Суровый приговор, произнесенный любечанами над Иоганном Виттенборгом, как будто проклятием каким-нибудь тяготел над всем городом. Лето и осень были непогодливы и неурожайны; за неурожаями естественно наступила страшная дороговизна съестных припасов. Все дела были в застое после неудачного исхода войны с Вольдемаром, и масса рабочих, и в особенности рыбаков, была отпущена хозяевами. Страшный призрак голода явился на улицах города Любека, покрытых толстым слоем снега; следом за голодом пришли гибель и отчаяние. Сволочи всякого рода в большом городе всегда бывает довольно, а тут вдруг развелось ее в Любеке столько, что от воров честным людям житья не стало. Никакая стража, никакой дозор не могли от них уберечь, так что число торговцев на городской площади стало постепенно уменьшаться - никто не хотел выезжать для торга даже и на обычные еженедельные базары.
Ко всему этому прибавилось еще дурное положение политических дел.
Король Ганон Норвежский был обручен с принцессой Елисаветой, сестрой Генриха Железного, герцога Голштинского. Благодаря какой-то несчастной случайности невеста Ганона попала в плен к аттердагу, который так ловко сумел обойти Ганона, что тот решился избрать себе в супруги принцессу Маргариту, младшую дочь Вольдемара. Этим самым уже обеспечивался союз Дании с Норвегией. Ганзейцы оставались совершенно покинутыми, потому что и на шведов тоже нечего было рассчитывать, пока Швецией правил слабодушный Магнус. Правда, порвав связи со скандинавским государством, ганзейцы сблизились с их соперниками и противниками, Голштинским и Мекленбургским герцогами, и это сближение привело вскоре к прочному союзу; но тем не менее ганзейские города с великой тревогой ожидали конца перемирия с королем Вольдемаром и очень опасались того, что он, пожалуй, вздумает пойти против них войной в союзе с Норвегией и Швецией.
В довершение бедствия появилась в Любеке опустошительная черная смерть, завезенная из Азии в Европу в 1348 году. Для страшной заразной болезни в Любеке нашлась благодатная почва, подготовленная нуждой, голодом и всякими лишениями, среди которых влачили свое бедственное существование низшие классы населения. Дикие, раздирающие сцены стали ежедневным обычным явлением любекской городской жизни. Бескормица и безработица вынуждали несчастных мастеровых и незанятых рабочих к тому, что они и последнее пропивали, стараясь хоть на минуту себя отуманить. Смерть пожинала обильную жатву и уносила жертву за жертвой, обозначая путь свой гробами, за которыми следом, вопя и ломая руки, шли брошенные на произвол судьбы сироты и бездомные. Голод, страшный, едва прикрытый лохмотьями, отражался на лицах всех несчастных, словно тени бродивших по улицам города. И только дерзкое преступление, не останавливавшееся ни перед грабежом, ни перед убийством, смело поднимало голову и всем глядело грозно в очи... Вот что представлял в описываемое нами время несчастный город Любек, недавно еще цветущий и богатый!
И в доме мейстера Детмара тоже было мало утешительного. Плохое положение дел вынудило хозяина распустить всех своих рабочих, и там, где еще недавно жизнь текла так легко и весело, водворились мрак и тишина. Все со страхом и трепетом ежеминутно ожидали того, что вот-вот и к ним также заглянет страшная гостья, беспощадно вырвет одного из членов тесного семейного кружка.
Самого мейстера Детмара, прежде столь веселого и бодрого, узнать было невозможно. Тревожный и праздный, он бродил из угла в угол по опустевшему дому, постоянно озираясь и пугаясь каждого шороха. Уже два дня его жена лежала в постели больная, а не далее как с нынешнего утра и дочь его Елисавета не могла встать с постели...
Истинным благополучием для Детмара было то, что Ян жил у него в доме. Если он и не мог его надлежащим образом утешить и успокоить, зато он готов был на всякую помощь по хозяйству и управлению домашним порядком, так как все это обрушилось на Детмара. Последняя служанка сбежала из дома, когда увидела, что господа заболели. Весть, разнесенная ею в околотке о болезни фрау Детмар, побудила всех соседей даже не подходить к их дому: никто уже не сомневался в том, что они должны были ожидать посещения черной смерти.
