§ 155.
Определения, которые удержаны во взаимодействии как различные, суть (а) в себе одно и то же; одна сторона также есть причина, первоначальна, активна, пассивна и т.д., как и другая. Точно также предполагание другого определения и действие на него, непосредственная изначальность и положенность посредством смены, суть одни и те же в обеих сторонах. Вследствие своей непосредственности причина, принимаемая как первая, пассивна, есть положенность и действие.
Различие названных выше двух причин поэтому бессодержательно, и, собственно говоря, в себе существует лишь одна причина, которая столь же снимает себя как субстанцию в своем действии, сколь и утверждает свою самостоятельность, как причины, только в этом, оказываемом ею действии.
§ 156.
Но это единство есть также и для себя, так как все это взаимное чередование моментов есть, собственно говоря, полагание причиною самой себя, и лишь это полагание есть ее бытие, Несущественность различия есть не только в себе, или наша рефлексия (предшествующий параграф), но само взаимодействие означает, что каждое из положенных определений снова снимается и превращается в противоположное, означает, следовательно, полагание той несущественности моментов, которая есть в себе. В изначальность полагается действие, т. е. изначальность снимается; действие причины становится реакцией и т. д.
Прибавление. Взаимодействие есть причинное отношение, положенное в его полном развитии, и к этому-то отношению обыкновенно и прибегает рефлексия, когда она убеждается в неудовлетворительности рассмотрения вещей с точки зрения причинности вследствие вышеуказанного бесконечного прогресса. Так, например, в исторических исследованиях раньше всего рассматривается вопрос, являются ли характер и нравы определенного народа причиной его государственного устройства и его законов или, наоборот, их следствием, и затем переходят к пониманию этих двух факторов — характера и нравов, с одной стороны, и государственного устройства и законов, с другой — с точки зрения взаимодействия, так что причина в том же отношении, в каком она есть причина, есть вместе с тем действие, и действие в том же отношении, в каком оно есть действие, есть вместе с тем и причина. То же самое происходит при рассмотрении природы и, в особенности, живого организма, отдельные органы и функции которого также оказываются находящимися друг к другу в отношении взаимодействия. Но хотя взаимодействие есть, несомненно, ближайшая истина отношения причины и действия, и оно стоит, так сказать, на пороге понятия, однако именно поэтому не следует удовлетворяться применением этого отношения, поскольку дело идет о постигающем в понятиях познании. Если не идут дальше рассмотрения содержания лишь с точки зрения взаимодействия, то это на самом деле такой способ рассмотрения, в котором совершенно отсутствует понятие; мы тогда имеем дело с сухим фактом, и требование опосредствования, которое является главным мотивом применения отношения причинности, снова остается неудовлетворенным. Если мы ближе присмотримся к отношению взаимодействия, мы увидим, что его неудовлетворительность состоит в том, что, вместо того, чтоб рассматриваться как эквивалент понятия, оно само прежде всего требует, чтобы его постигли. А чтобы понять отношение взаимодействия, мы должны не оставлять две его стороны в непосредственной данности, а должны, как мы это указали в двух предшествующих параграфах, познать в них моменты третьего, высшего, которое именно и есть понятие. Если мы, например, рассматриваем нравы спартанского народа как действие его государственного устройства и, наоборот, их государственное устройство как действие нравов, то этот способ рассмотрения может быть и правилен, однако он все же не дает окончательного удовлетворения, потому что на самом деле мы не поняли ни государственного устройства, ни нравов этого народа. Удовлетворение получается лишь тогда, когда мы познаем, что эти две стороны, а также и все остальные стороны, которые обнаруживают нам жизнь и история спартанского народа, имеют своим основанием понятие.
§ 157.
Это чистое чередование с самим собою есть, таким образом, раскрытая или положенная необходимость. Связь необходимости,как таковой, есть тожество, как еще внутреннее и скрытое тожество, потому что оно есть тожество таких вещей, которые считаются действительными, но самостоятельностью которых именно и должна быть необходимость. Шествие субстанции через причинность и взаимодействие есть поэтому лишь полагание того, что самостоятельность есть бесконечное отрицательное соотношение с собою, — оно есть отрицательное соотношение вообще, в котором различение и опосредствование превращаются в изначальность самостоятельных в отношении друг друга действительных вещей; оно есть бесконечное соотношение с самим собою, потому что их самостоятельность выступает лишь как их тожество.
§ 158.
Эта истина необходимости есть, следовательно, свобода, и истина субстанции есть понятие, самостоятельность, которая, хотя и есть отталкивание себя от себя в различенные самостоятельные существования, все же, именно как это отталкивание, тожественна с собою, и это пребывающее у самого себя взаимодвижение остается лишь с самим собою.
