаніемъ на единаго Бога: "Узнайте же, что существуетъ только одинъ Богъ, который сотворилъ начало всего, и во власти котораго находится конецъ всего. Онъ невидимъ и тѣмъ не менѣе видитъ все, онъ необъемлемъ и тѣмъ не менѣе объемлетъ все, онъ не нуждается ни въ чемъ, а въ немъ нуждается все, имъ все существуетъ. Онъ непостижимъ, вѣченъ, безконеченъ, никѣмъ не сотворенъ, онъ самъ сдѣлалъ все словомъ своей силы. Почитайте же этого Бога не такъ, какъ греки; ибо они позволяютъ увлекать себя невѣдѣнію и понимаютъ Бога не такъ, какъ вы въ вашемъ совершенномъ познаніи, и изъ того, чѣмъ Богъ далъ имъ власть пользоваться, они дѣлаютъ себѣ изображенія изъ дерева, камня, мѣди, желѣза, серебра и золота, и ставятъ на пьедесталъ то, что было подчинено матеріи, и поклоняются ему; и то, что Богъ далъ имъ для пищи и употребленія, птицъ небесныхъ и рыбъ морскихъ, и червей земныхъ, и звѣрей и четвероногихъ полевыхъ животныхъ, хорьковъ и мышей, кошекъ и собакъ и обезьянъ (почитаютъ они); и собственную пищу приносятъ они въ жертву животнымъ, которыя также служатъ для питанія, и мертвое приносятъ они мертвецамъ, считая послѣднихъ за боговъ, и такъ они проявляютъ неблагодарность къ Богу, ибо этимъ отрицаютъ, что онъ существуетъ. И не почитайте Бога такъ, какъ іудеи, ибо хотя они и думаютъ, что они одни познали Бога, но тѣмъ не менѣе они не понимаютъ этого, поклоняясь ангеламъ и архангеламъ, мѣсяцу и лунѣ. И если не свѣтитъ луна, то они не празднуютъ субботы, которую они называютъ первой, ни праздника опрѣсноковъ, ни великаго дня". Изъ этого отрывка мы узнаемъ двоякаго рода вещь: прежде всего зависимость отъ греческой полемики, которая всегда держала про запасъ насмѣшка надъ египетскимъ почитаніемъ звѣрей, и въ тѣснѣйшей связи съ этимъ неумѣнье литературно излагать свои мысли. Египетскій звѣриный культъ безъ всякой связи вовлекается въ полемику противъ греческихъ божествъ, и этимъ нашъ авторъ обнаруживаетъ, что онъ далеко еще не вполнѣ оріентировался въ этой области.
Та же безпомощность, въ извѣстномъ смыслѣ, сохраняется и въ позднѣйшее время; что-то прямо-таки трогательное заключается въ неувѣренныхъ еще шагахъ древняго христіанства въ области того, что тогда называли философіей. Христіане, несмотря на всю ту энергію, съ которой они выступали противъ греческой философіи, сами нерѣдко называли себя философами, съ одной стороны потому, что къ этой классификаціи принуждали литературные обычаи древности, съ другой стороны потому, что и они сами довольно часто, вѣроятно, чувствовали нѣкоторую зависимость отъ эллинской философіи. и они имѣли на это во всякомъ случаѣ такое же право, какъ и то множество странствующихъ философовъ, которые шатались тогда по міру и присвоивали себѣ возвышенное имя философовъ. Но тѣмъ не менѣе отношеніе христіанъ въ философіи было и остается довольно неяснымъ. Языческое образованіе, весь окружающій ихъ міръ даетъ имъ для борьбы съ языческимъ культомъ совершенно то же оружіе, которымъ еще много столѣтій до нимъ пользовались философы. Но эта борьба есть лишь отрицаніе; положительную же часть ихъ ученія составляетъ религія, не возникшая изъ мыслящаго духа, а воспринятая и рожденная изъ священнаго трепета богодовхновеннаго чувства, -- религія, а не философія. Поэтому, нѣкоторые изъ христіанъ и не желаютъ ничего слышать о философахъ и рѣзко и грубо высмѣиваютъ ихъ. Даже личность самого Сократа для нѣкоторыхъ христіанъ не является священной. Большинство признаетъ, что съ нимъ необходимо считаться, многіе видятъ въ немъ даже нѣчто въ родѣ предчувствія Христа, но такъ какъ, въ концѣ концовъ, онъ не могъ абсолютно удовлетворять всѣмъ требованіямъ, предъявляемымъ христіанствомъ къ человѣку, то они стараются найти въ немъ всяческія ошибки и, наконецъ, даже порочатъ его не менѣе, чѣмъ другихъ философовъ. Позже, когда христіанство стало все болѣе и болѣе охватывать также и образованные круги общества, выработалась собственная христіанская философія, которая, воспринявъ всю изощренность эллинскаго ума, несомнѣнно совершила насиліе надъ самой драгоцѣнной частью религіи. И это, конечно, религіи самой по себѣ, какъ и всегда, послужило лишь въ ущербу.
