И действительно, бывший бюргермейстер, закованный в цепи, как опасный преступник, шел по Гольстенской улице, сопровождаемый толпою черни.
Эта замечательная грубость земного правосудия, которая до некоторой степени внушила народу страсть к кровавым и варварским зрелищам и шла наперекор всякому более утонченному нравственному чувству, составляла характерную особенность Средних веков. Уголовные суды вендских городов превосходили бесчеловечной жестокостью своих приговоров все остальные немецкие города, и так как смертная казнь назначалась даже и за весьма незначительные преступления, то должность палача и его помощников оказывалась здесь весьма доходной и прибыльной. Палач и его помощники работали очень усердно и мечом, и топором, вешали, жгли, колесовали, пытали и мучили несчастных преступников на все возможные лады. По старому любекскому обычаю, даже за ничтожное воровство девушка или женщина, совершившая его, закапывалась живьем в землю. Одним словом, в то самое время, когда наступление новой эры сказывалось всюду лучами света, проникавшими во мрак, сказывалось новыми и утешительными явлениями в области литературы и искусства, в торговле и промышленности, - сквозь новую жизнь осязательно и грубо проступала суровая основа диких нравов и варварских обычаев.
Общее собрание городской думы, которому предстояло произнести приговор над Иоганном Виттенборгом, должно было проходить под председательством Варендорпа, назначенного старшим бюргермейстером.
После того как узник занял место на скамье подсудимых, Аттендорп открыл заседание обвинительной речью против Виттенборга, на которого он сваливал всю вину поражения, понесенного ганзейцами в Норезунде. Оратор повторил в своей речи только то, что он уже много раз успел высказать на различных собраниях, при объезде Штральзунда, Ростока, Висмара, где обсуждался вопрос о норезундской неудаче. Тщетно старались его там убедить друзья Виттенборга в том, что главная вина неудачи падает на вероломного Ганона, а никак не на Виттенборга. Мало того, все ганзейские города, кроме Любека, пришли к тому решению, что Виттенборга вовсе даже не следует привлекать к судебной ответственности, а только сделать ему выговор. Но город Любек хотел именно на нем показать пример строгости своего правосудия и полного беспристрастия к своим гражданам, и потому именно подверг Виттенборга в качестве адмирала военного ганзейского флота уголовному процессу.
Любекские ратсгеры были не слишком благосклонно расположены к несчастному Виттенборгу. Они забыли о многих его заслугах по отношению к городу; притом их озлобляла и двойная неудача, понесенная союзом в виде утраты Бойской флотилии и затем в несчастном исходе войны против Вольдемара.
Иоганн Виттенборг защищался в блестящей речи, ясно указывавшей на его полную невиновность, и закончил эту речь словами: "Вы можете произнести надо мной какой угодно приговор: сознание, что я честно исполнил мой долг, не покинет меня до последней минуты. Знаю, что будущие граждане города Любека будут судить обо мне снисходительнее, нежели вы, для блага и процветания которых я пожертвовал собой. Я должен покориться вашему приговору, и, как бы он ни был жесток, знайте заранее - я вам его прощаю. Мы все люди - и все можем заблуждаться. На себе испытал я это, поверив на слово шведам. Да, это была с моей стороны большая ошибка, но никак не преступление. Прошу вас об этом именно подумать!"
Шепот совещавшихся членов собрания послышался в зале ратуши. Аттендорп озабоченно перебегал от одного к другому, пока двое служителей не внесли урны для голосования и не роздали всем присутствующим членам черные и белые шары.
Тогда наступило такое мучительное молчание, что, кажется, можно было слышать, как муха пролетит.
Началось собирание голосов. Но один из ратсгеров, державший в руке белый шар (его поколебала речь Виттенборга), вдруг громко воскликнул:
- Собрание не полно; между нами нет Госвина Стеена!
Тогда все громко стали выражать свое недовольство. Никто и не заметил отсутствия Стеена, так как он в последнее время не баловал ратсгеров своим присутствием на их собраниях.
- Это непростительное невнимание с его стороны! - закричали разом многие из членов совета.
- Следовало бы подвергнуть его строгому взысканию! - заявили другие.
Варендорп приказал одному из служителей ратуши немедленно отправиться к Стеену на дом и привести его в собрание.
Около получаса спустя (а эти полчаса жестоко измучили того, кто ожидал своего приговора) этот член собрания думы вошел, наконец, в залу.
Все члены собрания громко выразили ему неудовольствие, вызванное его способом действий, и Варендорп счел долгом сделать ему замечание.
Он спокойно все это выслушал и сказал:
- Мне было бы гораздо приятнее, если бы вы дозволили мне в настоящую минуту воздержаться от голосования.
- Приговор только тогда приобретает законную силу, когда все члены совета участвуют в подаче голосов, - возразил Стеену Варендорп.
Стеен тревожно потеребил себе бороду, беспомощно мотнул головой и сказал:
- Так я должен покориться этой обязанности, как она ни тяжела мне. Дайте сюда шары.
Служитель поднес ему шары. Стеен на глазах у всех схватил черный шар, и все слышали, как шар упал на дно урны.
Варендорп высыпал все содержимое урны на серебряный поднос, причем ближайшие к нему сочлены отделили черные шары от белых. Варендорп пересчитал их дважды и затем произнес громким голосом:
- Семнадцать шаров белых и восемнадцать черных. Следовательно, над Иоганном Виттенборгом мы должны произнести: виновен!
