Но значеніе сентябрьскихъ убійствъ не исчерпывалось терроризаціей парижскихъ избирателей. 3 сентября Дантонъ, въ качествѣ министра юстиціи, разослалъ циркуляръ, въ которомъ полицейскій комитетъ Парижа оповѣщаетъ о рѣзнѣ и приглашаетъ своихъ братьевъ въ департаментахъ слѣдовать примѣру Парижа. Призывъ, конечно, не остался безъ послѣдствій и вездѣ начавшіяся насилія помогли якобинцамъ проводить своихъ на выборахъ. Тэнъ посвятилъ этому размноженію и усиленію якобинцевъ большое и подробное изслѣдованіе и заполнилъ этимъ непочатую до него страницу въ исторіи революціи, набравъ цѣлую вереницу относящихся сюда свѣдѣній изъ мемуаровъ, монографій и изъ дѣлъ національнаго архива. Мы не послѣдуемъ за нимъ въ этотъ лабиринтъ фактовъ, но укажемъ на искусство, съ которымъ Тэнъ умѣетъ совладать съ подавляющимъ вниманіе читателя матеріаломъ и вдохнуть въ него драматическій интересъ.
Тэнъ приглашаетъ читателя войти съ нимъ въ кабинетъ Ролана, тогдашняго министра внутреннихъ дѣлъ; на столѣ передъ министромъ лежитъ корреспонденція съ мѣстными властями за послѣднія недѣли; передъ нимъ раскрыта географическая карта Франціи, по которой министръ, перелистывая бумаги, отмѣчаетъ движеніе революціонной анархіи. Около мужа, по своему обычаю, помѣстилась съ работою г-жа Роланъ, и супруги, за своей лампой, задумались, увидавши на дѣлѣ свирѣпаго звѣря, котораго они выпустили на Парижъ и провинціи.
Тэнъ наблюдаетъ за ними, какъ они слѣдятъ по картѣ за кровавымъ слѣдомъ, который оставляетъ повсюду торжество якобинцевъ. Ночь надвигается; министръ уже просмотрѣлъ, рапорты присланные изъ западной и сѣверной Франціи; надо спѣшить — и онъ обращается къ южнымъ департаментамъ: тамъ то же самое зрѣлище, и снова тянутся передъ нимъ сцены анархіи и грубаго, жестокаго насилія; министръ дошелъ до Бургони; какъ ни наполненъ и ни помраченъ его умъ философскими фразами, чутье реальности беретъ здѣсь свое: онъ долго служилъ въ этомъ краѣ фабричнымъ инспекторомъ; всѣ мѣстныя названія ему извѣстны; на этотъ разъ предметы и формы обрисовываются живѣе въ его изсохшемъ воображеніи, и онъ начинаетъ уразумѣвать дѣйствительность сквозь слова донесенія. Въ концѣ ліонскаго «дѣла» Роланъ находитъ письмо къ себѣ отъ свирѣпаго товарища по министерству — Дантона, который проситъ его приказать выпустить на свободу восемь офицеровъ полка Rоуаl-Роlognе, арестованныхъ и посаженныхъ въ тюрьму въ Ліонѣ. Дантонъ пишетъ, что если за ними нѣтъ вины, то было бы возмутительной несправедливостью держать ихъ дольше въ заключеніи. Но эти офицеры уже три недѣли тому назадъ убиты толпой, ворвавшейся въ тюрьму, и чиновникъ Ролана сдѣлалъ на письмѣ Дантона канцелярскую помѣтку — «дѣло прекращено»{53}. Супруги переглянулись, не сказавъ ни слова: г-жа Роланъ, можетъ быть, вспомнила, какъ въ началѣ революціи она сама требовала «головъ» и желала появленія новыхъ Деціевъ Брутовъ. Теперь ея желаніе исполнилось. И долго еще сидятъ супруги за работой и даютъ читателю возможность подробно обозрѣть вмѣстѣ съ ними ужасную картину, которую тогда представляла страна, провозгласившая «объявленіе правъ человѣка»... «Какъ ни ограниченъ Роланъ, онъ долженъ, наконецъ, понять, что безчисленные грабежи и убійства, имъ отмѣченные, — не необдуманный взрывъ страстей, не мимолетный бредъ, а манифестъ побѣдоносной партіи, начало новаго — установившагося режима». Этимъ краткимъ заключительнымъ замѣчаніемъ Тэнъ мѣтко опредѣляетъ, какое значеніе имѣетъ подготовлявшійся якобинскій переворотъ. Въ исторіографіи немного можно указать образчиковъ такой мастерской mise en scène, какъ это описаніе кабинета Ролана. Впрочемъ, этотъ терминъ слишкомъ отзывается искусственностью. Въ картинѣ, изображенной Тэномъ, правда и реальность такъ захватываютъ, что забываешь о композиціи. Читатель вспоминаетъ слова Тэта, въ этюдѣ о Бальзакѣ, о значеніи искусства, которое избавляетъ зрителя отъ ужаса, поддерживая въ немъ интересъ. Читатель зритъ здѣсь вдали отъ себя ужасъ террора, но чувствуетъ его вдвойнѣ, ибо видитъ самые факты и вмѣстѣ съ тѣмъ ихъ отраженіе въ совѣсти людей благонамѣренныхъ, но отчасти виновныхъ въ этихъ ужасахъ и начинающихъ сознавать свою невольную вину — а, можетъ быть, уже и предчувствовать свою собственную трагическую судьбу.
Якобинская анархія, господствовавшая во Франціи во время выборовъ въ Конвентъ, конечно отразилась на его составѣ. Но провинціальные депутаты все же лучше, чѣмъ парижскіе, избранные во время сентябрьскихъ убійствъ подъ давленіемъ революціонной Коммуны. Группа парижскихъ террористовъ, съ примкнувшими къ нимъ якобинцами, составляетъ лишь меньшинство Конвента, 50 — 60 человѣкъ изъ 749. Они забрались на высокія скамейки и называются монтаньярами. Втрое многочисленнѣе жирондинцы и примкнувшіе къ нимъ депутаты — 180. Жирондинцы — эти крайніе лѣвые въ Законодательномъ собраніи, представляютъ собой въ Конвентѣ — правыхъ. Главная по числу грунта — около 400 человѣкъ — расположилась на нижнихъ скамейкахъ и называется поэтому la Plaine, а въ насмѣшку le Marais — болото. Эти люди, не отличающіеся характеромъ, гнушаются однако массовыми убійствами и потому вначалѣ поддерживаютъ жирондинцевъ. Конечно, говоритъ Тэнъ, всѣ они рѣшительные республиканцы, враги традиціи, апостолы разума, воспитанники дедуктивной политики — безъ этого нельзя было пройти на выборахъ. Поэтому Конвентъ въ первомъ же засѣданіи съ восторгомъ и безъ голосованія принимаетъ отмѣну королевской власти, а три мѣсяца спустя громаднымъ большинствомъ признаетъ Людовика XVI виновнымъ въ заговорѣ противъ свободы народа и въ покушеніи на безопасность государства — 683 члена участвовали въ этомъ приговорѣ, только 37 признали себя некомпетентными судьями, но и изъ нихъ 26 высказались за виновность. Но подъ политическими предразсудками они сохранили соціальныя привычки и традиціи, уваженіе къ собственности и къ человѣческой жизни. Почти всѣ наши законодатели, говоритъ Тэнъ, происходящіе изъ средней буржуазіи, каково бы ни было временное ихъ мозговое возбужденіе, въ сущности остаются тѣмъ, чѣмъ они были до тѣхъ поръ, адвокатами, прокурорами, купцами, священниками или врачами стараго порядка, и тѣмъ же станутъ впослѣдствіи — послушными администраторами и ревностными служаками имперіи. Провѣривъ дальнѣйшую судьбу членовъ Конвента, пережившихъ революцію, Тэнъ указываетъ, что большинство ихъ были гражданскими и уголовными судьями, префектами, полицейскими комиссарами, почтовыми и канцелярскими чиновниками, казначеями и т. п. Что касается до «режисидовъ», т. е. подавшихъ голосъ за казнь короля, то изъ 23 наполеоновскихъ префектовъ 21 подали голосъ за казнь, изъ 43 занимавшихъ должности по судебному вѣдомству 42 были за казнь, 43-ій былъ боленъ во время суда, изъ 5 сенаторовъ четверо, изъ 16 депутатовъ 14 были за казнь; изъ 36 прочихъ чиновниковъ 35 подали голосъ за казнь. Между прочими «режисидами» еще 2 члена Совѣта Имперіи, 4 дипломата, 2 генерала, 2 главныхъ казначея, одинъ генеральный комиссаръ по полиціи, одинъ жандармскій полковникъ, одинъ министръ короля Жозефа, министръ полиціи (Фуше) и архиканцлеръ Имперіи (Камбасересъ). Но въ Конвентѣ они гнушаются анархіи и Марата, душегубовъ и воровъ сентябрьской рѣзни. Они за идеальную республику и противъ хулиганской.