Прибавление. Необходимость обыкновенно называют жестокой, и справедливо ее называют так, поскольку не идут дальше ее как таковой, т. е. не идут дальше ее непосредственного образа. Мы имеем здесь пред собою состояние или вообще некое содержание, которое обладает самостоятельным устойчивым существованием, и под необходимостью разумеют прежде всего то, что на такое содержание наступает некое другое содержание и губит первое. В этом-то и состоит жестокость и прискорбность непосредственной и абстрактной необходимости. Тожество этих двух содержаний, которые в необходимости представляются нам связанными друг с другом и поэтому теряют свою самостоятельность, есть пока лишь внутреннее тожество и еще не существует для тех, которые подчинены необходимости. Таким образом, свобода в этой стадии есть пока лишь абстрактная свобода, которую мы спасаем лишь посредством отказа от того, чем мы непосредственно являемся и чем мы обладаем. — Но, как мы видели в предшествующем, характер дальнейшего процесса необходимости таков, что благодаря ему преодолевается имеющаяся вначале неподатливая внешняя оболочка необходимости и открывается ее внутреннее ядро. Тогда обнаруживается, что связанные друг с другом существования на самом деле не чужды друг другу, а суть лишь моменты единого целого, каждый из которых в соотношении с другим остается у себя и соединяется с самим собою. Это — преображение необходимости в свободу, и эта свобода есть не только свобода абстрактного отрицания, но скорее конкретная и положительная свобода. Из этого мы можем также заключить, насколько превратно рассматривание свободы и необходимости как взаимно исключающих друг друга. Необходимость как таковая, правда, еще не есть свобода, но свобода имеет своей предпосылкой необходимость и содержит ее внутри себя как снятую. Нравственный человек сознает содержание своей деятельности чем-то необходимым, имеющим силу в себе и для себя, и этим так мало наносится ущерб его свободе, что последняя, даже наоборот, лишь благодаря этому сознанию становится действительной и содержательной свободой в отличие от произвола еще бессодержательной и лишь возможной свободы. Пусть наказываемый преступник рассматривает постигающее его наказание как ограничение своей свободы; на самом деле, однако, наказание не есть чуждая сила, которой его подчиняют, а лишь проявление его собственных деяний, и, признавая это, он ведет себя как свободный человек. Высшая самостоятельность человека состоит вообще в том, что он знает себя всецело определяемым абсолютной идеей; такое сознание и поведение Спиноза называет amor intellectualis dei.
§ 159.
Понятие есть, следовательно, истина бытия и сущности, так как отражение, видимость рефлексии внутри самой себя есть в то же время самостоятельная непосредственность, и это бытие различенной действительности есть непосредственно лишь отражение, видимость внутри самой себя.
Так как понятие оказалось истиной бытия и сущности, которые оба возвратились в него, как в свое основание, то и оно, наоборот, развилось из бытия, как из своего основания. Первая сторона этого поступательного движения может рассматриваться как углубление бытия внутрь самого себя, причем благодаря этому поступательному движению раскрылось его внутреннее; вторая же сторона может рассматриваться как происхождение более совершенного из менее совершенного. Так как такое развитие рассматривалось лишь с последней стороны, то это ставилось в упрек философии. Более определенный смысл, который здесь имеют эти поверхностные мысли о менее совершенном и более совершенном, состоит в отличии бытия, как непосредственного единства с собою, от понятия, как свободного опосредствования собою. Так как бытие обнаружило себя моментом понятия, то последнее, следовательно, оказалось истиной бытия. Как эта его рефлексия внутрь себя и как снятие опосредствования, понятие есть предположение непосредственного, — предположение, тожественное с возвращением внутрь себя, а это тожество составляет свободу и понятие. Если поэтому момент называют несовершенным, то понятие, совершенное, несомненно, развивается из несовершенного, ибо оно есть по существу своему снятие своего предположения. Но в то же самое время только понятие, посредством полагания себя, и делает это предположение, как это обнаружилось при рассмотрении причинности вообще и взаимодействия в особенности.
Понятие определено по отношению к бытию и сущности таким образом, что оно есть сущность, возвратившаяся к бытию, как к простой непосредственности, благодаря чему его отражение,видимость, обладает действительностью и ее действительность есть вместе с тем свободное отражение внутрь самой себя. Бытием понятие, таким образом, обладает как своим простым соотношением с собою или как непосредственностью своего единства внутри самого себя. Бытие есть столь бедное определение, что оно есть наименьшее, что мы можем указать в понятии.
Переход от необходимости к свободе или от действительного — в понятие очень труден потому, что мы должны мыслить самостоятельную действительность как обладающую всей своей субстанциальностью в ее переходе и тожестве с иной по отношению к ней самостоятельной действительностью; таким образом, и понятие также очень трудно для понимания, потому что оно само и есть это тожество. Но действительная субстанция, как таковая, причина, которая в своем для-себя-бытии ничему не хочет давать проникнуть внутрь себя, уже подчинена необходимости, или судьбе, перейти в положенность, и это подчинение скорее и представляет собою наибольшую трудность. Мышление необходимости, напротив, есть скорее разрешение этой трудности, ибо оно есть совпадение себя в другом с самим собою; оно есть освобождение, которое не есть бегство абстракции, а состоит в том, что в другом действительном, с которым действительное связано властью необходимости, оно не имеет себя как другое, а имеет свое собственное бытие и полагание. Как существующее для себя, это освобождение называется «я», как развитое в свою целостность — свободный дух, как чувство — любовь, как наслаждение — блаженство. — Великое воззрение спинозовской субстанции есть лишь в себе освобождение от конечного для-себя-бытия, понятие же есть для себя мощь необходимости и действительная свобода.
Прибавление. Если называют понятие, как это мы делаем здесь, истиной бытия и сущности, то должен возникнуть вопрос, почему мы не начали с него. Ответом на этот вопрос служит то, что там, где дело идет о мыслящем познании, нельзя начать с истины, потому что истина, образуя начало, основана на одном лишь заверении, а мыслимая истина, как таковая, должна оправдать себя перед мышлением. Если бы в начале логики мы поставили понятие и, как это по содержанию совершенно правильно, определили его как единство бытия и сущности, то возник бы вопрос, что нужно мыслить под бытием и что под сущностью и как бытие и сущность доходят до того, чтобы совмещаться в единстве понятия. Но тогда, следовательно, вышло бы, что мы начали с понятия только по названию, а не по существу. Настоящим исходным пунктом служило бы бытие, как мы это сделали и здесь, только с тем различием, что определения бытия и точно так же и определения сущности пришлось бы заимствовать непосредственно из сферы представления, между тем как мы, напротив, рассматривали бытие и сущность в их собственном диалектическом развитии и познали их как снимающих самих себя, чтобы перейти в единство понятия.