Тогда все взоры обратились на обвиненного, который принял приговор с геройским мужеством. Он сказал:
- Вы, конечно, в тесном кружке уже и до нынешнего собрания решили, какое наказание должен я буду понести в случае, если буду признан виновным. Теперь я виновным признан. Скажите же скорее, какому роду наказания я подлежу? - спокойно заключил Виттенборг.
- Иоганн Виттенборг! - обратился к нему бюргермейстер. - Ты головой своей должен поплатиться за вину свою, и палач должен будет исполнить над тобой этот приговор на торговой площади, при всенародном множестве.
- Слышите ли вы, господин Госвин Стеен? - воскликнул несчастный осужденный. - Вам стоило только опустить белый шар в урну, и жизнь моя была бы пощажена. Признаюсь, от вас-то именно я менее всего мог ожидать такой суровости! Подумайте, каково было бы вам, если бы после утраты Бойского флота здесь было бы так же строго поступлено с вашим сыном? А между тем я не виновнее его. И он также заблуждался, чересчур доверяясь своим воинским способностям. Вы очень хорошо знаете, господин Стеен, как все здесь в Любеке были возмущены в ту пору постигшей нас неудачей; известно вам также и то, как мне тогда было трудно избавить вашего сына от привлечения его к судебной ответственности. И вот теперь, когда я сам попал в такое же тяжелое положение и так же безвинно, как мог бы попасть и ваш сын, - у вас хватает духа бросить в урну черный шар и тем меня погубить. Не забудьте же этого часа, Госвин Стеен, и дай бог, чтобы это воспоминание не оказалось для вас слишком тягостным. Но я прощаю вам!
После этой краткой речи обвиняемый отвернулся и вышел из залы вслед за окружавшей его стражей, которая отвела его обратно в тюрьму.
А между тем в зале ратуши царило глубокое молчание.
Госвин Стеен неподвижно стоял на том же месте, вперив взор в землю. Правая рука его все так же нервно теребила бороду, а левая - висела недвижимо и бессильно.
Тогда раздался голос Варендорпа:
- Считаете ли вы вашего сына также виновным, господин Стеен?
Старый купец вздрогнул. Его чувство справедливости было задето в самом чувствительном месте - рана проникла в самую глубину сердца, где еще продолжало втайне тлеть отцовское чувство к сыну, несмотря на внешний разрыв всяких отношений с ним. Госвину Стеену в течение одного долгого мгновения пришлось выдержать страшную борьбу. Наконец он поднялся со своего места, подошел к зеленому столу, за которым сидел бюргермейстер, и, выпрямившись во весь рост, проговорил отчетливо и ясно:
- Бывают такие вины и такие искупления их, которые не могут подлежать общественному мнению, потому что только отец может быть в данном случае судьею своего сына. Удовольствуйтесь этим! - Варендорп хотел что-то возразить, но купец продолжал: - Я положил черный шар против Иоганна Виттенборга. И если бы вы, господин бюргермейстер, мне задали бы тот вопрос прежде голосования, то я бы, конечно, воздержался от подачи моего голоса. Но теперь дело сделано, и суд должен свершиться. Но знайте, что я не буду присутствовать при этом кровавом зрелище, если бы даже мне самому пришлось за это отвечать головой. Так и знайте, и затем бог с вами!
И, гордо выпрямившись, твердой поступью направился он из зала к выходу. Никто не осмелился произнести ни слова, и только тогда, когда дверь захлопнулась за Стееном, все заговорили разом, шумно выражая самые противоположные мнения и воззрения.
В тот же самый день на любекской торговой площади воздвигнут был черный роковой помост, на котором несчастному Виттенборгу предстояло сложить голову. Когда на следующий день солнце стало клониться к западу, осужденный выведен был на казнь. Пестрая, разнообразная толпа заполняла все улицы, по которым следовало проходить печальному шествию...
Немногие в этот день сидели дома. К числу этих немногих принадлежал и Госвин Стеен, который не двинулся из своей конторы. Но он не работал: он сидел за столом, подперев голову руками, и был погружен в глубокое раздумье.
Вдруг раздался звон колоколов и загудел, печальный и унылый... Шум и говор на улице все возрастали; масса каких-то длинных и безобразных теней, отражаемых косыми лучами заходящего солнца на задней стене конторы, пронеслась спешно и трепетно, подобно привидениям. Шествие, сопровождавшее осужденного на казнь, проходило мимо, по улице. Затем шум и говор постепенно затихли - шествие достигло торговой площади. Госвину стало душно в комнате, он открыл окно и оперся о подоконник.
И вот снова загудели колокола, резко и мерно отбивая похоронный звон... Земное правосудие было удовлетворено. Но Стеену слышался, в ушах его все еще раздавался голос, повторявший ему непрестанно: "Не забудьте же этого часа, Госвин Стеен, и дай бог, чтобы это воспоминание не оказалось для вас слишком тягостным. Но я прощаю вам!"
И этот твердый, сильный мужчина затрепетал всем телом и в отчаянии стал ломать себе руки. И взор его еще раз упал на ярко освещаемый солнцем выступ входной двери. Было ли то утешение, посылаемое ему скорбной душой невинно казненного, или то был перст Божий, указывавший заблудшему путь спасения, но Госвин Стеен мог совершенно свободно прочесть на стене крупно высеченную надпись:
"Жив еще старый Бог!"