...Простенькая комнатка, бедно обставленная, но такая же приветливая и светленькая, как то весеннее солнце, которое светит в открытое окошко этой комнатки. Чисто вымытый пол посыпан белым песком; на одной из стен - модель корабля, а рядом повешены сети. Около самого очага полка с ярко вычищенной блестящей кухонной посудой, а выше над нею медный, так же ярко блестящий котел для варки рыбы. В противоположном углу распятие и под ним небольшой сосуд со святой водой.
На сундуке, выкрашенном синей краской, сидит маленькая, кругленькая женщина с заплаканными, опухшими от слез глазами.
Это Марика, верная жена Ганнеке, а белокурый юноша, который печально и задумчиво стоит около нее, - это Ян, ее сын.
- Так-то лучше, сынок, - сказала Марика, утирая глаза. - Прощаться, конечно, больно и разлучаться тяжело, да что делать-то? Мы все, люди, должны привыкать ко всему. Ведь вот пришлось же перенести такое горе - лишиться мужа, дорогого нашего Ганнеке! Ах, Ян, - с грустью воскликнула она, между тем как слезы так и текли у нее по щекам, - наша разлука даже и не тягостна, потому что с тобой-то мы ведь еще свидимся; а его-то, голубчика нашего, увидим разве уж на том свете!
И Марика громко зарыдала.
- Нет, матушка, - возразил Ян, стараясь всеми силами сдержать слезы, - мы с тобой не можем расстаться; ты вот и теперь совладать с собой не можешь; каково же это будет там-то, на пустынном Шонене?
- Не обращай на это внимания, голубчик, - перебила Марика, стараясь улыбнуться сквозь слезы. - Когда я буду у брата, я уж наверно буду спокойнее, чем здесь! - А затем прибавила опять сквозь слезы: - Да там, мне кажется, и к дорогому нашему отцу все же буду поближе!..
Ян старался утешить свою мать, возбудить в ее сердце надежду на то, что отец скоро вернется из плена, но она не слишком доверяла этим утешениям; она знала, что мало было надежды на выкуп пленников у датского короля. Города Ганзейского союза подсчитали свои убытки от поражения, нанесенного в Норезунде, и оказалось, что они равнялись 258 тысячам марок, из которых на долю одного Любека выпадало около 78 тысяч марок. Ганзейцы при этом должны были ограничиться только выкупом тех наемных воинов, которых доставили им немецкие князья, чтобы еще как-нибудь не впутаться в распрю с этими князьями.
Благодаря подобному положению дел многие семейства рыбаков и корабельщиков впали в тяжкую нужду, и городской совет никак не мог им помочь, потому что и сам город находился в положении очень стесненном. Сверх всего этого прошел еще слух, что король Вольдемар намерен ввести новый и тяжкий налог на торговлю, так называемую зундскую пошлину, которую каждый немецкий купец-мореход, плывший от Каттегата, должен был платить в Норезунде.
При таких грустных видах на будущее ничего более не оставалось семействам томившихся в плену отцов и сыновей, как из своих собственных средств хлопотать о выкупе их. Но это было нелегко, а для многих, лишившихся в пленнике главной поддержки семейства, даже и совсем невозможно.
Марика перепробовала все средства для того, чтобы выкупить своего Ганнеке из плена. Она перебывала у всех членов городского совета и под конец у самого Госвина Стеена. Но всюду она встречала только сожаления: все пожимали плечами и говорили, что помочь ничем не могут. Госвин Стеен сказал ей:
- Ваш муж был мне мил и дорог, как честный и надежный человек; будь теперь другое время, то я бы, конечно, ни на минуту не задумался над тем, чтобы ссудить вам сумму, необходимую для выкупа его. Но дело в том, что настоящее наше смутно, а будущее не обещает ничего хорошего. Я сам страдаю от тяжких потерь, а потому единственное, что я могу сделать, - это увеличить жалованье вашему сыну, служащему у меня в приказчиках.
С тем он ее и отпустил. Тогда она решилась еще на одно, последнее средство: пошла к Детмару, другу своего мужа. Тот высоко поднял брови, почесал за ухом и сказал:
- Поверьте мне, что я бы охотно уплатил вам сумму и вчетверо более той, которая для выкупа потребна, если бы это было в моей власти. Но теперь время очень тяжелое: торговля и промышленность в застое. У меня в подвале лежит более тысячи разных кож, а покупателя на них нет, потому что везде страшный недостаток в деньгах. До чего это еще дойдет - один Бог ведает! Но чтобы вы могли видеть, что я желаю вам помочь от души, то я вам сделаю такое предложение: отдайте ко мне вашего Яна на мое полное иждивение. Я с вас за это гроша не возьму, и если вы решитесь отправиться к вашему брату на Шонен, то можете уже отложить вполне все жалованье, какое Ян получает от своего хозяина. Вот так-то и соберется спустя некоторое время полностью вся сумма, потребная для выкупа бедного Ганнеке.
Конечно, это был хоть какой-нибудь исход, пусть и весьма неутешительный, так как много лет должно было пройти прежде, нежели из сбереженных грошей образовалась бы необходимая для выкупа сумма. Однако человек так устроен Богом, что свыкается со всеми ударами судьбы и со всяким положением, а потому и Марика приняла предложение Детмара. Через одного рыбака-приятеля, ежемесячно посещавшего Шонен, она справилась у брата, согласится ли он принять ее к себе на житье. Получив от него утвердительный ответ, она быстро приняла окончательное решение: объявила о том, что отдает свою лачужку внаймы; и вот наступил день ее отъезда. Горе, с которым она храбро боролась, при укладке вещей несколько раз одолевало ее и приводило к тому, что она присаживалась на свой синий сундук и плакала. Мало-помалу и вся посуда со стены была снята и уложена в сундук, а за нею туда же был уложен и рыбный котел; а так как каждая вещь пробуждала в душе ее целый рой воспоминаний, то и слезы бедной женщины почти не просыхали.