Впрочемъ, въ болѣе древнюю эпоху дѣло до этого еще, въ счастью, не доходило; мы встрѣчаемъ тогда нѣсколько смѣлыхъ, простыхъ людей, которые, хотя и называютъ себя философами и стараются мыслить философски, но въ сущности вовсе не заслуживаютъ этого названія въ томъ смыслѣ, какой мы придаемъ ему. Древнѣйшимъ изъ этихъ поборниковъ христіанства, которыхъ, какъ мы уже указывали выше, не совсѣмъ правильно называютъ апологетами, является открытый около 14 лѣтъ тому назадъ Аристидъ, который самъ себя называлъ философомъ изъ Аѳинъ. Апологія его адресована въ императору Антонину Пію, мало энергичному, уже немолодому человѣку, который, если и видѣлъ когда-либо это произведеніе, то просто, вѣроятно, отложилъ его къ прочимъ бумагамъ. Если же онъ и читалъ его, то уже съ первыхъ страницъ почувствовалъ, должно быть, смертельную скуку. На него, какъ на человѣка языческаго образованія, врядъ ли могло оказать иное дѣйствіе это произведеніе, которое начиналось съ обычной полемики противъ ложныхъ боговъ и идоловъ греческаго міра: все это императоръ, конечно, уже ранѣе встрѣчалъ у философовъ того времени. Совершенно иначе относимся къ этому произведенію мы. Для насъ оно является драгоцѣннымъ свидѣтельствомъ, трогательнымъ, какъ я сказалъ, документомъ по исторіи этой полемической литературы. Въ первой полемической части авторъ всецѣло находится подъ властью традиціи, онъ подчасъ крайне неуклюже высказываетъ самыя обыденныя мысли, которыя тогда носились въ воздухѣ. Онѣ являются для него чѣмъ-то чуждымъ, воспринятымъ лишь съ внѣшней стороны, но тѣмъ не менѣе онъ глубоко убѣжденъ въ ихъ правильности, потому что онѣ переданы ему, и поэтому онъ повторяетъ ихъ, какъ бы желая, чтобъ онѣ лучше запечатлѣлись въ умѣ читателя, и даже будто провѣряя самого себя. Такимъ образомъ, несмотря на свое названіе философа, онъ здѣсь является лишь начинающимъ писателемъ, и это то какъ разъ и заключаетъ въ себѣ что-то трогательное и дѣлаетъ его для насъ гораздо интереснѣе многихъ вполнѣ опытныхъ авторовъ послѣдующаго времени. Апологія его начинается совершенно по образцу стоиковъ: "Меня, о цезарь, произвело на свѣтъ провидѣніе Божіе. И когда я наблюдалъ небо и землю и море, солнце, луну и все прочее, я удивился порядку, господствующему всюду. И понялъ я, что этотъ міръ и все въ немъ двигается необходимостью, и увидѣлъ я, что тотъ, кто приводитъ все это въ движеніе и кто господствуетъ въ мірѣ, есть Богъ, невидимый въ мірѣ и скрытый міромъ; ибо все, что двигаетъ, сильнѣе того, что находится во власти". Проникновеніе въ эти первоосновы Аристидъ отвергаетъ, такъ какъ Богъ непостижимъ ни для кого: "Я же говорю, что Богъ никѣмъ не произведенъ на свѣтъ, никѣмъ не сдѣланъ, что онъ никѣмъ не объемлемъ, но самъ объемлетъ все, что онъ безъ начала и конца, вѣчный, безсмертный, совершенный и непостижимый. Совершенный же... значитъ, что въ немъ нѣтъ никакихъ недостатковъ, что онъ ни въ чемъ не