- Ну, и Бог с ними, - заявил Ян хозяину, - пусть обегают нас: я около вас останусь, и вы не будете нуждаться ни в чьей помощи.
- Спасибо тебе, - отвечал ему Детмар плаксивым тоном, тревожно прислушиваясь у дверей жениной спальни. - Что это? Как будто чихнул кто-то из них? - боязливо спросил он (первым признаком заболевания черной смертью было усиленное чиханье).
- Нет! Я ничего подобного не слышал, - сказал Ян. - Да и зачем вы это сейчас все дурное предполагаете?
- Ах да, и то правда! Но ведь поневоле натерпишься страха! Ой, батюшки... Кажется, и у меня теперь начинается... Чхи!..
Ян невольно рассмеялся; но Детмар не обратил на это никакого внимания и еще тревожнее прежнего спросил его:
- А что? Посмотри-ка! Лицо-то у меня еще не почернело?
Ян уверил его, что ничего подобного нет.
Вскоре после того жена кликнула мейстера Детмара в спальню. Детмар ожидал всяких ужасов, не мог говорить от волнения - и как же был он удивлен, когда она ему заявила, что она чувствует себя гораздо лучше.
- А наша Лизочка? - шепнул он ей.
Фрау Детмар взглянула на дочь.
- Она спит совершенно спокойно, - сказала она, - и я даже думаю, что мы все переболели только от страха.
- Дай-то бог! - проговорил Детмар с глубоким вздохом.
- А где же Ян? - спросила супруга.
- А здесь же. Этот добрый малый - большая для меня подмога.
- Но только ты распорядись, чтобы он не выходил на улицу, чтобы как-нибудь не занести к нам в дом эту страшную болезнь. Если мы сумеем оберечь себя от всех сношений с зараженными, то черная немочь, может быть, и не переступит нашего порога. По счастью, у нас в кладовой еще довольно есть запасов.
Мейстер Детмар молчаливым кивком головы на все изъявил полнейшее согласие и еще раз порадовался тому, что жена у него такая умная да разумная.
Когда в течение дня оказалось, что и фрейлейн Елисавета тоже оправилась от своего внезапного нездоровья, то Детмар даже перестал хмуриться и как будто повеселел.
Мирно и тихо потекла после этого жизнь семьи, добровольно уединившейся от всяких сношений с внешним миром. И если на хозяев даже это уединение действовало иногда довольно неприятно, нагоняя на них тоску, то никак нельзя было сказать того же о Яне и Елисавете, которые умели разнообразить свое уединение нескончаемыми разговорами, шутками, рассказами и пересмешками. Их веселое настроение, конечно, действовало и на родителей, и в пустых комнатах чаще и чаще стал раздаваться звонкий, заливчатый смех молодежи, к которому часто примешивались густые басовые ноты смеха самого мейстера Детмара. Он теперь уж и сам начинал подтрунивать над своим страхом и опасениями, которые пережил в течение вышеописанного нами утра, и не знал, как возблагодарить Бога за то, что Он избавил его самого и семью его от страшной заразы.
Когда дом мейстера Детмара опять прозрел, то есть вновь открылись его окна и двери и восстановились сношения с внешним миром, в окна уже светило первыми теплыми лучами весеннее солнце, еще раз одолевшее суровую зиму, а с нею вместе как бы разом изгнавшее из Любека все нахлынувшие на него беды. Зараза миновала. Городской совет позаботился об обильном подвозе зернового хлеба, причем и голоду в низших классах был положен предел; а там мало-помалу стала вновь оживляться и торговая, и промышленная деятельность города, и безработица тоже прекратилась.
Когда Ян снова, после долгого отсутствия, явился в контору Госвина Стеена, тот не выказал никакого особенного изумления, никакой особенной приязни к юноше. Тяжелый период, в течение которого зараза свирепствовала в Любеке, удивительно притупил всякие чувства. Гораздо менее удивлялись тому, что сегодня видели в гробу человека, вчера еще живого и здорового, нежели тому, что человек успел ускользнуть из когтей злой судьбины. Яну даже не пришлось извиняться перед хозяином в своем долгом отсутствии, тем более что во время эпидемии и дел было немного.