Много выше этихъ чиновниковъ наполеоновской имперіи стояли жирондинцы. Между республиканцами Конвента они были наиболѣе почтенные и убѣжденные, ибо они уже давно республиканцы но размышленію, по занятіямъ и по системѣ — почти всѣ они образованные любители чтенія, резонеры и философы, ученики Дидеро или Руссо, убѣжденные, что ихъ учителями открыта абсолютная истина. Въ возрастѣ, когда умъ, созрѣвая, увлекается общими идеями, они усвоили себѣ теорію и захотѣли перестроить общество на отвлеченныхъ принципахъ. Они вообразили себѣ человѣка вообще, человѣка всѣхъ временъ и всѣхъ странъ, экстрактъ человѣка; они вообразили себѣ нѣсколько тысячъ или милліоновъ этихъ сокращенныхъ человѣковъ и ре- дактировали для нихъ химерическій договоръ невозможной ассоціаціи. Везъ привилегій, безъ наслѣдственности, безъ ценза, безъ выборщиковъ, всѣ одинаково избираемы, всѣ равные участники суверенной власти; всѣ власти кратковременны и основаны на избраніи; единое Собраніе, избираемое на годъ; исполнительный органъ, также избираемый и возобновляемый ежегодно на половину.
Мѣстные выборные администраторы, суды выборные и референдумъ къ народу. Когда дѣло идетъ о его утопіи, жирондинецъ сектантъ и не знаетъ удержу. Нѣтъ ему дѣла до того, что изъ 10 избирателей 9 не участвовали: какое ему дѣло, что огромное большинство французовъ за конституцію 1791 г.! Онъ имъ навяжетъ свою. Что ему до того, что его прежніе противники — король, эмигранты, не принявшіе присяги священники — люди почтенные и во всякомъ случаѣ требующіе снисхожденія? Онъ будетъ расточать противъ нихъ всякія суровости закона — ссылку, конфискацію, гражданскую смерть, смерть физическую. Въ своихъ собственныхъ глазахъ онъ верховный судія; его уполномочила на это сама вѣчная справедливость.
Въ узкихъ предѣлахъ своей догмы жирондинцы послѣдовательны и искренни; они вѣрятъ въ свои формулы, какъ геометръ въ свои теоремы и какъ богословъ въ свой катехизисъ; они хотятъ ихъ примѣнить къ дѣлу, составить конституцію, установить правильно дѣйствующее правительство, выйти изъ состоянія варварской анархіи, положить конецъ уличнымъ покушеніямъ, грабежамъ, убійствамъ, царству грубой силы и крѣпкаго кулака.
Притомъ безпорядокъ, противный имъ, какъ теоретикамъ, противенъ имъ еще и какъ людямъ цивилизованнымъ и воспитаннымъ. Такіе люди не могутъ терпѣть нелѣпую и грубую диктатуру вооруженнаго хулиганства. Чтобы наполнить государственную казну, они требуютъ правильныхъ налоговъ, а не произвольныхъ конфискацій. Чтобы сдержать недоброжелательныхъ, они хотятъ наказаній, а не проскрипцій. Чтобы судить государственныя преступленія, они отвергаютъ чрезвычайные суды и хотятъ сохранить за подсудимыми обычныя гарантіи. Если они и признаютъ короля виновнымъ, они колеблются вынести смертный приговоръ и стараются облегчить свою отвѣтственность апелляціей къ народу. «Законовъ, а не крови», — эта фраза, съ апломбомъ произносимая въ одной современной имъ комедіи, — представляетъ всю суть ихъ политической мысли.
А законъ, особенно въ республикѣ, имѣетъ общее значеніе; какъ скоро онъ изданъ, никто, — ни гражданинъ, ни городъ, ни партія — не могутъ отказать ему въ повиновеніи, не впадая въ преступленіе. Поэтому городъ Парижъ, присваивающій себѣ монополію управлять націей, долженъ быть приравненъ остальнымъ 82 департаментамъ. Чудовищно, что въ городѣ съ населеніемъ въ 70.000 душъ 5 или 6 тысячъ крайнихъ якобинцевъ подавляютъ секціи и одни совершаютъ избранія. Чудовищно, что принципомъ народовластія прикрываются покушенія противъ народнаго верховенства, что подъ предлогомъ спасти государство, первый встрѣчный можетъ убитъ, кого онъ хочетъ, что подъ видомъ сопротивленія тираніи всякая толпа въ правѣ ниспровергнуть всякое правительство. Вотъ почему нужно умиротворить это воинствующее право, облечь его въ легальныя формы, подвергнуть его правильной процедурѣ. А именно вотъ какъ: если кто нибудь желаетъ провести законъ, реформу или какую либо политическую мѣру, пусть онъ заявитъ объ этомъ письменно за своею подписью и за 50-ью другими подписями своего избирательнаго собранія; въ такомъ случаѣ его предложеніе будетъ подвергнуто голосованію въ его избирательномъ собраніи; затѣмъ, если оно получитъ большинство голосовъ, оно поступитъ на усмотрѣніе избирательныхъ собраній его округа; въ случаѣ одобренія и здѣсь большинствомъ собраній, оно поступитъ во всѣ избирательныя собранія его департамента; а отсюда въ случаѣ одобренія большинствомъ — въ Законодательное собраніе. Въ случаѣ, если оно будетъ здѣсь отвергнуто, оно поступитъ снова во всѣ избирательныя собранія государства съ тѣмъ, что если во второй разъ они выскажутся большинствомъ за предложеніе, Законодательное собраніе, преклоняясь передъ большинствомъ первичныхъ собраній, должно разойтись и уступить мѣсто новому Законодательному собранію, въ которое ни одинъ изъ членовъ прежняго не будетъ допущенъ.
Таково послѣднее слово и высшее проявленіе теоріи; Кондорсе, ученый строитель въ политикѣ, самъ себя превзошелъ; невозможно начертить на бумагѣ болѣе остроумную и сложную механику; въ этой конечной статьѣ безошибочной конституціи, по мнѣнію жирондинцевъ, они нашли средство надѣть узду на звѣря и обезпечить права владыки — народа. Какъ будто, восклицаетъ Тэнъ, возможно какой нибудь конституціей, особенно подобной, надѣть узду на звѣря! Какъ будто звѣрь расположенъ влѣзть мордой въ намордникъ, который ему подставляютъ». На статью Кондорсе Робеспьеръ отъ имени якобинцевъ возражаетъ: «Подчинять легальнымъ формамъ сопротивленіе гнету — это послѣдняя каверза тираніи... Когда правительство нарушаетъ права народа, бунтъ всего народа и всякой части народа самый священный долгъ. И противъ этого бунта, вѣчно бушующаго, политическая правомѣрность, логичность разсужденія и талантъ рѣчи — безсильны».