нуждается, а въ немъ нуждается все. А что я сказалъ, что онъ не имѣетъ начала, означаетъ, что все имѣющее начало имѣетъ также и конецъ, а что имѣетъ конецъ, то можетъ быть разгадано. Онъ не имѣетъ имени, ибо все имѣющее имя родственно творенію. Онъ не имѣетъ ни образа, ни членовъ, ибо имѣющій это соотвѣтствуетъ сотвореннымъ вещамъ". И въ томъ же духѣ авторъ продолжаетъ далѣе, существо Божіе характеризуется согласно древней манерѣ, чисто отрицательными свойствами. Далѣе, авторъ дѣлитъ людей на три рода, смотря по религіи: на идолопоклонниковъ, іудеевъ и христіанъ. Онъ показываетъ, какъ всѣ язычники впали въ заблужденіе, и тѣ, которые поклоняются стихіямъ и небеснымъ свѣтиламъ, и тѣ, которые чтутъ поэтическихъ боговъ грековъ; при этомъ излагаетъ онъ все это крайне утомительно, основной мотивъ всегда остается одинъ и тотъ же, именно, что эти предметы почитанія либо измѣнчивы, либо подчинены опредѣленнымъ законамъ, либо, наконецъ; не въ состояніи сами себѣ помочь. Такъ напр., про солнце онъ говорить, что оно не можетъ быть богомъ потому, что оно вынуждено двигаться по извѣстному пути, имѣетъ опредѣленныя обязанности, совершенно лишено собственной воли, и что путь его можетъ быть вычисленъ заранѣе. Съ особенной рѣзкостью, подобно іудейскимъ писателямъ. Аристидъ нападаетъ затѣмъ на высокомѣрныхъ грековъ, которые воображаютъ себя мудрецами, а сами хуже варваровъ, поклоняющихся солнцу. Миѳы и религіозныя представленія грековъ разбираются по опредѣленной схемѣ, и апологетъ показываетъ своимъ противникамъ, что такая грѣшная компанія, какъ олимпійскіе боги, способна своимъ дурнымъ примѣромъ уничтожить всякую нравственность и добродѣтель: упрекъ, построенный вполнѣ по греческому образцу. Особенно тщательно авторъ копается въ грѣхахъ Зевса и развертываетъ одинъ изъ тѣхъ длинныхъ листовъ Лепорелло, на которыхъ записаны всѣ прелюбодѣянія царя боговъ. Для характеристики возьмемъ, напр., отрывовъ объ Аполлонѣ и Артемидѣ: "А послѣ этого они приводятъ другого бога и называютъ его Аполлономъ. Про него говорятъ они, что онъ завистливъ и измѣнчивъ и то ходитъ съ лукомъ и колчаномъ, то съ киѳарой и плектрономъ, и онъ дѣлаетъ людямъ предсказанія, чтобы получить отъ нихъ награду. А нуждается ли этотъ богъ въ наградѣ? Позорно, что все это находятъ въ богѣ.-- И послѣ него приводятъ онъ Артемиду, богиню, сестру Аполлона, и говорятъ, что она была охотницей и носила лукъ и стрѣлы и съ собаками скиталась по горамъ, гоняясь за оленями или дикими кабанами. Позорно, что молодая дѣвушка одна скитается по горамъ и охотится на звѣрей. И поэтому невозможно, чтобъ Артемида была богиней". И то же самое повторяется о каждомъ богѣ; я думаю, мы получили достаточное представленіе о монотонности и отсутствіи оригинальности. Та-же слабость отмѣчаетъ и дальнѣйшую критику египетскаго культа животныхъ, съ которой, какъ съ необходимой принадлежностью этой литературы, мы уже познакомились ранѣе.
Но вотъ начинается нѣчто новое, освѣжающее. Послѣ краткаго разсмотрѣнія іудейской религіи, въ приверженцахъ которой христіанинъ не отрицаетъ весьма совершеннаго познанія Бога и большой любви въ ближнимъ, онъ съ глубокой теплотой и убѣдительной силой переходитъ къ христіанамъ и даетъ подробную характеристику ихъ образа жизни. До извѣстной степени въ противоположность многочисленнымъ моральнымъ предписаніямъ древняго христіанства, въ противоположность дебету, эта характеристика содержитъ кредиту христіанъ и выгодно отличается отъ невыносимаго самовосхваленія іудеевъ въ ихъ апологетическихъ сочиненіяхъ;. ибо все, что здѣсь говорится о нравственности и воздержаніи христіанъ, подтверждается также и съ другой стороны, въ томъ числѣ и язычниками. "Они, говорится тамъ, не нарушаютъ браковъ.... не лжесвидѣтельствуютъ, не присваиваютъ себѣ чужого имущества и не прельщаются тѣмъ, что" имъ не принадлежитъ; они чтутъ родителей, и тѣмъ, кто имъ близокъ, дѣлаютъ добро, и судятъ по справедливости. И они не молятся идоламъ, имѣющимъ образъ человѣка, и не дѣлаютъ другимъ того, чего они не хотятъ, чтобы дѣлали имъ, и они не употребляютъ въ пищу жертвенныхъ животныхъ, ибо они чисты, и на тѣхъ, которые угнетаютъ ихъ, они дѣйствуютъ убѣжденіемъ и дѣлаютъ ихъ своими друзьями, и врагамъ своимъ они творятъ добро. И жены ихъ чисты, о цезарь, какъ дѣвы, и дочери ихъ полны кротости, и мужчины ихъ воздерживаются отъ... всякой нечистоты въ надеждѣ на будущую награду, которая ожидаетъ ихъ на томъ Свѣтѣ. Слугъ же своихъ и служанокъ и ихъ дѣтей склоняютъ они къ христіанству той любовью, съ которой они относятся къ нимъ. И когда тѣ дѣлаются христіанами, они всѣхъ ихъ безъ различія называютъ братьями. Они не молятся чуждымъ богамъ и живутъ въ смиреніи, творя добро, и ложь не встрѣчается среди нихъ; они любятъ другъ друга и заботятся о вдовахъ и сиротъ освобождаютъ отъ ихъ угнетателей, и имущій даетъ неимущему безъ зависти и когда они видятъ чужестранца, то приводятъ его къ себѣ въ домъ и радуются ему, какъ настоящему брату, ибо не тѣхъ называютъ они братьями, кто братья имъ по плоти, а тѣхъ, кто братья по духу и въ Богѣ. Когда же умираетъ бѣдный, и христіанинъ видитъ это, то онъ по силамъ совершаетъ его погребеніе. И когда они слышатъ, что одинъ изъ нихъ заключенъ въ темницу и терпитъ угнетенія во имя Мессіи, то они стараются помочь ему въ его несчастьи, а если возможно освободить его, то и освобождаютъ. И если у нихъ находится нуждающійся и бѣдный, а они сами не имѣютъ излишка, то они постятся два или три дня и отдаютъ свою пищу бѣдному... Всякое утро и всякій часъ, взирая на благодѣянія, которыя Богъ оказываетъ имъ, они хвалятъ и славятъ Бога и благодарятъ его за пищу и питье. И когда праведникъ среди нихъ оставляетъ этотъ міръ, то они радуются и благодарятъ Бога и провожаютъ покойника, точно онъ переѣзжаетъ съ одного мѣста на другое. И когда у нихъ рождается ребенокъ, то они воздаютъ хвалу Богу, а когда случается, что ребенокъ умираетъ, то они воздаютъ Богу еще большую хвалу за то, что сподобилъ дитя пройти этотъ міръ безъ грѣха. И когда они видятъ, что одинъ изъ нихъ умеръ въ безбожіи и во грѣхахъ, то они горько плачутъ надъ нимъ и вздыхаютъ, какъ будто ему предстоитъ наказаніе... И такъ проводятъ они время своей жизни. И такъ какъ они познаютъ благодѣянія, которыя Богъ оказываетъ имъ, то благодаря этому и красоты, которыми полонъ міръ, продолжаютъ существовать... Затѣмъ Аристидъ предлагаетъ императору самому прочесть христіанскія книги; тогда онъ узнаетъ, что Аристидъ вовсе не защитникъ новаго ученія, что онъ говоритъ такъ по непосредственному побужденію, потому, что онъ читалъ писанія христіанъ и увидѣлъ, что предсказанія ихъ оправдались, другими словами потому, что онъ недавно еще санъ былъ язычникомъ. Еще разъ, съ еще большей силой напираетъ онъ на то, что міръ держится только благодаря молитвамъ христіанъ, еще разъ бросаетъ онъ на грековъ полный отвращенія взглядъ, убѣждаетъ ихъ бросить ихъ клеветы по отношенію къ христіанамъ и обратиться на путь истины и заканчиваетъ затѣмъ, какъ многія позднѣйшія христіанскія сочиненія, указаніемъ на грядущій судъ Божій. Эта древняя апологія, которую, благодаря счастливой случайности, мы имѣемъ теперь въ цѣломъ видѣ, является типичной для многихъ слѣдующихъ апологій. Всѣ онѣ съ утомительнѣйшими подробностями и крайне неоригинально возвращаются постоянно къ борьбѣ противъ языческихъ воззрѣній, и только