Когда он подошел к своему дому, ему случайно попалась на глаза высеченная на камне "марка" его торгового дома, окруженная священными эмблематическими изображениями. Его отец приказал высечь на камне, под этою маркой, свое любимое присловье: "Жив еще старый Бог!" И вспомнилось Стеену, как часто в детстве он стаивал перед этой надписью и читал ее по складам, слово за словом. По общедетскому обычаю, он, бывало, читывал ее нараспев, подлаживая к ней то веселую, то торжественную мелодию. Старое присловье глубоко пустило корни в его сердце; оно сопутствовало ему на всем долгом пути его жизни; оно вспоминалось ему постоянно во время его дальних и опасных странствований. И вот теперь, когда волосы его стали серебриться сединой и твердая опора религии стала ему особенно необходима, - теперь прекрасное присловье вдруг утратило для него всякий смысл, и он злобно засмеялся, когда прочел эти давно знакомые ему слова.
Он хотел пройти в свою контору, но не мог! Он опасался, что увидит там тень того человека, по отношению к которому он сегодня выказал так много великодушия.
"Великодушие!.." - Госвин Стеен захохотал громко при этой мысли, но его испугал отголосок его собственного хохота в пустых комнатах.
Не заходя в контору, Госвин быстро пошел вверх по лестнице, и на верхней площадке к нему навстречу вышла Гильдегарда, светлая и радостная, и возвестила о счастливом возвращении своего возлюбленного брата.
- Отец! Он привез добрые вести! - радостно сообщила она Стеену.
Молодая девушка не получила от отца никакого ответа. Казалось, что Госвин Стеен даже и не замечает вовсе ее присутствия. Он прошел мимо нее и вступил в тот покой, в котором мать, обрадованная приездом сына, ходила с ним под руку взад и вперед.
Реймар поспешил навстречу отцу, чтобы обнять его, но на полдороге остановился... Взгляд, которым встретил его отец, не выражал ни отеческой любви, ни приязни...
Радостное настроение, господствовавшее в тесном семейном кружке до прихода Стеена, быстро исчезло, и мать с дочерью удивленно и боязливо устремили взоры на отца, который медленно спустил с головы куколь (пришитый к кафтану мешок, заменявший шляпу) и затем подошел к одному из окон.
Реймар прижал руку к сердцу и глубоко вздохнул. Мать и сестра обняли его, и их умоляющие взоры говорили его сердцу красноречивее всяких слов. Реймар их понял, пожал их руки, а затем приблизился к окну, у которого стоял отец, и сказал:
- Я привез из Визби благоприятные известия. Наша контора, конечно, так же как и другие, подверглась нашествию со стороны солдат аттердага, однако же нам удалось укрыть от неприятелей всю нашу наличность, причем особенно отличился сын Ганнеке, молодой Ян. Быстро сообразил он, что весь запас серебряных слитков вместе с наиболее ценными шкатулками и важнейшими долговыми обязательствами следует припрятать под запасом дров, сложенных среди двора. Едва успел он это выполнить, как нагрянули к нам солдаты; но на дрова они не обратили никакого внимания, и только некоторые незначительные запасы, находившиеся в нашем пакгаузе, попали к ним в руки; так что наш убыток весьма незначителен. А так как мы действительно многим обязаны находчивости Яна, то я бы просил тебя сократить годы его учения и выдать ему приказчичье свидетельство. Он этого вполне заслуживает.
- Да, потому именно, что он не выказал себя трусом, - грубо и резко отозвался Госвин Стеен, делая особое ударение на одном слове.
Реймар с удивлением взглянул на отца, и то же самое удивление отразилось на лицах матери и сестры его.
- Ты, кажется, меня не понимаешь? - продолжал Госвин Стеен после некоторого молчания. - Или не желаешь понять?
Реймар не знал, что ему следует сказать, и в нерешительности взглянул на мать и на сестру. Тон, которым отец говорил, звучал так грозно; в нем слышался страшный гнев, ежеминутно готовый разразиться, и потому одинаково пугавший всех присутствующих.
Госвин Стеен скрестил руки на груди и, наклонив голову, подступил к сыну.
- Благо тому отцу, - заговорил он, - у которого сын не трус. Я по крайней мере завидую ему. Теперь-то ты понимаешь ли меня?
Грозно были устремлены очи Госвина на Реймара. На лице Реймара выступила легкая краска.
- Видно, твоя совесть лучше меня понимает, нежели ты выказать хочешь! - воскликнул отец.
Тогда Реймар отступил назад, положил руку на сердце и отвечал:
- Клянусь Богом, что твои слова для меня загадка!..
- В самом деле? - язвительно переспросил Госвин Стеен. - Ну, так я должен буду прийти на помощь твоему недогадливому уму! Я только что сказал, что завидую каждому отцу, у которого есть храбрый сын, - да, завидую, потому с сердечной болью вижу и убеждаюсь, что мой единственный сын - подлый трус!!
- Отец! - вскрикнул Реймар в исступлении, поднимая вверх руки как бы для того, чтобы оборониться от удара...
Мать и дочь побледнели как полотно.
- Да, подлый трус, - повторил Госвин Стеен, не сдерживая более своей злобы, - трус, который бы заслуживал того, чтобы его отодрали розгами!..
- Отец! - еще раз воскликнул Реймар, но уже голосом отчаянья.
- Трус, который запятнал позором мой старый дом, - продолжал кричать в слепом порыве ярости отец, грубо отталкивая от себя бросившихся к нему жену и дочь. - Трус, который своей трусостью приводит теперь на край гибели все свое семейство, который...
- Стой! - прервал Реймар гневный поток речей отца. - Ни слова более, отец, если ты хочешь, чтобы я не забыл моего сыновнего долга по отношению к тебе!..
- И ты осмеливаешься грозить мне, несчастный!
- И в мыслях у меня этого нет; но ведь в моих жилах, батюшка, течет твоя же огневая кровь, а потому - пощади меня, не позорь и не обвиняй напрасно.
- Что же ты - к трусости хочешь еще и хвастовство приплести? - язвил отец.
Реймар закрыл на миг глаза рукой, делая над собой страшные усилия.
- Отец мой, - начал он, по видимости, спокойным голосом, но в котором слышалось внутреннее волнение, - если бы меня на улице вздумал оскорбить встречный человек из низшего сословия, то я бы просто пришиб его. Если бы оскорбил меня равный мне человек, я бы потребовал, чтобы он померялся со мной мечами. Но перед вами я бессилен и безоружен - не забывайте же этого! Отец, конечно, имеет право давать своему сыну всякие позорящие его честь названия, но, если только в его сердце есть хоть капля справедливости, тогда он скажет сыну, на чем основываются его жестокие слова, тогда он не скроет от сына и тот повод, по которому он решился назвать его унизительным именем труса.
Слушая Реймара, Госвин Стеен дышал тяжело, потому что ярость его душила. Вот почему он и отвечал глухим, подавленным голосом:
- Прекрасно! Ты во мне найдешь вполне справедливого отца. Но я не желаю, чтобы твоя мать и сестра могли видеть ту краску стыда, которая покроет твое лицо, если в твоем сердце уцелела еще хоть капля чувства чести. Оставьте нас одних! - обратился он к жене и дочери, которые очень неохотно вышли из комнаты.
Госвин Стеен позаботился о том, чтобы они не остались и в соседней комнате, а потому они и не могли слышать ни слова из того горячего и громкого разговора, который начался между сыном и отцом. До их слуха долетел только один страшный, пронзительный возглас, заставивший их обеих вздрогнуть.
Прошло ужасных полчаса - целая вечность для двух любящих сердец. Затем они услышали хлопанье дверей и шаги отца на лестнице. Слышно было, что он ушел к себе в контору.
Минуту спустя явился Реймар с страшно искаженным лицом. Тот бодрый вид, который придавал такую прелесть его лицу, исчез бесследно и сменился выражением страдания и горечи. По глазам его видно было, что слезы его душили, но он делал над собой усилие, подавляя их. Его губы были сжаты - он старался казаться спокойным, между тем как сердце его разрывалось от порыва отчаяния. Всклокоченные волосы в беспорядке падали ему на лоб и виски...
Мать и сестра схватили его за руки. Руки были холодны как лед, и так же холоден был тон его голоса, когда он заговорил:
- Все кончено, и мы должны навсегда расстаться!
- Реймар! - воскликнули в один голос обе женщины.
Но он продолжал, качая головой:
- Иначе и быть не может; я уже никогда более не войду в этот дом.
- Нет, нет! - рыдая, стала ему говорить мать. - Это не может, не должно так быть! Бог этого не допустит!
- Может ли Бог научить людей разуму! - сказал Реймар с горечью.