Въ этой сжатой характеристикѣ жирондинцевъ все намѣчено: контрастъ между политическими цѣлями и пріемами жирондинцевъ и якобинцевъ, неизбѣжность столкновенія и борьбы между ними и окончательный результатъ. Борьба эта продолжалась 8 мѣсяцевъ, съ открытія Конвента 20 сен. 1792 до 2 іюня 1793, т. е. до изверженія жирондинцевъ изъ Конвента. Не описывая эпизодовъ этой борьбы, иногда весьма драматическихъ, напр. обвиненіе въ Конвентѣ жирондинскими ораторами парижскихъ депутатовъ — виновниковъ сентябрьской рѣзни, мы ограничимся указаніемъ тѣхъ ошибокъ жирондинцевъ и тѣхъ обстоятельствъ, которыя обусловливали ихъ паденіе и торжество якобинцевъ. Законодательное собраніе постановило возобновленіе всѣхъ административныхъ и судебныхъ учрежденій путемъ выборовъ — до секретарей и приставовъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ для судебныхъ должностей былъ отмѣненъ всякій юридическій цензъ, такъ что всякій членъ клуба, хотя бы и безграмотный, могъ быть избранъ судьей. То же самое было постановлено относительно офицеровъ національной гвардіи и полиціи и высшихъ чиновниковъ почтоваго вѣдомства. Мало того, во всѣхъ вѣдомствахъ канцелярскіе чиновники были подвергнуты избранію, даже въ военномъ и морскомъ министерствахъ, а «всѣ порядочные и свѣдущіе люди изгнаны». Военное министерство становится трущобой, гдѣ всѣ сидятъ въ красныхъ колпакахъ, всѣмъ говорятъ ты, даже министру, гдѣ четыреста чиновниковъ и между ними нѣсколько женщинъ — чванятся самой неопрятной одеждой и цинической рѣчью, ничего не дѣлаютъ и воруютъ, гдѣ только можно.
То же самое примѣняется къ городамъ и сельскимъ общинамъ, гдѣ даже самыя скромныя должности, до разсыльнаго и сторожа, ставятся въ зависимость отъ воли мѣстнаго клуба. Послѣ чиновниковъ очередь доходитъ до поставщиковъ: всѣ случаи нажиться — а въ виду войны они удвоились — въ распоряженіи якобинцевъ.
Дорога якобинцамъ расчищена: цензъ отмѣненъ и съ нимъ исчезаетъ различіе между избирателемъ и выборщикомъ; возрастный цензъ пониженъ съ 25 на 21 годъ — вслѣдствіе чего къ избирательнымъ урнамъ привлекаются наиболѣе революціонно настроенные — молодые люди и пролетаріи. Послѣдніе умножились въ громадномъ количествѣ въ эту эпоху безработицы, и, чтобы ихъ вѣрнѣе привлечь, всякому избирателю, который долженъ перемѣститься для подачи своего голоса, выдаютъ франкъ за каждый льё и 3 франка поденнаго вознагражденія.
При томъ принимаются всѣ мѣры, чтобы не допустить къ избирательнымъ урнамъ политическихъ противниковъ — доносы, невыдача паспортовъ, угрозы и насилія. Все это ощутительно отразилось на выборахъ. — Нѣкто Дюфуръ покидаетъ мѣсто предсѣдателя клуба, чтобы сдѣлать предложеніе повѣсить на фонаряхъ упрямыхъ и притворныхъ патріотовъ. Его за это избираютъ мировымъ судьею. Можеръ заявилъ, что если соблюдать законъ, то ничего не сдѣлаешь дѣльнаго. Его избираютъ членомъ совѣта департамента и т. д.
Одновременно всѣ умѣренныя газеты уничтожены, или принуждены отступить отъ своей программы. Такимъ образомъ, не имѣя ни кандидатовъ, ни органовъ, умѣренные люди отстраняются отъ выборовъ и — они производятся одними революціонерами. Французская нація безмолвствуетъ, за нее говорятъ одни революціонеры. Изъ семи милліоновъ гражданъ на выборахъ отсутствуетъ 6.300,000 избирателей!
Такимъ образомъ жирондинцы, несмотря на свой ораторскій успѣхъ на трибунѣ Конвента, не имѣютъ опоры въ странѣ. Всего же хуже для нихъ то, что Парижъ былъ въ рукахъ ихъ враговъ. Мы находимъ у Тэна превосходную характеристику парижскаго населенія во время борьбы жирондинцевъ съ якобинцами. Для ея изображенія Тэнъ тщательно собралъ отзывы современниковъ и документальныя данныя. Изъ этого матеріала видно, что верхній слой буржуазіи, изъ котораго составлялась національная гвардія, былъ нерасположенъ къ жирондинцамъ. Эти люди жалѣли о паденіи конституціи 1791 года и недовѣрчиво относились къ будущему. Ихъ пугала дороговизна съѣстныхъ припасовъ и отсутствіе ихъ на рынкѣ; рогатаго скота пригоняли на бойню 400 головъ вмѣсто 7 — 8.000. Многіе сохранили привязанность къ католицизму и ихъ ожесточало преслѣдованіе его. Нижній слой населенія былъ также недоволенъ или равнодушенъ къ политикѣ. Нерѣдко равнодушіе уступало мѣсто озлобленію. Когда рѣшалась судьба жирондинцевъ, «аристократы», т. е. собственники, купцы и т. п., по отзыву одного современнаго наблюдателя, «ничего такъ не желали, какъ видѣть ихъ на эшафотѣ». Но и въ простомъ народѣ проявлялось озлобленіе, даже торговки говорили, что имъ «плевать на республику». Такимъ образомъ жирондинцы ни на кого не могли разсчитывать. Якобинцы же могли разсчитывать на пролетаріатъ. Вотъ какъ изображаетъ Тэнъ толпу, отъ которой тогда зависѣла судьба французскаго правительства: «пять тысячъ одичалыхъ мужчинъ и двѣ тысячи безстыдныхъ женщинъ (brutes et drôlesses) — приблизительно все то, что выгнала бы изъ города хорошая полиція? если бы ей пришлось очистить столицу, — убѣжденныхъ въ своемъ правѣ и тѣмъ болѣе пылкихъ въ своей революціонной вѣрѣ, что ея догматъ возводитъ въ добродѣтель ихъ пороки и превращаетъ ихъ злодѣйства въ общественныя заслуги». Этотъ-то сбродъ представляетъ собою въ то время настоящій верховный народъ, и потому особенно важно угадать его сокровенную мысль. Кто хочетъ понимать событія, долженъ вникать въ тѣ невольныя ощущенія (émotion), которыя возбуждаютъ въ этой толпѣ процессъ короля, пораженіе при Нервинденѣ, переходъ Дюмурье къ непріятелю, возстаніе Вандеи, преданіе суду Марата, арестъ Эбера и каждая изъ опасностей, которыя поочередно разражаются надъ ея головой. Свои ощущенія эти люди не заимствуютъ у другихъ, не получаютъ свыше; они не представляютъ собой довѣрчивой арміи дисциплинированныхъ солдатъ, но недовѣрчивый сбродъ временныхъ приверженцевъ своихъ вождей. Чтобы надъ ними командовать, нужно имъ повиноваться, и ихъ вожди всегда будутъ ихъ орудіями. Какъ бы популяренъ и проченъ ни казался кто-либо изъ ихъ заправилъ, онъ занимаетъ свое мѣсто на срокъ, подъ постоянной угрозой смѣны, какъ глашатай ихъ страстей и какъ поставщикъ, удовлетворяющій ихъ нуждамъ. Таковымъ былъ Петіонъ въ іюлѣ 1792 г., таковымъ сталъ Маратъ съ сентябрьскихъ убійствъ; — судите сами, согласятся ли они завязнуть въ сѣтяхъ паутины, которую имъ выставляютъ жирондинцы? Наперекоръ метафизической конституціи, которую имъ приготовляетъ эта партія, у нихъ въ головѣ совсѣмъ готовая конституція, замѣчательно простая, приноровленная къ ихъ способностямъ и инстинктамъ. Эта въ ихъ глазахъ единственно законная конституція заключается въ окончательномъ установленіи ихъ всемогущества; ибо подъ порядкомъ и справедливостью они разумѣютъ лишь свой безграничный произволъ надъ имуществомъ и жизнью другихъ; ихъ инстинктъ, слѣпой и склонный къ насиліямъ, какъ у бея, понимаетъ только крайнія и разрушительныя мѣры, аресты, ссылку, конфискацію, казни; все это должно совершаться открыто, среди ликованій, какъ патріотическая служба, какъ священнодѣйствіе отъ имени народа — или непосредственно и въ суматохѣ собственными ихъ руками, или же методично и косвенно руками ихъ послушныхъ выборныхъ. Вся ихъ политика сводится къ этому, ничто не собьетъ ихъ съ нея; они повисли на ней всей тяжестью своихъ пороковъ, своего невѣжества и тупости. Сквозь лицемѣріе обязательныхъ народныхъ рѣчей, эта единственная ихъ идея навязывается оратору для того, чтобы онъ ее облекъ въ тираду, — законодателю, чтобы онъ формулировалъ ее въ декретѣ, — администратору, чтобы онъ ее привелъ въ исполненіе; и отъ самаго своего выступленія до окончательной побѣды они допускаютъ только одинъ варіантъ, одно, самое незначительное отступленіе отъ своей программы: въ сентябрѣ 1792 г. ихъ дѣйствія говорили: кто думаетъ не такъ, какъ мы, будетъ убитъ, и мы возьмемъ себѣ его золото, его драгоцѣнности, его бумажникъ; въ ноябрѣ же 1793 года они провозглашаютъ путемъ своего офиціально учрежденнаго «революціоннаго правительства»: — «кто думаетъ иначе, чѣмъ мы, тотъ будетъ гильотинированъ, и мы присвоимъ себѣ его наслѣдство».
Вводя въ исторію площадную толпу, Тэнъ изобразилъ и ея непосредственныхъ вожаковъ, стоявшихъ на одномъ уровнѣ съ нею — личности такого рода, какихъ не выводилъ никто изъ предшествовавшихъ Тэну историковъ. Вотъ портретъ одного изъ такихъ вожаковъ черни, по имени Saule: «это — маленькій, толстенькій, жалкаго вида старикъ, который всю жизнь пропьянствовалъ, сначала былъ обойщикомъ, потомъ разнощикомъ тайныхъ цѣлебныхъ средствъ (орвіетана), шарлатаномъ, за 4 су продававшимъ противъ боли въ почкахъ баночки съ жиромъ людей, снятыхъ съ висѣлицы, а послѣ того сталъ старшиной клакёровъ на галереѣ Національнаго собранія; выгнанный изъ этой должности за мошенничество, онъ былъ снова водворенъ на свое мѣсто при Законодательномъ собраніи и получилъ помѣщеніе для устройства патріотической кофейни у входа въ Собраніе, награду въ 600 ливровъ, казенную квартиру и мѣсто инспектора галерей, т. е. сталъ заправиломъ общественнаго мнѣнія.
Таково было положеніе жирондинцевъ въ Парижѣ.
Тэнъ приводитъ по этому поводу изъ архива интересное письмо американца Томаса Пена, жившаго тогда въ Парижѣ, къ Дантону, писанное въ самый разгаръ борьбы между Жирондой и Парижемъ. Онъ видитъ единственное средство спасенія въ удаленіи Конвента изъ Парижа и приводитъ въ подтвержденіе опытъ, вынесенный имъ изъ американской революціи. Онъ тогда убѣдился въ «громадномъ неудобствѣ пребыванія правительства въ предѣлахъ какого нибудь муниципія и разсказываетъ, черезъ какія мытарства проходилъ конгрессъ, пока онъ засѣдалъ въ большихъ городахъ — сначала въ Филадельфіи, потомъ въ Жерсеѣ, затѣмъ въ Нью-Іоркѣ и снова въ Филадельфіи, пока не рѣшилъ построить себѣ городъ, независимый отъ какого либо штата. Тутъ особенно ясно обнаруживается фатальное значеніе 5-го октября, насильственное плѣненіе короля и Учредительнаго собранія парижанами. Но въ 1793 году это зло было уже непоправимо и нельзя было ожидать отмѣны его со стороны того, кто, какъ Дантонъ, былъ однимъ изъ ярыхъ вождей столичнаго пролетаріата.
Жирондинцамъ скоро пришлось убѣдиться въ томъ, что автономная въ Парижѣ якобинская революція, которою они пользовались для сверженія короля, загубитъ и ихъ. Парижъ сталъ достояніемъ санкюлотовъ. Почти во всѣхъ секціяхъ, заявляетъ современный наблюдатель, предсѣдательское мѣсто занимаетъ санкюлотъ; санкюлоты распоряжаются въ помѣщеніи, разставляютъ караулъ, назначаютъ ревизоровъ. Пять-шесть шпіоновъ, служащихъ въ секціи и получающихъ поденную плату въ 40 су, находятся тамъ съ начала засѣданія до конца. Эти же люди обязаны переносить постановленіе полицейскаго отдѣленія одной секціи въ другія, такъ что если санкюлоты одной секціи недостаточно сильны, они могутъ призывать на помощь сосѣднія.
Въ рукахъ санкюлотовъ и парижская дума. Революціонная Коммуна, произведшая сентябрьскую рѣзню, несмотря на это, продержалась до декабря и когда была возобновлена, то пополнилась такими же элементами. Въ національной гвардіи теперь также преобладаютъ санкюлоты. «Нельзя называть національной гвардіей этотъ сбродъ людей, вооруженныхъ пиками, съ примѣсью нѣсколькихъ буржуа, съ 10 августа несущихъ военную службу въ Парижѣ. На самомъ дѣлѣ въ спискахъ считается 110.000 человѣкъ; но обыкновенно они остаются дома и посылаютъ вмѣсто себя какого нибудь санкюлота за плату, чтобы стоять на часахъ. При каждой секціи находится запасная сотня для мѣстной службы, итого въ постоянномъ распоряженіи революціи 4 — 5 тысячъ сорванцовъ, среди которыхъ можно найти всѣхъ дѣятелей сентябрьскихъ дней.