положительная часть, та часть, гдѣ говорится о дѣйствительномъ образѣ жизни христіанъ, дѣйствуетъ на насъ болѣе глубоко. Въ произведеніи Аристида мы видимъ христіанство уже въ центрѣ борьбы противъ своихъ враговъ. Апологетъ призываетъ язычниковъ бросить ихъ клеветы, и мы знаемъ, что онъ разумѣетъ при этомъ тѣ глупыя сказки, которыя обвиняли христіанъ въ безбожіи, каннибализмѣ и развратѣ. Однако, къ этимъ неуклюжимъ, скорѣе демагогическимъ, нападкамъ уже присоединялись другія, болѣе утонченныя, болѣе колкія. Прежде всего полемика противниковъ -- и, какъ уже замѣчено, не безъ виднаго участія въ борьбѣ іудеевъ, -- направилась, повидимому, на личность основателя христіанской религіи; его называютъ безпомощнымъ, слабымъ и несмѣлымъ по отношенію въ врагамъ, говорятъ, что если онъ дѣйствительно былъ Сынъ Божій, то почему же онъ не явился во всемъ своемъ величіи передъ судьями, за его чудеса называютъ его волшебникомъ. Этому вполнѣ соотвѣтствуютъ въ воззрѣніи язычниковъ и представленія о христіанскомъ Богѣ. Съ тѣмъ же вопросомъ, съ какимъ прежде эпикурейцы обращались къ своимъ противникамъ-стоикамъ, теперь обращаются язычники къ христіанамъ. Если вашъ Богъ, говорятъ они, дѣйствительно вѣченъ, то гдѣ былъ онъ до сотворенія міра, что дѣлалъ онъ тогда? Кромѣ того, говорятъ они далѣе, христіане представляютъ себѣ Бога въ не менѣе человѣческомъ образѣ, чѣмъ греки своихъ боговъ: развѣ можно, напр., говорить о перстѣ Божіемъ или представлять себѣ Бога прогуливающимся по раю? Если Богъ не защитилъ Христа отъ враговъ, то онъ не защититъ и его послѣдователей; почему же Богъ не защищаетъ ихъ отъ несправедливостей? Если христіане дѣйствительно такъ, какъ они это говорятъ, стремятся къ Богу и къ смерти, то почему они не покончатъ съ собою добровольно для того, чтобы отправиться къ Богу. И далѣе, если Богъ ненавидитъ идоловъ и идолопоклонство, то совершенно непонятно, почему онъ не вмѣшается и не уничтожитъ жрецовъ. Впрочемъ, христіане весьма заблуждаются насчетъ своихъ противниковъ; послѣдніе и не думаютъ поклоняться самымъ изображеніямъ, изображенія лишь помогаютъ имъ въ ихъ человѣческой слабости. Кромѣ того, греки и римляне отлично знаютъ, что міромъ правитъ единый Богъ, но подобно тому, какъ цезарю подчиненъ цѣлый штатъ чиновниковъ, такъ и боги являются лишь исполнителями высшей воли единаго Бога. Молиться этимъ богамъ есть дѣло простого благочестія. Да и христіанское ученіе далеко не является такимъ, какимъ его представляютъ его защитники, оно вовсе не единообразно, а дѣлится на секты, какъ философія. Но вмѣстѣ съ тѣмъ христіане и не философы; ибо что за темную, необразованную и боящуюся свѣта компанію они представляютъ! Одинъ античный риторъ, въ общемъ одинъ изъ самыхъ поверхностныхъ болтуновъ, какіе когда-либо были, заявляетъ въ одной изъ своихъ утомительно-длинныхъ и въ общемъ крайне неинтересныхъ рѣчей, что эти люди, представляющіе собою полное ничтожество, осмѣливаются поносить такихъ мужей, какъ Демосѳенъ, въ то время, какъ въ каждомъ ихъ словѣ встрѣчается по меньшей мѣрѣ одна грамматическая ошибка. Презираемые сами, они презираютъ другихъ, судятъ и другихъ, не обращая вниманія на себя, хвалятся своими добродѣтелями и не соблюдаютъ ихъ, проповѣдуютъ воздержаніе, а сами погрязли въ порокахъ. Грабежъ они называютъ общимъ пользованіемъ, недоброжелательство у нихъ значитъ философія, а бѣдность -- презрѣніе съ богатству. При этомъ они унижаются въ своей алчности. Разнузданность называютъ они свободой, злобу -- откровенностью, принятіе даровъ -- гуманностью. Какъ и безбожники изъ Палестины, они въ одно и то же время и низкопоклонны, и дерзки. Въ извѣстномъ направленіи они отдѣлились отъ эллиновъ или скорѣе отъ всѣхъ добрыхъ людей. Неспособные ни къ чему полезному, они мастерски умѣютъ вносить раздоры въ семью и натравливаютъ членовъ семьи другъ на друга. Ни одно слово, ни одна мысль, ни одно дѣло ихъ не принесло плодовъ. Они не принимаютъ участія въ устройствѣ празднествъ и не чтутъ боговъ. Они не засѣдаютъ въ городскихъ совѣтахъ, не утѣшаютъ печальныхъ, не примиряютъ спорящихъ, юношество ихъ остается безъ воспитанія, на форму рѣчи они не обращаютъ никакого вниманія; не они прячутся по угламъ и знать ничего не хотятъ. Они осмѣливаются даже присваивать себѣ имена лучшихъ изъ эллиновъ и называютъ себя -- философами, какъ будто одна только перемѣна имени что-нибудь значитъ и какого-нибудь Терсита можетъ превратить въ Гіацинта или Нарцисса.
