Ветер был попутный, и потому немного времени спустя грозные башни датской крепости вскоре стали подниматься из воды, а затем и вся эта твердыня, унизанная по стенам и башням бойницами с большими стенными метательными орудиями, выступила во всей красе своих неприступных стен перед глазами ганзейцев.
Готшальк фон Аттендорп, стоявший у руля своего корабля, мрачно смотрел на Гельсингборг, скрестив руки на груди.
- Ну, покуда мы возьмем приступом эту твердыню, - сказал он нескольким стоявшим около него матросам, - наши волосы успеют поседеть. Кто знает, увидит ли хоть кто-нибудь из нас родину: наш адмирал решается на слишком смелое и рискованное дело.
Эти слова, конечно, не способствовали тому, чтобы особенно возвысить дух экипажа, и Ганнеке, услышав их, вернулся на свой пост очень опечаленным. Смутные предчувствия закрались в душу честного рыбака, и он с щемящей сердечной болью вспомнил о своих дорогих и милых...
В первое время осады датчане попытались сделать вылазку, которая, однако же, закончилась для них неблагоприятно, потому что и здесь датские войска дрогнули, перепугавшись необычайного действия пороха и огнестрельного оружия. В свою очередь и нападающие сделали несколько отчаянных, но тщетных попыток, так как стены Гельсингборга, чрезвычайно толстые и высокие, способны были выдержать какое угодно нападение. Однако же гарнизон Гельсингборга заметил, к крайнему своему изумлению, что снаряды, выпускаемые из ганзейских бомбард, ударялись в стены с такой силой, что даже дробили и разбивали камень и образовали трещины в каменной кладке.
Не без тревоги смотрел из своей твердыни датский король-аттердаг на работы осаждающих и с беспокойством ожидал вестей, которые могли проникать в Гельсингборг лишь с величайшими затруднениями. К тому же и съестные припасы в Гельсингборге шли уже к концу, а вскоре в двух местах крепостных стен оказались большие бреши, которыми неприятель мог смело воспользоваться, чтобы штурмовать Гельсингборг. С другой стороны, пришла весть о том, что шведы уже готовятся к выступлению в поход и собираются напасть на датскую крепость с тыла. Дошли до Вольдемара известия и еще более тревожного свойства: многие из немецких князей, враждебных Дании, ободренные успехом ганзейцев, собирались также вооружиться и соединить свои войска с войсками ганзейских городов против Вольдемара.
С лихорадочным беспокойством бродил аттердаг по саду своего замка, и невеселые мысли, одна другой чернее, носились в его голове. Он правил своей страной твердо и умно; он сумел подавить бессмысленную сумятицу, которую вызывала в Дании борьба враждебных партий; он отвоевал и вернул родному краю отторгнутые от него богатые области; он достиг славы и могущества, которые доставили ему громкую известность во всей Европе. И теперь все эти труды и усилия должны были разом потерять всякое значение. Он собрал все свои силы для борьбы с ганзейцами, но все его планы рушились в тот день, когда пал Копенгаген. Его единственная надежда в данную минуту - небольшая датская флотилия, которая могла врасплох напасть на корабли ганзейцев, и на то, что Гельсингборг выдержит осаду. Но и этим надеждам - увы! - грозила страшная опасность...
- Так, значит, мне остается еще одно средство, - решил аттердаг мрачно и с выражением дикого отчаяния, - мне остается прибегнуть к помощи людей, которых я презираю до глубины души. Знаю, что собираюсь вызвать демонов, которые, подобно фуриям, будут меня преследовать по пятам и не перестанут меня мучить всю жизнь! Но не могу избежать этого. О! - воскликнул он с горечью. - Если бы только знали народы, к каким жертвам бывает иногда вынужден владыка страны из любви к своим подданным и в тяжкой тревоге о своей стране!
Медленно, но твердо вернулся он в замок. Там позвал он к себе слугу и отдал ему какое-то приказание, а затем вошел в комнату, увешанную коврами, где на мягком пуховике лежал его раненый сын, незадолго перед тем перенесенный сострадательными людьми на носилках в Эльсинор.
- Ты теперь скоро оправишься, - тихо сказал аттердаг принцу. - Этот противный гул, который доносится к нам из Зунда, вскоре должен будет смолкнуть.
Бледный принц поднял голову с изголовья и вопросительно посмотрел на отца.
- Удовольствуйся покамест тем, что я тебе говорю, - сказал отец и затем ушел в один из многочисленных и отдаленных покоев замка.
Слуга между тем исполнил приказание короля, и тот уже нашел в этом отдаленном покое человека, с которым он желал переговорить.
Вольдемар прошел мимо него, как бы его не заметив и в раздумье перебирая пальцами правой руки свою густую и длинную бороду. После некоторого молчания он сказал:
- Твои ищейки, как я слышал, выследили, что уже в следующую ночь ганзейцы думают штурмовать Гельсингборг?
Шпион Нильс наклоном головы выразил утверждение.
- Что ж? Они надеются на успех? - продолжал расспрашивать монарх.
- Их новый "огневой наряд" облегчает им многое, - отвечал Нильс.
Аттердаг тяжело вздохнул. Он перешел к другому вопросу, но не решился высказать его вполне, а удовольствовался только намеком.
- Ну, а те? Все еще выжидают со своими кораблями в Скельдервике?