При такихъ условіяхъ фракція 180 жирондинцевъ, несмотря на опору четырехъ сотъ засѣдателей «болота», безсильны противъ полсотни чистыхъ якобинцовъ, пробравшихся въ Конвентъ, которыхъ самъ Дантонъ рекомендовалъ, какъ «кучу подлецовъ и невѣждъ, не имѣющихъ здраваго смысла, которые патріотичны лишь, когда пьяны... Маратъ только умѣетъ лаять; Лежандръ (другъ Дантона) годенъ только для того, чтобы рубить говядину; остальные умѣютъ только вставать или сидѣть. Но у нихъ крѣпкіе бока и кулаки». Такое меньшинство, конечно, не подчинится правиламъ парламентскихъ дебатовъ и всегда готово отвѣчать на возвышенныя рѣчи криками, оскорбленіями, угрозами и рукопашнымъ боемъ съ кинжалами, пистолетами и саблями. «Подлые интриганы, клеветники, негодяи, чудовища, убійцы, дураки, свиньи» — таковы ихъ обычныя любезности. Они оскорбляютъ предсѣдателя, заставляютъ его сходить съ своего кресла; одинъ хочетъ вырвать у него бумагу, другой кричитъ, что, если онъ посмѣетъ ее прочесть, онъ его задушитъ. «Залъ сдѣлался ареной гладіаторовъ». Иногда вся «гора» бросается съ своихъ скамей и противъ этой человѣческой волны поднимается другая справа. Уже съ половины декабря наиболѣе видные представители правой принуждены не ночевать дома и носить при себѣ оружіе, а послѣ казни короля они почти всѣ приходятъ въ Конвентъ вооруженными.
Въ ночь съ 9 на 10 марта ихъ пришло только 43. Увидавъ себя въ такомъ маломъ количествѣ, они сговорились при первомъ враждебномъ противъ нихъ дѣйствіи броситься на противниковъ и дорого продать свою жизнь.
Но противниками ихъ въ Конвентѣ не одни якобинцы горы. Худшіе якобинцы наполняютъ галереи. Съ галерей аплодировали Верньо, когда онъ громилъ короля и министровъ. Теперь громы съ галерей направлены противъ него и его товарищей. Изъ залы манежа Собраніе перевели въ новую залу Тюльери; здѣсь на главной галереѣ сидятъ 900 человѣкъ, а на двухъ боковыхъ до 1.500. Сравнительно съ ними галереи Учредительнаго и Законодательнаго собраній были тихи. Напрасно большинство Конвента негодуетъ — самыя площадныя ругательства раздаются противъ него съ галерей. Когда Бюзо выступилъ съ своимъ обвиненіемъ противъ Марата, онъ былъ принужденъ стоять полчаса на трибунѣ, не въ состояніи окончить ни одной фразы за шумомъ. Особенно при именной подачѣ голосовъ крики и угрозы смерти смущаютъ депутатовъ.
Но кромѣ якобинцевъ Конвента и санкюлотовъ галерей жирондинцамъ грозитъ еще третій врагъ — улица. Начиная съ ноября, когда Луве выступилъ съ своей обвинительной рѣчью противъ Робеспьера за сентябрьскія убійства, всякое крупное дѣло въ Конвентѣ грозитъ повтореніемъ 10 августа или 2 сентября. У Тэна отмѣченъ длинный рядъ покушеній толпы или революціонныхъ вождей противъ господствующей партіи. То клубъ Кордельеровъ приглашаетъ парижскія власти захватить верховную власть и арестовать депутатовъ-измѣнниковъ; то Якобинскій клубъ призываетъ секціи взяться за оружіе, чтобы освободиться отъ депутатовъ, апеллировавшихъ къ народу во время суда надъ королемъ, и отъ министровъ; то секція des Gravilliers предлагаетъ остальнымъ секціямъ выбрать, какъ 10 авг., спеціальныхъ комиссаровъ, которые соберутся въ комитетъ, «чтобъ позаботиться объ общественной безопасности»; то «диктаторы массакра» Фурнье и товарищи требуютъ отъ Коммуны, чтобы она объявила себя «въ революціи» и закрыла заставы; на террасѣ около Конвента собирается толпа, чтобъ чинить «народный судъ», чтобы «снять головы съ депутатовъ и послать ихъ въ департаменты».
Понятно, что подъ этимъ тройнымъ давленіемъ, въ этой ежедневной политической пыткѣ, большинство, поддерживавшее жиронду, подламывается. Во время процесса надъ королемъ, по словамъ Дону, его сосѣдъ, когда съ трибуны Конвента одинъ за другимъ депутаты голосуютъ за «казнь», — выражаетъ энергическими жестами свое негодованіе. Очередь доходитъ до него; галерея, вѣроятно подмѣтившая его настроеніе, напускается на него съ такими шумными угрозами, что онъ въ теченіе нѣсколькихъ минутъ не можетъ произнести ни слова. Наконецъ возобновляется тишина и онъ подаетъ голосъ за смерть.
Другіе, какъ Дюранъ де-Мальянъ, слѣдуя завѣту Робеспьера, «что партія наиболѣе сильная всегда и наиболѣе правая» — погружаются въ свое «болото». У этихъ подъ взглядомъ Робеспьера «кровь стынетъ отъ страха» и блѣдность страха выступаетъ на ихъ лицѣ. Камбасересъ прячется въ своей законодательной комиссіи; Бареръ, лакей по натурѣ, мѣняетъ господина и приноситъ свою риторику господствующему меньшинству. Сіесъ, подавши голосъ за казнь, впадаетъ въ безусловное молчаніе столько же изъ чувства отвращенія, какъ и изъ разсчета: «Къ чему тутъ чарка моего вина въ этой попойкѣ». Нѣкоторые, даже изъ числа жирондинцевъ оправдываютъ себя софизмами. Пользуясь извѣстною популярностью, они боятся ее утратить и хотятъ сберечь себя до рѣшительной минуты. Барбару говоритъ, что надо подавать голосъ за казнь, ибо это лучшее средство оправдать жиронду противъ клеветы якобинцевъ. Берліе находитъ, что надо голосовать за казнь, ибо къ чему настаивать на изгнаніи — Людовикъ XVI былъ бы растерзанъ прежде, чѣмъ бы его доставили до границы. Наканунѣ приговора Верньо сказалъ Сегюру: «Чтобы я голосовалъ за казнь! Считать меня способнымъ на такую гнусность значитъ оскорблять меня». На другой день, подавши голосъ за казнь, онъ оправдывался тѣмъ, что считалъ себя обязаннымъ не приносить въ жертву общественное дѣло ради сохраненія жизни одного человѣка».
Такую же слабость обнаруживалъ главный ораторъ жиронды и въ другія критическія минуты. Взявъ на себя порученіе обличить заговоръ 10 марта, Верньо приписалъ его «аристократамъ» — вмѣсто санкюлотовъ, и затѣмъ оправдывался передъ Луве тѣмъ, что не хотѣлъ называть настоящихъ заговорщиковъ изъ страха слишкомъ ожесточить насильниковъ, уже безъ того склонныхъ ко всякимъ крайнимъ мѣрамъ.
Жирондинцы кромѣ того слабы вслѣдствіе неспособности сплотиться въ партію. «Самая мысль коллективнаго дѣйствія, говоритъ одинъ изъ ихъ товарищей по Конвенту, ихъ возмущаетъ. Каждый изъ нихъ хочетъ быть независимъ», — поэтому онъ оставляетъ за собою право вносить въ Конвентъ свое предложеніе, не предупредивъ другихъ, и при случаѣ подаетъ голосъ противъ своей партіи. А главная причина ихъ слабости по отношенію къ якобинцамъ, по замѣчанію Тэна, въ томъ, что они исходятъ съ ними изъ общей революціонной догмы, и хотя инстинктъ чести и гуманности ихъ удерживаетъ на роковомъ склонѣ, общая догма, какъ тяжелый грузъ, заставляетъ ихъ скатываться въ общую пропасть.