На эти упреки, которымъ нельзя отказать въ извѣстной ловкости, христіане часто даютъ лишь половинчатые или уклончивые отвѣты. Вообще во всей этой борьбѣ, которая тянется цѣлые вѣка и съ обѣихъ сторонъ лишь медленно измѣняетъ аргументы, многое было основано на коренныхъ недоразумѣніяхъ. Обѣ партіи возражаютъ другъ другу большей частью совсѣмъ не по существу, ибо обѣ исходятъ изъ совершенно различныхъ предпосылокъ. Тезисы и антитезисы, вообще, никогда не рѣшаютъ споръ умовъ и сердецъ. Но все-таки цѣлый рядъ обвиненій христіанамъ удалось опровергнуть своей жизнью. Непріязнь язычниковъ къ уединенной жизни христіанъ, съ ихъ нелюдимости выражается въ извѣстныхъ, уже ранѣе разсмотрѣнныхъ нами обвиненіяхъ. Такъ какъ въ то время въ Римѣ было множество самыхъ разнообразныхъ тайныхъ культовъ, которые были заимствованы съ востока и отличались кровавыми и сладострастными оргіями, то подобныя обвиненія находили, конечно, благопріятную почву, тѣмъ болѣе, что большая христіанская община такъ называемыхъ гностиковъ, примыкая съ восточнымъ мистеріямъ, пользовалась особыми таинственными символами и заклинаніями. И это было не послѣдней причиной, почему сама церковь, какъ мы это еще увидимъ, сочла нужнымъ положить конецъ этимъ сектамъ. Здѣсь съ теченіемъ времени христіанамъ удалось дѣйствительно заткнуть ротъ врагамъ; и самый ходъ дѣла помогъ имъ въ этомъ; все увеличивавшаяся публичность ихъ богослуженія опровергла эти обвиненія, и въ позднѣйшіе вѣка о нихъ уже нѣтъ болѣе и рѣчи.
Подробное разсмотрѣніе этой борьбы умовъ обнаруживаетъ, какъ уже замѣчено выше, повторяющійся вообще въ исторіи всѣхъ временъ фактъ, -- именно, что оружіе этого спора остается на всемъ протяженіи его болѣе или менѣе однороднымъ, и даже отчасти здѣсь продолжается борьба языческой философіи, стоиковъ, эпикурейцевъ и скептиковъ. Но среди этой пропаганды, о томительномъ прозябаніи которой свидѣтельствуетъ множество скучнѣйшихъ трактатовъ, сплошь и рядомъ выдѣляется человѣческая личность, сила индивида, которая изъ собственной груди умѣетъ исторгнуть иные звуки. Здѣсь передъ нами встаетъ личность апологета и мученика Іустина. Онъ родился около 100 года отъ языческихъ родителей. "3начала онъ былъ платоникомъ, видѣлъ, какимъ клеветамъ подвергаются христіане, съ какой смѣлостью они идутъ на судъ, и это создало въ немъ, по его собственному свидѣтельству, глубокое убѣжденіе, что они не преступники, ибо преступники не могли бы обладать такимъ безстрашіемъ. Онъ также около 150 года написалъ апологію новой вѣры на имя императора Антонина Пія. Отъ нея уже вѣетъ совершенно инымъ духомъ, чѣмъ отъ только что разсмотрѣнной апологіи Аристида. Іустинъ обратился въ императору съ категорическимъ требованіемъ оказать, наконецъ, справедливость христіанамъ. Какъ мы видѣли выше, христіанство и враждебное отношеніе къ жертвоприношеніямъ въ то время были синонимами, поэтому для привлеченія въ суду было достаточно одного обвиненій въ христіанствѣ; если кто либо признавалъ себя передъ судомъ христіаниномъ, то его обвиняли, какъ члена преступной секты, если же онъ отрицалъ свою принадлежность въ христіанству, то его отпускали, при условіи, конечно, что его показанія пользовались довѣріемъ. Апологетъ прямо обращается въ императору и его сподвижникамъ: "Вы, восклицаетъ онъ, называетесь благочестивыми и философами, и слугами справедливости; посмотримъ, таковы ли вы на самомъ дѣлѣ. Ибо льстить мы не можемъ, у васъ нѣтъ желанія понравиться людямъ, какъ у людей, погрязшихъ въ предразсудкахъ. По нашему убѣжденію, ничто не можетъ повредить намъ, у васъ есть власть убить насъ, но нанести намъ вредъ вы не можете. Мы требуемъ слѣдствія, обвиненія и наказанія, если дѣло дѣйствительно обстоитъ такъ, какъ говорятъ; въ противномъ же случаѣ вы въ своемъ пристрастіи оскорбляете лишь самихъ себя. Имя наше еще ничего не говоритъ; если мы дѣйствительно злые люди, то оно вамъ ничуть не поможетъ, если же нашъ образъ дѣйствій хорошъ, то имя "христіанъ" само по себѣ также не можетъ намъ и повредить. Каждый преступникъ имѣетъ право требовать разслѣдованія своего дѣла, -- того же требуемъ и мы отъ васъ. Отношеніе, которое вы проявляли къ намъ до сихъ поръ, есть дѣло злыхъ духовъ, злыхъ демоновъ; они работали въ то время, когда Сократъ стоялъ передъ своими судьями, они же и васъ теперь побуждаютъ къ безразсуднымъ поступкамъ. Несомнѣнно, и среди христіанъ есть злые люди, которые осуждены вполнѣ правильно, но какъ разъ поэтому-то и необходимо разслѣдовать предварительно всю жизнь каждаго отдѣльнаго христіанина, привлеченнаго къ суду, а затѣмъ уже выносить рѣшеніе. Все это говоримъ мы лишь ради васъ самихъ; ибо мы могли вѣдь отречься. Но мы далеки отъ этого, мы стремимся въ вѣчной жизни; и если мы заблуждаемся, то это касается лишь насъ однихъ и никого больше".
Много смѣлости въ этихъ словахъ апологета; но далѣе онъ говоритъ еще смѣлѣе. "Вѣдь мы сами, продолжаетъ онъ, помогаемъ вамъ создать миръ, ибо, по нашему мнѣнію, злой человѣкъ не можетъ укрыться отъ Бога. Если бы всѣ люди не забывали о судѣ, они были бы лучше. Они же грѣшатъ, ибо думаютъ этимъ путемъ укрыться отъ васъ, смертныхъ. Въ противномъ случаѣ они воздерживались бы даже отъ дурныхъ мыслей. Вы же боитесь этой всеобщей правды, боитесь не имѣть повода для наказаній. Такъ поступаютъ палачи, а не владыки, это -- дѣло злыхъ демоновъ. Но вѣдь вы хотите благочестія и философіи. Но если вы истинѣ предпочитаете обычаи, то помните, что такіе владыки такъ же далеко уйдутъ съ этимъ, какъ разбойники въ пустынѣ". Далѣе слѣдуетъ разсмотрѣніе христіанскихъ добродѣтелей и того ученія, которое встрѣчало особенныя нападки со стороны язычниковъ, именно ученія о воскресеніи мертвыхъ. "Какъ низко, восклицаетъ Іустинъ, оцѣниваютъ могущество Божіе тѣ, кто говоритъ, что мы вернемся туда же, откуда пришли. Они, конечно, не повѣрили бы и въ сотвореніе этого міра. Лучше вѣрить въ то, что не по силамъ собственной природѣ и людямъ, чѣмъ быть невѣрующимъ, какъ другіе. Такимъ образомъ, если мы мыслимъ возвышеннѣе вашихъ философовъ, то почему же ненавидите вы насъ?"