- Да, укрытые за лесистыми берегами, - отвечал Нильс, - на высшей точке этого берега они устроили сторожевой пост для наблюдения за ганзейцами. Как только они увидят оттуда условный знак на зубцах Эльсинорской башни, они снимутся с якоря.
Последовало долгое молчание. Аттердаг переживал последнюю нравственную борьбу.
- И они все же настаивают на своем прежнем требовании? - мрачно спросил он Нильса.
Нильс отвечал утвердительно.
Аттердаг сделал знак шпиону, чтобы тот удалился; затем он погрузился в глубокое и мрачное раздумье.
Наступила знойная июльская ночь, и вместе с ночными облаками небо заволоклось тучами, в которых сверкали изредка отдаленные молнии. Ветер засвистал в снастях кораблей, и волны Зунда стали шумно плескаться...
Густая тьма покрыла и море, и берега. Только на Эльсинорской башне мерцали красноватые огоньки смоляных факелов. Этот знак был замечен с борта небольшой датской флотилии, которая собралась у острова Амагера.
Вдоль гельсингборгского берега собирались в это время штурмовые колонны, которые были предназначены Иоганном Виттенборгом для ночного нападения на Гельсингборг. На самих кораблях оставлены были только матросы, в том числе и Ганнеке. Он не ведал никакого страха и охотно бы пошел вместе с другими против ненавистных датчан, но мысль о Марике и Яне вынудила его остаться на корабле. А когда он о них в последнее время начинал думать, то забывал все, что его окружало. Так и теперь он не слыхал ни плеска волн, ни свиста ветра; не обратил даже внимания на те громкие голоса людей, очевидно о чем-то споривших, которые доносились с адмиральского корабля. Наконец, уж товарищ вывел его из задумчивости, рванул за рукав и сказал с досадой:
- Да что же ты, оглох, что ли? Или тебе дела нет до того, что наши начальники между собою грызутся?
И действительно, спор, происходивший в это время между Аттендорпом и Виттенборгом, грозил привести к очень дурным последствиям.
- Вы должны исполнить то, что я вам прикажу! - гневно кричал Иоганн Виттенборг. - Не забывайте, что я ваш командир!
- Не могу подчиниться и не подчинюсь приказанию бессмысленному, - резко отвечал Аттендорп. - А я не могу иначе, как бессмысленным, назвать ваше приказание идти на штурм Гельсингборга в такую ночь, когда мы можем ожидать, что на море разразится буря и разбросает наши корабли, как щепки.
- Вы, вероятно, забыли, - горячо возразил главнокомандующий, - что шведы именно в нынешнюю ночь намеревались напасть с тыла на датский гарнизон. - Аттендорп ничего не мог возразить против этого, и Виттенборг продолжал: - Мы и без того уже достаточно долго простояли в бездействии под стенами этой крепости, и хотя можно действительно опасаться шторма, но мы все же можем до некоторой степени положиться на умение и расторопность наших корабельных экипажей. Когда возьмем Гельсингборг, тогда дадим нашему войску возможность отдохнуть. А мы должны воспользоваться благоприятной минутой, так как одновременное со шведами нападение одно только и может облегчить нам взятие Гельсингборга...
- Ну, хорошо! - отвечал Аттендорп несколько более спокойным тоном. - В таком случае я готов не противоречить вам; однако же я считаю неизбежным условием наступления то, чтобы известная часть наших сил непременно осталась на судах. Счастье, а в особенности счастье военное, переменчиво, а потому каждый хороший полководец должен непременно озаботиться обеспечением на всякий случай своего тыла.
- Да разве же флот наш не представляет сам по себе лучшее обеспечение нашего тыла? Корабли так плотно причалены к берегу, что мы во всякое время можем на них убраться. Зачем же мы будем излишней осторожностью уменьшать число наших военных сил?
- Да вы разве не слышите, как начинает завывать ветер? - сказал внушительно Аттендорп. - Разве не слышите, какая бьет волна? Кто может знать, кто поручится, что в такую ночь наши корабли не отгонит далеко от берега? Да и помимо всего этого необходимо оставить охрану на судах уже потому, что этот сигнальный огонь недаром зажжен там, на Эльсинорской башне.
- Смелым Бог владеет! - возразил Виттенборг. - Воину нельзя руководствоваться такою мелочной предусмотрительностью, какую вы теперь выказываете. Я от души желал бы, чтобы вы могли продолжать в настоящее время занятия в вашей конторе... И вам было бы лучше, и у меня руки не были бы связаны.
Аттендорп с величайшим трудом воздержался от резкого возражения.
- В таком случае, - сказал он после некоторого молчания, - поступайте по вашим соображениям; но зато уж извольте принять на себя и всю ответственность за дурные последствия.
- Не беспокойтесь! - смеясь, сказал Виттенборг. - Любекский городской совет будет поставлен в известность о том, что вы совершенно непричастны к той победе, которую мы одержим нынешней ночью. И я надеюсь доставить вам возможность вскоре опять приняться за ваши книги и вычисления.
Затем он обратился к начальникам отдельных судов и отдал им приказание предоставить охрану кораблей исключительно одним матросам, спустив все остальные команды с судов на берег.
Вскоре после того все военные силы были высажены на берег, все блиды и "огневой наряд" направлены на стены Гельсингборга - и Виттенборг дал знак к атаке.