Въ сущности, говоритъ Тэнъ, жирондинцы шли къ той же цѣли, какъ и монтаньяры, и вотъ почему сектантскій духъ ослабляетъ въ нихъ моральное отвращеніе. Здѣсь однако необходима оговорка. Во-первыхъ, жирондинцы, хотя и не были федералистами, какъ ихъ обвиняли ихъ враги, но противились деспотическому преобладанію Парижа, и настаивали, чтобы Конвентъ прислушивался къ голосу провинціи. Во-вторыхъ, «моральное отвращеніе» именно взяло у нихъ верхъ надъ политическимъ разсчетомъ и революціоннымъ духомъ. Они въ критическую для нихъ минуту отвергли протянутую имъ руку Дантона, какъ сентябриста и грабителя Бельгіи, и тѣмъ лишили себя послѣдней защиты противъ террористовъ. Но тѣмъ не менѣе и къ жирондинцамъ примѣнима мысль Тэна — ихъ неразборчивая солидарность съ союзниками налѣво была слишкомъ велика, чтобъ они были въ состояніи бороться съ революціей. Какъ скоро они отказались отъ этой солидарности, они сдѣлались жертвой фанатизма болѣе грубаго и жестокаго, чѣмъ ихъ собственный.
Этому содѣйствовали и ихъ многочисленные политическіе промахи. Тэнъ ихъ подбираетъ въ подавляющее обвиненіе. Они въ принципѣ постановили образовать для своей защиты стражу изъ департаментовъ и отступили передъ протестомъ горы отъ этой мѣры. — Они были поддерживаемы въ теченіе 6 мѣсяцевъ и спасены 10 марта добровольной помощью провинціальныхъ федератовъ и вмѣсто того, чтобы организовать этихъ случайныхъ, проходившихъ черезъ Парижъ, вѣрныхъ защитниковъ, они дали возможность военному министру Пашу и якобинцамъ разсѣять и совратить ихъ. — Они нѣсколько разъ постановляли наказаніе виновниковъ сентябрьской рѣзни и, уступая угрожающимъ петиціямъ, отсрочивали преслѣдованіе. — Они вызвали къ отвѣту Фурнье, Лазовскаго, Дефьё и другихъ якобинскихъ вождей, которые хотѣли 10 марта выбросить ихъ черезъ окна, а по выслушаніи ихъ безстыдной защиты отпустили ихъ на свободу оправданными и готовыми снова приняться за бунтъ.
Они два раза подъ-рядъ ставили на постъ военнаго министра двухъ завзятыхъ якобинцевъ, Паша{54} и Бушотта, которые подкапывались подъ нихъ. Въ министерствѣ внутреннихъ дѣлъ они не поддержали Ролана, главную свою опору, и допустили на его мѣсто Гарата, идеолога — съ умомъ, полнымъ банальностей, съ характеромъ полнымъ противоположныхъ вожделѣній — ухищрявшагося въ умолчаніяхъ, лжи и полуизмѣнахъ подъ тяжестью непосильной для него власти. — Они подали голосъ за казнь короля, и пролитая ими кровь отдѣлила ихъ отъ порядочныхъ людей. — Они ввергли Францію въ войну изъ-за принциповъ и вызвали противъ нее европейскую лигу, вслѣдствіе чего на границѣ снова собралась гроза, утвердившая постоянный сентябрьскій режимъ внутри страны. — Они соорудили заблаговременно самыя худшія орудія наступавшаго террора — посредствомъ декрета, учредившаго революціонный трибуналъ съ Фукье-Тенвилемъ, какъ предсѣдателемъ, и съ обязанностью для присяжныхъ гласно и публично высказывать свой приговоръ; посредствомъ декрета, обрекавшаго на гражданскую смерть и конфискацію имущества всѣхъ эмигрантовъ «обоего пола», включая сюда и бѣглецовъ и даже возвратившихся; посредствомъ декрета, устанавливавшаго въ каждой общинѣ таксу на состоятельныхъ людей съ цѣлью привести въ соотвѣтствіе цѣну хлѣба съ заработною платою; посредствомъ декрета, обязывавшаго всѣхъ заявлять властямъ о каждомъ мѣшкѣ хлѣба въ запасѣ; посредствомъ декрета, устанавливавшаго максимальную цѣну на всѣ товары и принудительный заемъ у богатыхъ въ милліардъ ливровъ; посредствомъ декрета организовать во всѣхъ большихъ городахъ армію изъ санкюлотовъ, чтобъ держать «аристократовъ подъ пиками»; наконецъ, посредствомъ декрета, учреждавшаго Комитетъ общественнаго спасенія и создавшаго этимъ центральный моторъ для приведенія въ скорѣйшее движеніе всѣ эти острыя косилки для скашиванія состояній и жизней.
Къ этимъ механизмамъ общаго разрушенія они прибавляютъ еще одинъ, спеціально противъ себя. Они не только отпускаютъ своимъ соперникамъ въ Коммунѣ милліоны, которые имъ нужны, чтобы содержать свои шайки; они не только, подъ видомъ займа, предоставляютъ авансомъ разнымъ секціямъ сотни тысячъ франковъ, чтобы кормить своихъ договъ; но въ послѣднихъ числахъ марта, какъ разъ, когда они случайно были спасены отъ перваго вторженія якобинской толпы въ Конвентъ, — они распорядились избраніемъ въ каждой секціи Комитета политической полиціи (С. de surveillance) съ полномочіемъ производить домовые обыски и обезоруживать подозрительныхъ; они позволяютъ этимъ комитетамъ производить аресты и налагать таксы на отдѣльныхъ лицъ; они приказываютъ, для облегченія этой операціи, чтобы на дверяхъ каждаго дома былъ вывѣшенъ четко написанный списокъ всѣхъ его жильцовъ, съ обозначеніемъ имени, фамиліи, прозвища, возраста и профессіи.
Въ довершеніе всего, члены большинства Конвента и самихъ себя предоставили на жертву якобинскимъ полицейскимъ комитетамъ, постановивъ, что, не взирая на свою неприкосновенность, и представители французской націи могутъ быть, въ случаѣ доноса, преданы суду.
Якобинскіе хулиганы въ новыхъ полицейскихъ комитетахъ сумѣли воспользоваться предоставленной имъ тиранической властью. Они ввели якобинскіе паспорты, такъ называемыя гражданскія свидѣтельства, cartes сіviques, удостовѣрявшія благонадежность въ якобинскомъ смыслѣ прописаннаго въ нихъ лица. Всякій, кто не могъ добыть себѣ такого свидѣтельства, считался подозрительнымъ человѣкомъ и подлежалъ аресту или всевозможнымъ мытарствамъ. Но и свидѣтельства благонадежности не спасали отъ якобинской тираніи. Комитетамъ было предоставлено право производить наборъ въ своихъ участкахъ, и якобинскіе сыщики забирали для отправленія на войну противъ вандейцевъ сыновей буржуазныхъ семействъ: этимъ способомъ они разсчитывали очистить Парижъ отъ 12.000 антиякобинцевъ и свою секцію отъ неудобной оппозиціи.
«Держа одной рукой обывателя за шиворотъ, якобинская полиція другой рукой роется въ его карманѣ». Полицейскіе комитеты вырабатываютъ прогрессивный налогъ, суровый не только самъ по себѣ, но и по способу своего взиманія: треть должна быть представлена въ теченіе двухъ сутокъ, вторая треть — въ теченіе двухъ недѣль, а третья — въ теченіе мѣсяца. Всякое замедленіе обрекало на тяжелыя пени. Вся система была разсчитана на осуществленіе финансоваго идеала Робеспьера: нужно, чтобы и самый богатый изъ французовъ не имѣлъ болѣе 3.000 франковъ ренты.