Наконец все уже было прибрано - оставалась только модель корабля, висевшая на стене.
- Это уж ты возьми себе, - тихонько шепнула мать Яну. - Храни как святыню, потому ведь это он сам резал. Это был его первый подарок мне. Тогда я была еще молода и счастлива - невестой его была! Оба мы были бедны, но довольны своей судьбой; а главное - были вместе, тогда как теперь он так далеко, среди злых чужих людей, где он и доброго слова-то не услышит... Бедный, бедный Ганнеке!
И опять лились слезы, те чистые, прекрасные слезы любящей души, которым, по народному поверью, Бог ведет счет на небе...
А время между тем шло да шло, и наступила наконец такая минута, когда в маленькой комнатке появился сосед-рыбак, чтобы помочь перенести в гавань сундук и другие бедные пожитки Марики и ее дорогого Ганнеке. Но и с маленькой, бедной комнатой нелегко было расстаться: несколько раз возвращалась она в нее, и то в этом, то в том углу постоит, поплачет и руками разведет. Уж слишком тяжело было расставаться с многолетними, дорогими воспоминаниями, со своим прошлым...
Яну немалого труда стоило оторвать добрую Марику от этих воспоминаний - увести ее наконец из ее бедной лачужки. И на пути к гавани она все еще оборачивалась, чтобы еще хоть разок взглянуть на свое пепелище... Так шла она рядом с сыном, пока домик не скрылся из глаз ее. Тогда она еще раз глубоко вздохнула, осушила слезы и мужественно пошла вперед. Придя на торговую площадь, она пожелала проститься с мейстером Детмаром.
Она нашла Детмара в сообществе с думским писцом Беером. Тот уже давно успел оправиться от своего испуга и позабыл о выговоре, который был когда-то им получен от Иоганна Виттенборга. А теперь уж он и прямо мог относиться с пренебрежением к строгому бюргермейстеру, как к падшему величию.
- Да, да! - сказал он, покачивая озабоченно головой, когда узнал от Детмара, по какому поводу фрау Ганнеке покидает Любек. - Да, много еще найдется добрых людей, которых высокоумный Виттенборг лишил отцов и супругов, и все они одинаково плачут теперь кровавыми слезами и терпят голод и всякие лишения. Но утешьтесь, моя дорогая фрау Ганнеке, - добавил он, понижая голос и дружелюбно похлопывая маленькую женщину по плечу, - вы скоро получите полное удовлетворение, потому, изволите ли вы видеть всех этих ратсгеров, которые спешат в думу в своих черных одеяниях?.. Они все идут туда, чтобы произнести приговор над Иоганном Виттенборгом, и весьма легко может быть, что он и...
Он не окончил своей фразы и весьма выразительным жестом указал себе на шею.
- Господи Боже мой! - печально вздохнула Марика. - Если даже и так дурно окончится дело с господином бюргермейстером, так какая же мне-то будет польза: мне ведь все же не вернут моего Ганнеке. Да притом чем же тут виноват господин Виттенборг, коли датчане его перехитрили? На то была, видно, Божья воля, и мы все должны ей подчиниться.
Сказав эти слова, она коротко, но сердечно простилась с Детмаром, еще раз поручила его попечениям своего Яна и затем направилась с сыном в гавань.
- Очень недалекая женщина, - сказал писец вслед уходившей Марике.
- Ну, вот еще! - заметил Детмар. - Не всем же умными быть. Она по-своему совершенно права, а уж что она честная, славная женщина - это могу заверить.
- Хе, хе, хе! Конечно, и это чего-нибудь стоит! - отозвался Беер, почесывая кончик своего носа, и, помолчав, вдруг спросил:
- А тот? Мальчуган-то ее? У вас, что ли, будет жить?
- Вы это о ком говорите? - отвечал мейстер Детмар.
- О ком? Конечно, о Яне.
- И о нем-то вы изволите отзываться с таким пренебрежением? Уж не потому ли, что отец его простой рыбак? Так не забывайте же, что и все ваши ратсгеры на том нажили свои богатства, что отцы их сельдей ловили!
- Ах, я совсем не то хотел сказать! Вы не так меня поняли... Не сердитесь, пожалуйста, за это на меня, господин Детмар.
- Что тут толковать! Ганнеке мне - друг; и кто смеет о нем или о его семействе отзываться непочтительно, тот меня оскорбляет!
- Хорошо, хорошо! Так и буду знать и помнить. Только вы уж не сердитесь на меня, дорогой приятель! А то я, право, все об этом буду думать во время заседания суда да, пожалуй, еще и ошибок каких-нибудь в протоколе наделаю...
- Ну, да уж ладно, ладно, - сухо отвечал Детмар. - Не смею вас теперь задерживать, потому вам в должность пора. А на прощанье должен вам сказать, что мне было бы очень больно, если бы на долю Виттенборга выпал строгий приговор, потому что это был все же человек вполне честный и городу нашему доброжелательный.
Беер равнодушно посмотрел по сторонам, вертя в руках свою трость с большим набалдашником, потом раскланялся с Детмаром и вышел из его склада.
- Ишь, какая, подумаешь, важная персона! - бормотал про себя писец, шагая по улице. - Я бы его давно отправил к черту, кабы у него не было столько денег да еще и... - и он не досказал своей мысли и только немного спустя продолжал говорить про себя: - А этот мальчуган поплатится мне за грубость своего хозяина! Погоди, дружок, недолго я тебе дам усидеть в твоем теплом гнездышке!
И он ускорил шаги, видя, что уж тюремные сторожа ведут Виттенборга в ратушу.