Мало знаю я людей, которые отрицательно относились к Николаю Федоровичу. Это были исключительно узкие чиновники, которые не одобряют все, что не вмещается в рамки уставов и инструкций. На этой почве у Николая Федоровича в жизни довольно было недоразумений. Достаточно сказать, что, получив высшее образование в Одессе и сделавшись педагогом, он не мог подолгу ужиться ни в одном учебном заведении. С 1854 по 186S год он был учителем истории и географии в разных уездных училищах, в Липецке, Богородицке, Угличе, Одоеве, Богородске, Подольске. Прибыв в Москву и посетив Чертковскую библиотеку, где в то время служили П.И.Бартенев12 и Н.П.Барсуков13, Николай Федорович был замечен ими и остался здесь на службе, получив затем должность дежурного чиновника при Читальном Зале Румянцевского Музея. На этой должности он неизменно служил в течение почти 25 лет, разумеется, потому, что здесь его ценили и любили, хотя в нем и не укладывалось обычное понятие о чиновнике. Отсюда-то и являлись иногда недоразумения, которые, в сущности, отнюдь и не свидетельствовали об отрицательном отношении к самому Николаю Федоровичу и его деятельности. Чаще всего недоразумения происходили по поводу открытия Музея. Николаи Федорович всегда являлся к 8 часам утра на службу, а двери Музея иногда, в редчайших случаях, в этот час еще не были открыты просто потому, что смотритель проспал. Николай Федорович принимал закрытые двери за намек на ненадобность своей работы, огорченный уходил домой и, ко времени прихода других чиновников, уже посылал прошение об отставке. Потом стоило больших трудов убедить его вернуться к своей должности, которая без него не исполнялась.
Если Николай Федорович не держался строго правил, которые мешали ему трудиться сверх нормы, то с другой стороны он был беспощадным исполнителем и контролером за точностью в исполнении тех правил, которые оберегали общественное достояние и обеспечивали его наилучшее использование. Так, во всю жизнь он не только никому не дал на дом ни одной музейной книги, но и сам ни разу не воспользовался этим своим правом. Когда же он увидел, что новый библиотекарь Музея, профессор Н.И.С.14, широко пользовался сам музейскими книгами и не препятствовал другим брать их домой, Николай Федорович, не находя на привычных местах самых необходимых книг, ушел в отставку с пенсией в 17 р. 51 к.
Лица посторонние Музею знакомились с Николаем Федоровичем через посредство своих занятий.
Изучая какой-либо научный вопрос, посетитель Музея находил в кипе потребованных им книг еще две-три книги, которых он совсем не требовал, о существовании которых и не подозревал. А между тем содержание этих неожиданных книг прямо отвечало на поставленную им себе задачу. На вопрос посетителя, кому он обязан присылкою этих книг, получался ответ:
-- Это вам прислал Николаи Федорович.
Новые книжки освещали вопрос совсем с новых, часто неожиданных и непредвиденных сторон и точек зрения. Вопрос углублялся, изучение затягивалось, требовались и присылались все новые и новые книги, и наконец совсем зарывшийся ученый непременно получал приглашение:
-- Вас просят к себе Николай Федорович.
Тут уже завязывалось личное знакомство с Николаем Федоровичем с тем, чтобы потом уже никогда не прерываться и служить постоянным и неисчерпаемым источником не только для всестороннего изучения тех или других специальных вопросов, по нередко и для выработки и создания целого миросозерцания.
В сущности обязанности Николая Федоровича в Библиотеке были очень скромны. Он должен был подыскивать по каталогу Музея те книги, которые по требовательным листкам выдавались потом в Читальный Зал. Николай Федорович должен был прочитать все эти листки и по каталогу отметить на них места требуемых книг. Таким образом, мимо Николая Федоровича не проходило ни одно требование на книги и без его предварительного просмотра не выдавалась ни одна книга в Читальный Зал. Ему известно было каждое требование, но, разумеется, в число его служебных обязанностей вовсе не входило определение по этим требованиям вопроса, интересовавшего читателя, степени его подготовленности к занятиям этим вопросом и характера его осведомленности в нем.
Николай Федорович по тем требованиям на книги, какие полают в Читальном Зале посетители, сразу узнавал серьезного работника, и тогда уже он заглазно всею душою привязывался к этому человеку и старался быть полезным ему, чем только мог.
А содействие его в этом отношении было беспримерно драгоценным. Он был прямо исключительным библиоманом и библиографом. Он знал как свои пять пальцев всю библиотеку Румянцеве кого Музея, и очень часто для него было легче и скорее взять нужную книгу прямо с полки, чем отыскивать ее при помощи каталога. Но знанием своих книг тут дело не ограничивалось: Николаю Федоровичу известно было и содержание книг Румянцеве кой библиотеки. Он перечитал их, кажется, все, и все прочитанное держал в своей колоссальной памяти. Этому содействовало и то, что не было вопроса, которым бы он не интересовался.