Однако апологетъ, который преклоняется передъ Сократомъ и высоко цѣнитъ философію, все еще старается найти нѣчто въ родѣ компромисса. Онъ открываетъ всякаго рода связующія звенья между греками и Христомъ: даже въ эллинской религіи онъ находитъ сходныя представленія, какъ ни безконечно выше христіанская нравственность стоитъ надъ моралью греческаго Олимпа. Пришествіе Христа и даже вся его жизнь предсказаны пророками. Мы вѣримъ въ это, а вслѣдствіе этого и въ судъ Божій. Впрочемъ, нѣчто подобное же говоритъ и Платонъ; всѣмъ, что греки разсказываютъ объ этихъ вещахъ, они обязаны пророкамъ; если же они и противорѣчатъ самимъ себѣ, то это происходитъ вслѣдствіе ихъ собственнаго недостаточнаго пониманія. Такимъ образомъ, Духъ Божій уже ранѣе также проявлялъ себя въ человѣкѣ, и ни одинъ человѣкъ, умершій во грѣхахъ до Христа, не заслуживаетъ прощенія.-- Апологія заканчивается ученіемъ о тѣхъ мѣрахъ, въ которымъ прибѣгаютъ злые демоны, чтобы совратить человѣка, и интереснымъ изложеніемъ обычаевъ тайной вечери.
Несмотря на всю безыскусственность этого сочиненія, въ авторѣ его все таки видѣнъ замѣчательный человѣкъ. Онъ безстрашно говоритъ истину въ глаза, чувство справедливости въ немъ непреклонно, но все-таки и онъ признаетъ возможность извѣстнаго компромисса. И какъ разъ то обстоятельство, что столь мягкій по природѣ человѣкъ говоритъ такія смѣлыя слова, и доказываетъ силу цѣлаго, проявляющуюся въ отдѣльныхъ личностяхъ. Полную противоположность мягкому, эллински образованному Іустину представляетъ непривѣтливый, но оригинальный вавилонянинъ Татіанъ. Въ его лицѣ снова выступаетъ чуждый эллинской культурѣ Востокъ, который въ сущности постоянно питалъ злобу въ греческому міру и лишь послѣ отчаяннаго сопротивленія былъ мѣстами покоренъ болѣе могучей греческой цивилизаціей. Татіанъ былъ варваромъ и съ гордостью признавалъ это. По его мнѣнію, наука и искусство зародились на востокѣ, греки являются лишь подражателями. Эллинское краснорѣчіе -- пустое надувательство, поэзія грековъ -- безнравственна, философы ихъ -- пьяницы и моты, которые много думаютъ о себѣ, говорятъ глупости и постоянно противорѣчатъ другъ другу, вся ихъ наука вообще -- болтовня. Напротивъ, въ такъ называемыхъ варварскихъ книгахъ, несмотря на всю ихъ внѣшнюю простоту, заключается вся истина. Я не буду касаться здѣсь нападеній Taтіана на греческихъ боговъ и вообще всѣхъ этихъ достаточно избитыхъ темъ. Тѣмъ болѣе, что этотъ варваръ далеко не твердъ въ нихъ; чтобы совсѣмъ покончить съ греческой культурой, онъ дѣлаетъ массу всевозможныхъ замѣчаній о греческихъ статуяхъ, когда же ему было указано, что всѣ эти замѣчанія онъ заимствовалъ изъ старыхъ негодныхъ книгъ, да при томъ еще и не вполнѣ точно, то онъ все таки имѣлъ безстыдство утверждать, будто всѣ эти статуи онъ самъ видѣлъ во время своихъ путешествій. Соотвѣтственно своему пристрастію ко всему восточному, онъ заканчиваетъ указаніемъ на древность іудейскихъ книгъ сравнительно съ юной греческой культурой. Итакъ, это дѣйствительно варваръ, и при томъ еще не совсѣмъ честный, но тѣмъ не менѣе все-таки нельзя умалять его значенія; человѣкъ съ такимъ элементарнымъ инстинктомъ ненависти не можетъ отсутствовать въ изображеніи эпохи.
Такимъ образомъ, одна за другой встаютъ передъ нами интересныя личности. Язычество, однако, тоже опомнилось и обратилось на путь систематическихъ нападеній. Среди язычниковъ также встрѣчаются замѣчательныя личности, и хотя ни одна изъ нихъ не можетъ быть поставлена въ одинъ уровень съ нѣкоторыми христіанами, напр. Тертулліаномъ или Августиномъ, но аргументы ихъ во всякомъ случаѣ такъ остроумны и тонки, что до сихъ поръ еще не утратили своего значенія.