Благодаря такимъ порядкамъ въ Парижѣ возникаетъ новый революціонный центръ — въ конфискованномъ домѣ епископа — l'Eveche, гдѣ образуется изъ такъ называемыхъ комиссаровъ секцій новый боевой комитетъ подъ покровительствомъ Коммуны и монтаньяровъ. Здѣсь вырабатывается петиція Конвенту, объявляющая 22 членовъ жиронды измѣнниками и требующая ихъ изгнанія. Петиція разносится по городу для собиранія подписей. Предлагая ее, говорятъ: «Не стоитъ читать, она уже принята большинствомъ секцій», — а то просто: «Подписывайте или не получите свидѣтельства благонадежности». Петиція вносится въ Конвентъ мэромъ Парижа отъ имени Коммуны и 35 секцій. Но большинство Конвента еще стойко: петиція признана клеветой. Конвентъ избираетъ слѣдственную комиссію изъ 12 жирондинцевъ, чтобы ревизовать дѣлопроизводство Коммуны и секцій и выяснить существованіе заговора противъ народнаго представительства. Въ то же время издается декретъ объ арестѣ Эбера и другихъ вождей заговора.
Наконецъ Конвентъ оказался достойнымъ своего высокаго положенія и призванія, возложеннаго на него страной. Но къ чему это могло теперь послужить? Гдѣ были исполнительные органы самодержавнаго собранія? Кто готовъ ему повиноваться?
Хулиганы, противъ которыхъ былъ направленъ декретъ Конвента, немедленно отозвались. Эберъ писалъ про жирондинцевъ въ своей газетѣ, которую военный министръ разсылалъ по войскамъ на казенный счетъ тысячами: «Ихъ смертный часъ насталъ, и когда ихъ нечистая кровь будетъ пролита, сторожевыя собаки аристократіи попрячутся въ свои норы, какъ 10 августа». А другой сентябрьскій герой, Анріо, встрѣтивъ портовыхъ рабочихъ, привѣтствовалъ ихъ: «Здорово, товарищи! вы намъ скоро понадобитесь для лучшей работы: не дрова, а трупы вы будете перевозить въ вашихъ телѣжкахъ».
— «Хорошо, хорошо, отвѣтилъ одинъ изъ рабочихъ полупьянымъ голосомъ, мы сдѣлаемъ то, что уже дѣлали 2 сентября: это намъ доходъ».
Но эти неистовые крикуны были только статистами, которыхъ изъ-за кулисъ направляли главные вожди якобинцевъ. Робеспьеръ еще 3 апрѣля сладкорѣчиво установилъ программу дѣйствія: «Пусть добрые граждане соединятся въ своихъ секціяхъ и принудятъ насъ арестовать невѣрныхъ депутатовъ». Этотъ лозунгъ и былъ осуществленъ 31 мая. Но главнымъ дѣятелемъ на практикѣ былъ и на этотъ разъ Дантонъ. И какъ о революціи 10 августа противъ конституціонной монархіи, такъ и о революціи 31 мая противъ представительства французскаго народа, онъ былъ въ правѣ воскликнуть: «Это я вызвалъ этотъ бунтъ».
Катастрофа жирондинцевъ однако разыгралась въ трехъ актахъ. Понадобилось три приступа революціонной волны на Конвентъ, чтобы выплеснуть изъ него послѣднихъ идеологовъ революціи и превратить его въ простое орудіе клубнаго хулиганства. Въ засѣданіи 27 мая посредствомъ насилій надъ предсѣдателями изъ жирондинцевъ, участія галерей и депутатовъ изъ секцій удалось послѣ полуночи провести среди общаго шума и темноты, не дозволявшей разглядѣть, кто сидѣлъ, кто вставалъ, два декрета объ освобожденіи Эбера съ товарищами и упраздненіи слѣдственной комиссіи изъ жирондинцевъ.
Но послѣдніе все еще обладали въ Конвентѣ нѣкоторымъ большинствомъ. На другой день большинствомъ 279 противъ 228 они возстановили слѣдственную комиссію, но не провели декрета объ арестѣ бунтовщиковъ.
Это придало сторонникамъ бунта еще большее озлобленіе, и они снова прибѣгли къ давно испытанному средству. Городская секція подъ предсѣдательствомъ главаря сентябрьской рѣзни Мальяра приглашаетъ другія секціи избрать по два комиссара съ «безграничными полномочіями». Въ 33 секціяхъ, или опустѣвшихъ или терроризованныхъ, этотъ маневръ удается, и 66 комиссаровъ собираются и избираютъ изъ своей среды исполнительный комитетъ въ 9 членовъ. 31 мая въ 6 часовъ утра этотъ комитетъ отправляется въ Коммуну и объявляетъ ей, что она распущена. Эта революціонная Коммуна безропотно уступаетъ мѣсто новой революціи; но представители захватнаго права великодушно возстановляютъ ее именемъ народа. Присоединивъ къ себѣ 60 комиссаровъ, эта новая диктатура вступаетъ во власть и прежде всего назначаетъ на постъ командира всей національной гвардіи Анріо. Повторяется комедія 27 мая. Петиціонеры, поддержанные галереями захватываютъ залъ; шумъ и крики прерываютъ засѣданіе, а вокругъ Конвента между батальонами національной гвардіи грозитъ разразиться раздоръ. Желая предотвратить его, большинство Конвента, не выдавая своихъ членовъ и жирондинскихъ министровъ, во всѣхъ другихъ отношеніяхъ удовлетворяетъ Коммуну, упраздняетъ свою слѣдственную комиссію, утверждаетъ постановленіе Коммуны о выдачѣ всѣмъ вооруженнымъ рабочимъ по 40 су въ день и т. д.
Эта уступчивость была понята бунтовщиками по-своему. Эберъ писалъ въ своей газетѣ: «Вы одержали только полъ-побѣды — всѣ эти интриганы еще живы». И Коммуна не поцеремонилась въ тотъ же вечеръ распорядиться арестомъ жирондинскихъ министровъ. Слѣдующій день прошелъ въ подготовленіяхъ, и утромъ 2 іюня Конвентъ былъ въ западнѣ. Національная гвардія поставлена за мостомъ, а самый Конвентъ окруженъ авангардомъ революціи съ пушками Анріо. Изъ Конвента никого не выпускаютъ. Одинъ изъ членовъ, пытавшійся выйти, возвращается съ разорванной сорочкой. Семь часовъ Конвентъ въ осадѣ, и когда онъ высылаетъ Анріо приказъ, требующій удаленія вооруженной силы, получаетъ отъ него отвѣтъ, что ему плевать на предсѣдателя и на все Собраніе, и если ему въ теченіе часа не выдадутъ 22 членовъ, онъ разгромитъ Собраніе.