- Ты не должен так близко к сердцу принимать слова отца! - доказывала ему мать, между тем как Гильдегарда нежно его обнимала. - С ним в последнее время что-то происходит странное. Его, бедного, тяготят какие-то большие невзгоды! Вот почему мы все и должны быть к нему снисходительны, ведь ты же знаешь, что любовью всего можно достигнуть; а ты, Реймар, я это знаю, ты ведь любишь отца всем сердцем.
- О, матушка! - в отчаянии вскричал Реймар. - Зачем ты мне об этом напоминаешь! Вот, возьми мой кинжал, вонзи мне его в сердце да потом и уверяй меня в твоей любви. Нет, нет, - закончил он, дико оглядываясь кругом, - нельзя шутить с тем, что есть у человека самого святого!
- Недобро звучат твои слова! - сказала Гильдегарда, боязливо отстраняясь от своего брата. - Дикой ненавистью горит твой взор. Боже ты мой! Да что же случилось?
- Сын потерял отца! - с усилием проговорил Реймар и громко зарыдал, закрыв лицо обеими руками.
- Царь мой небесный, - жалобно проговорила мать, - что же это творится на свете? Ярость во взорах - и потом слезы, жесткие, грубые речи - и такие трогательные слова...
- Что же удивляет вас? Гнев разрывает мое сердце, и я все же не могу без слез помыслить о том, что у меня нет более отца.
- Да скажи, по крайней мере, что произошло между тобой и отцом? - допрашивала мать. - Расскажи нам все, чтобы мы могли как-нибудь вас с отцом примирить!
- Никакое примирение между нами невозможно!
- Как? Почему же? - воскликнули почти одновременно и мать и дочь.
- Потому что мне оно противно! - горячо воскликнул Реймар. - Потому что здесь у меня земля под ногами горит, потому что я должен стереть в своем сердце всякое воспоминание об этом доме, чтобы мне опять жизнь показалось мила, потому что...
- Остановись, - сказала мать, - не бери греха на душу перед Богом и перед отцом своим!
- Перед отцом! - с горькой усмешкой произнес Реймар. - Но зачем мы станем понапрасну тратить слова: мое решение принято твердо и бесповоротно... Иду по белу свету искать того, который...
Он не кончил фразы, но поднял правую руку, как бы произнося какую-то страшную клятву, которую неслышно шептали его уста.
- Так скажи же нам, пожалуйста, почему это между тобой и отцом твоим не может произойти примирения? - продолжала допрашивать сына фрау Мехтильда.
Быстро откинул Реймар волосы, покрывавшие ему лоб, и, указывая рукой, проговорил:
- Видишь ли ты здесь это жгучее красное пятно? Это удар отцовской руки, который горит у меня на лице и вечно будет гореть. Понимаете ли вы теперь, почему я навсегда покидаю этот дом? Я никогда не был о себе особенно высокого мнения. Виноват ли я в том, что отец преувеличивал мои достоинства? Я допускаю, что провинился в действии необдуманном; но этим я еще не заслуживал того, чтобы мой отец нанес мне такое страшное оскорбление! Будь я не плоть от плоти его, - видит Бог! - он дорого поплатился бы за это оскорбление! Ну, а так как он отец, то я должен стерпеть эту смертную обиду. Но всякая кровная связь отныне между нами порвана.
На все это мать и дочь могли отвечать только слезами, а не словами. Они чувствовали, что счастливые семейные узы порваны и ангел мира отлетел от дома, в котором доселе царили любовь и преданность.
Да! Счастье исчезло, как тот луч солнца, который сегодня утром так прихотливо играл и переливался в мрачной конторе богатого купца. Теперь он там стоял один-одинешенек у открытого окна; взгляд его был мрачен и лоб покрыт глубокими морщинами тяжкого раздумья. Вся длинная вереница прожитых им лет проходила перед ним в его воспоминаниях, со всеми ее печалями и радостями, какие Бог нам посылает, ибо "старый Бог еще жив"... Так гласит надпись на камне, вырезанная под торговой маркой Госвинов.
"Но жив ли он еще в твоем сердце, Госвин Стеен?" - казалось, спрашивал купца какой-то внутренний голос.
И вдруг он отпрянул от окна - тень, мелькнувшая мимо окна, его испугала. То был отлетавший его добрый ангел - его единственный сын, покидавший и дом отца, и родной город.