Он все изучал, для него ничего не было нового и незнакомого. Во всем он всегда шел впереди общепризнанных авторитетов и специалистов, и буквально не было вопроса, к которому, даже самому, На первый взгляд, маленькому, он не относился бы с таким же интересом и с такой же теплотой, как и к самым коренным основам знания и веры. Николай Федорович говорил:
-- Не надо забывать, что под книгою кроется человек... Уважайте же книгу из-за любви и почтения к человеку.
Тут крылась целая философская теория, и отношение его к книге и библиотечному делу вытекало из его мировоззрения и взглядов на книги. По его взгляду, все книги одинаково ценим в библиотеке. Здесь не должно быть важных и неважных, любимых и презираемых, ходячих и вышедших из употребления. Он говорил, что "библиотека не гражданское общество, которое исключает умерших из своего списка. Она, как и церковь, не "юридическое учреждение". Книга -- это постоянное звено между прошедшим, настоящим и будущим".
В горячих речах Николай Федорович выражал негодование веку дешевых фабрикатов и фальсификации за то, что, тратя тысячи на рекламы, этот век не стыдится выгадывать гроши на чернилах и бумаге, настолько теперь непрочных, что память об эпохе ненасытной наживы исчезает с изумительной быстротою.
-- Уважение к книге фальшь, а презрение -- действительность, -- так характеризовал он отношение к книге в XIX веке.
Я не буду приводить примеров необыкновенного уважения Николая Федоровича к книгам и того разнообразия вопросов, в Которых Николай Федорович мог руководить даже специалистов. Эти примеры я уже приводил в печати, хотя и не под своей фамилией15. Здесь ограничусь приведением одного факта, свидетелем которого я был.
В начале девятидесятых годов ехала партия инженеров на изыскание Сибирского железнодорожного пути и, проезжая Москвою, заглянула в Румянцевский Музей, конечно, для очистки совести, а вовсе не уверенная в возможности найти здесь что-либо для себя новое и интересное. В подобных случаях, когда кто-нибудь обращался в библиотеку с просьбой указать книги, имеющиеся по известному вопросу, или за какими-нибудь советами при книжных занятиях, его неизменно напpaвляли к Николаю Федоровичу. К нему же привели и инженеров. После очень недолгого разговора инженеры услыхали название такого описания Сибири, о котором раньше и не подозревали. А когда инженеры показали Николаю Федоровичу проект предполагавшегося пути, то Николай Федорович сразу заметил два упущения на карте: в одном месте неверно была показана высота горы, а в другом месте совсем пропущен был большой ручей. Инженеры, хотя неуверенно, но все-таки спорили и стояли за верность своей карты. Однако на возвратном пути, года через два, партия прислала одного своего сочлена к Николаю Федоровичу засвидетельствовать ему свое уважение и сказать ему, что он был безусловно прав.
Обширные знания и беспримерная осведомленность в текущей литературе и в состоянии Румянцевской библиотеки, какими обладал Николай Федорович, давали возможность Музею ежегодно составлять такие требования на иностранные издания для пополнения библиотеки, которыми восхищались даже за границей. Однажды директор Дашков16, будучи за границей, зашел в книжный магазин постоянного музейского поставщика. Когда в магазине узнали посетителя, то стали настойчиво упрашивать поскорее прислать списки новых изданий, необходимых для пополнения библиотеки. Дашков очень заинтересовался побуждением, заставившим фирму просить об ускорении требования, и узнал, что по списку Румянцевского Музея фирма рассылает новые издания всем своим клиентам, среди которых главное место занимают университеты и другие ученые учреждения заграницы.
Эти богатые знания добыты Николаем Федоровичем путем непрерывного тяжелого трудя. Он начинал свой трудовой день со светом и со светом заканчивал его. Иронизируя над современными заботами об установлении восьмичасового труда, или, как он выражался, "шестнадцатичасовой праздности", он всю жизнь только расширял свой труд. Первым придя в музей, пока не начинался официальный день, он подыскивал затребованные книги, рылся в каталогах и библиографических пособиях, бегом, несмотря на свои 70 лет, мчался по библиотеке за книгами, пополнял свои знания и читал норме книги. Замечательно, что для чтения на дому он всегда подписывался в платных библиотеках, вносил ежемесячно там положенную сумму и оттуда брал себе книги: книги Румянцевской библиотеки были для него неприкосновенны, и ими он пользовался только в помещениях самой библиотеки.
Сам по себе больной старец, он не знал устали за работой. Вот замечательный факт: начавши свой трудовой день, он ни разу во всю жизнь не садился до окончания своего рабочего дня. Когда же болезнь ног вынуждала его искать посторонней опоры, он позволял себе подставить к больной ноге стул и становился коленом больной ноги на этот стул. Другая нога в то время должна была продолжать свою обычную службу стоя.
Все это: и личный аскетизм, и беспримерное бескорыстие, и сверхурочный добровольный труд, и исключительная начитанность -- лишь одна сторона в замечательной личности Николая Федоровича. Правда, она самая заметная и всем доступная, а потому и самая популярная. Но рядом с этим Николаи Федорович был и глубоким мыслителем, философские воззрении которого приводили в восторг и Достоевского17, и B.C. Соловьева18. Перед жизнью его, перед единством мысли и дела, которым всегда отличался Николай Федорович, преклонился и граф Л.Н. Толстой.