Здесь мы, наоборот, находим суровую абстрактную добродетель, жизнь для государства, но в таком виде, что активность, свобода индивидуальности отодвигается на задний план. В основе государственного строя Спарты лежат такие учреждения, в которых вполне выражаются интересы государства, но целью которых является лишь бессмысленное равенство, а не свободное движение. Уже первоначальная история Спарты весьма отличается от первоначальной истории Афин. Спартанцы были доряне, афиняне – ионяне, и это национальное различие сказывается и в государственном строе. Что касается возникновения Спарты, то доряне с гераклидами вторглись в Пелопоннес, покорили туземные племена и обратили их в рабство, так как илоты несомненно были туземцы. Участь илотов впоследствии постигла и мессенцев, потому что такая бесчеловечная жестокость была свойственна характеру спартанцев. В то время как у афинян существовала семейная жизнь, в то время как рабы были у них домашней прислугой, спартанцы относились к порабощенному населению с еще большей жестокостью, чем турки к грекам; в Лакедемоне всегда существовало военное положение. При вступлении в должность эфоры прямо объявляли войну против илотов, и последние постоянно обрекались в жертву занимавшимся военными упражнениями молодым спартанцам. Несколько раз илоты были освобождаемы и боролись против врагов, и в рядах спартанцев они проявляли чрезвычайную храбрость; но когда они возвращались, их гнуснейшим и коварнейшим образом убивали. Как на судне для перевозки невольников экипаж постоянно вооружен и соблюдается величайшая осторожность, чтобы предотвратить восстание, так и спартанцы всегда внимательно следили за илотами, всегда находились на военном положении, как против врагов.
Поземельная собственность была, как повествует Плутарх, разделена уже Ликургом на равные участки, из которых 9 тыс. достались одним лишь спартанцам, т.е. жителям города, а 30 тыс. – лакедемонянам или периэкам. В то же время для сохранения равенства было постановлено, что земельные участки не могут быть продаваемы, Но то обстоятельство, что впоследствии главной причиной упадка Лакедемона было имущественное неравенство, показывает, как ничтожны были результаты этой меры. Так как дочери наследовали участки, то благодаря бракам множество земельных участков досталось немногим семействам, и наконец вся поземельная собственность оказалась в руках немногих лиц как будто для того, чтобы показать, как нелепо желать установить путем принуждения равенство, кото {247} рого не существует в действительности и которое к тому же уничтожает существеннейшую свободу, а именно – право располагать собственностью. Другою замечательною особенностью законодательства Ликурга является то, что он воспретил всякие деньги кроме железных, и это неизбежно сделало невозможным всякую промышленную деятельность и внешнюю торговлю. У спартанцев не было и флота, который только и мог поддерживать торговлю и способствовать ей, и, когда они нуждались во флоте, они обращались к персам.
Равенству в быту и близкому знакомству между гражданами должно было особенно способствовать то, что спартанцы имели общий стол; но благодаря этой общности семейная жизнь отступала на задний план; ведь еда и питье являются частным и следовательно домашним делом. Так было у афинян: у них общение было не материальным, а духовным, и даже пиры, как мы видим из их описаний у Ксенофонта и Платона, имели духовный характер. Наоборот, у спартанцев издержки на общий стол покрывались взносами отдельных лиц, и тот, кто был слишком беден, для того чтобы произвести этот взнос, исключался вследствие этого.
Что же касается политического строя Спарты, то основа его конечно была демократической, но с значительными изменениями, почти обращавшими ее в аристократию и олигархию. Во главе государства стояли два царя, наряду с ними существовал сенат (γερουσια), избиравшийся из лучших граждан и выполнявший также и судебные функции, причем в своих решениях он больше руководился нравственными обычаями и обычным правом, чем писаными законами[18]. Кроме того γερουσια был еще и высшим правительственным учреждением, советом при царях, ведению которого подлежали важнейшие дела. Наконец существовали еще высшие должностные лица, а именно – эфоры, об избрании которых не сохранилось никаких определенных указаний; Аристотель говорит, что способ их избрания был слишком ребяческим. По словам Аристотеля, эфорами могли быть и незнатные, неимущие лица. Эфоры имели полномочие созывать народные собрания, ставить вопросы на голосование, предлагать законы подобно плебейским трибунам в Риме. Их власть была тиранической подобно той власти, которою некоторое время обладали Робеспьер и его приверженцы во Франции. {248}
Так как дух лакедемонян был направлен исключительно на государство, – образованность, искусство и наука не привились у них. Спартанцы казались другим грекам упрямыми, неповоротливыми и неловкими людьми, которые не могли заниматься сколько-нибудь сложными делами или по крайней мере оказывались при этом очень беспомощными. У Фукидида афиняне говорят спартанцам: «Ваши законы и обычаи не имеют ничего общего с законами и обычаями других, и к тому же, когда вы появляетесь за границей, вы не поступаете ни по своим законам и обычаям, ни по законам и обычаям, общепринятым в Греции». Во внутренних делах они в общем были честны; что же касается их образа действий относительно других народов, то сами они открыто заявляли, что они считают произвольное похвальным и полезное справедливым. Известно, что в Спарте (подобно тому как в Египте) присвоение необходимых вещей было в известных отношениях дозволено, только вор должен был не попадаться. Таким образом эти два государства, Афины и Спарта, противоположны друг другу. Нравственность одного из них заключается в неуклонной направленности духа на государство, в другом государстве можно найти как такое нравственное отношение, так и развитое сознание и бесконечную деятельность, выражающуюся в перерождении прекрасного, а затем и в установлении истинного.
Но хотя эта греческая нравственность в высшей степени прекрасна, симпатична и интересна в своем проявлении, она все-таки не является выражением высшей точки зрения духовного самосознания: ей недостает бесконечной формы, и именно вышеупомянутой рефлексии мышления в себе, освобождения от природного момента, от содержащегося в красоте и божественности чувственного элемента, а также от непосредственности, в которой состоит нравственность. В ней мысль не постигает самой себя: в ней нет бесконечности самосознания, нет сознания, что право и нравственность должны подтверждаться во мне на основании свидетельства моего духа, что прекрасное, идея лишь в чувственном воззрении или представлении становится истиной, внутренним, сверхчувственным миром. Дух мог лишь в течение непродолжительного времени оставаться на той точке зрения прекрасного духовного единства, которую мы только что охарактеризовали, и источником дальнейшего прогресса и гибели явился элемент субъективности, моральности, подлинной рефлексии и внутреннего мира. Прекраснейший расцвет греческой жизни продолжался лишь приблизительно 60 лет, от Персидских войн (492 до Р.Х.) до Пелопоннесской войны (431 до Р.Х.). Тот принцип моральности, который должен был {249} войти в действие, стал началом гибели; но он обнаружился в Афинах и в Спарте в различных формах: в Афинах – как явное легкомыслие, в Спарте – как испорченность частных лиц. Афиняне оказались, когда им пришлось гибнуть, не только достойными симпатии, но и великими, благородными, так что мы должны жалеть о них, между тем как у спартанцев принцип субъективности приводит к низкой жадности и к вульгарной испорченности.