Многихъ изъ жирондинцевъ нѣтъ въ Собраніи, четверо пришедшихъ слагаютъ съ себя депутатскія полномочія. Всѣхъ дольше борется, схватившись за трибуну, не жирондинецъ — бретонецъ Ланжюине. Напрасно Лежандръ ему кричитъ: «Сходи или я тебя зашибу». Въ это время слащавый риторъ Бареръ совѣтуетъ Конвенту прекратить засѣданіе и перенести его среди вооруженной силы, которая его защититъ. Конвентъ поднимается и выходитъ; предсѣдатель, дантонистъ Эро-де-Сешель, читаетъ Анріо декретъ Собранія, но самъ Дантонъ вполголоса его предупреждаетъ, чтобы онъ не поддавался, и по командѣ Анріо кавалерія вынимаетъ сабли, пѣхота цѣлится въ депутатовъ, а канониры съ зажженными фитилями становятся у пушекъ. Маратъ прибѣгаетъ со своими оборванцами и кричитъ: «Пусть честные депутаты возвращаются на свои мѣста». Якобинцы втаскиваютъ на трибуну паралитика Кутона, друга Робеспьера, и онъ вѣщаетъ сладкимъ голосомъ: «Теперь вы убѣдились, граждане, что вы засѣдаете въ полной свободѣ», и тутъ же предлагаетъ, при восторженныхъ крикахъ съ галерей, арестъ не только 22 жирондинцевъ, давно намѣченныхъ, но и членовъ комиссіи двѣнадцати съ министрами Клавьеромъ и Лебреномъ. Никто не возражаетъ. Физическая усталость и ужасъ овладѣваютъ Собраніемъ. Многіе разсуждаютъ, что «судьба исключаемыхъ уже не такъ горька — сидѣть у себя дома въ безопасности». Другіе кричатъ: «Лучше отказаться отъ голосованія, чѣмъ измѣнить своему долгу». Этой лазейкой, этой мнимой сдѣлкой съ совѣстью пользуются двѣ трети Народнаго собранія, объявляя, что они не принимаютъ участія въ голосованіи. За исключеніемъ пятидесяти правыхъ, голосующихъ за жирондинцевъ, монтаньяры, усиленные бунтовщиками и зрителями, усѣвшимися среди нихъ, одни голосуютъ и выносятъ требуемый декретъ.
«Такимъ образомъ Конвентъ самъ себя искалѣчилъ, онъ навсегда придавленъ и становится правительственной машиной къ услугамъ политической шайки. Завоеваніе якобинцами Франціи завершено, и подъ давленіемъ власти завоевателей теперь можетъ свободно работать гильотина».
Такъ заканчиваетъ Тэнъ второй томъ своей исторіи революціи. Прежде, чѣмъ перейти къ слѣдующему, упомянемъ о судьбѣ политическихъ фантазёровъ, погибшихъ въ борьбѣ съ дикими фанатиками, которымъ они своими ошибками проложили путь къ власти. Въ постигшемъ ихъ бѣдствіи ихъ особенно должно было мучить разочарованіе въ народѣ, который ихъ такъ слабо поддержалъ.
Громадное большинство населенія стояло на сторонѣ порядка, умѣренности и цивилизаціи; оно, поэтому, сочувствовало жирондинцамъ и держало ихъ сторону даже послѣ изгнанія ихъ изъ Конвента, но не находило въ себѣ энергіи и самоотверженія, чтобы подняться за нихъ противъ парижскихъ узурпаторовъ. У Тэна превосходно изображена эта политическая апатія народной массы, проявившаяся по отношенію къ жирондинцамъ, когда они послѣ 31 мая принуждены были бѣжать изъ Парижа. Они сначала направились въ Нормандію, но, не нашедши тамъ поддержки, на которую разсчитывали, выступили оттуда, переодѣвшись солдатами, съ батальономъ бретонскихъ добровольцевъ. По дорогѣ бѣглецы имѣли случай познакомиться съ истиннымъ настроеніемъ того народа, которому они приписывали ясное сознаніе своихъ правъ и политическую иниціативу. «Мнимые граждане и республиканцы», съ которыми имъ приходится имѣть дѣло, — въ сущности ничто иное, какъ бывшіе подданные Людовика XVI и будущіе подданные Наполеона, т.-е. «администраторы и управляемые съ дисциплиной въ сердцѣ и инстинктомъ субординаціи, нуждающіеся въ правительствѣ, какъ бараны въ пастухѣ и въ сторожевой собакѣ», готовые повиноваться имъ, даже если бы пастухъ оказался мясникомъ, а собака волкомъ, лишь бы они сохранили обычный внѣшній видъ. Въ батальонѣ добровольцевъ начинаютъ поговаривать, что такъ такъ конституція принята и Конвентъ признанъ, то не слѣдуетъ защищать депутатовъ, объявленныхъ Конвентомъ внѣ закона; послѣ этого депутаты отдѣляются отъ батальона, и ихъ маленькая партія идетъ особнякомъ. Такъ какъ ихъ 19 человѣкъ, энергическихъ и хорошо вооруженныхъ, то власти мѣстечекъ, черезъ которыя имъ приходится слѣдовать, не противятся силою ихъ проходу; пришлось бы драться, а рѣшиться на это превосходитъ служебное рвеніе чиновника; кромѣ того, населеніе равнодушно или даже симпатизируетъ бѣглецамъ. Но ихъ стараются задержать, иногда даже окружить или напасть на нихъ врасплохъ, «ибо противъ нихъ изданъ приказъ о задержаніи, переданный по іерархической лѣстницѣ (filière), и всякій мѣстный начальникъ считаетъ себя обязаннымъ исполнить свой долгъ жандарма»...
Однако равнодушіе населенія къ судьбѣ жирондинцевъ объясняется не однимъ только бюрократическимъ строемъ государства, но и характеромъ современнаго общества, насчетъ котораго нерѣдко ошибаются революціонные фантазёры. Французскій народъ, привыкшій въ теченіе вѣковъ безмолвно повиноваться всѣмъ распоряженіямъ, приходившимъ изъ столицы, съ невѣроятною легкостью перешелъ изъ-подъ власти вѣковой династіи подъ власть негаданныхъ и невѣдомыхъ ему узурпаторовъ. Такое равнодушіе массы, разрозненной, чуждой политикѣ и занятой своими дѣлами, находитъ себѣ объясненіе. Подъ увлеченіемъ политическими теоріями продолжаютъ жить соціальныя привычки. «Въ силу одного того, — говоритъ Тэнъ, — что человѣкъ родился и долго жилъ среди стародавняго общества, онъ принялъ на себя его отпечатокъ, и житейская практика этого общества осадилась въ немъ въ формѣ закоренѣлыхъ чувствъ. Если это общество организовано и цивилизовано, то каждый изъ его членовъ невольно пріобрѣлъ уваженіе къ собственности и къ человѣческой жизни, и у большинства это уваженіе укоренилось очень глубоко. Простая теорія, даже общераспространенная, еще не въ состояніи разрушить его; она имѣетъ успѣхъ лишь въ рѣдкихъ случаяхъ, когда нападаетъ на натуру грубую или злобную; для того, чтобы получить перевѣсъ въ человѣкѣ, ей нужны изрѣдка встрѣчающіеся люди, унаслѣдовавшіе старинные разрушительные инстинкты, люди отсталые, въ которыхъ дремлютъ страсти другого вѣка; только при такихъ условіяхъ теорія можетъ обнаружить всю свою злотворность, ибо она пробуждаетъ тогда свирѣпые и грабительскіе инстинкты варвара, рейтера, инквизитора и паши. Наоборотъ, у громаднаго большинства, что бы тамъ ни было, честность и гуманность всегда остаются мощными побужденіями. Вышедшіе почти всѣ изъ средней буржуазіи, наши законодатели, каково бы ни было временное броженіе (effervescence) ихъ мозга, въ большинствѣ остаются въ сущности тѣмъ, чѣмъ были до тѣхъ поръ — адвокатами, прокурорами, торговцами, духовными лицами или медиками стараго порядка, — и тѣмъ же останутся и впослѣдствіи, сдѣлавшись послушными администраторами и ревностными чиновниками имперіи, а именно цивилизованными людьми обыкновеннаго пошиба, представителями буржуазіи XVIII и XIX вѣка».
Рис. 19. Жирондинцы всходятъ на эшафотъ.
Однако Тэнъ извлекъ изъ описанной имъ борьбы еще другой урокъ, выходящій за предѣлы чисто исторической задачи и способствующій разрѣшенію культурно-исторической проблемы. Психологическія наблюденія въ исторіи якобинства послужили Тэну къ выясненію основного положенія, что современная культура даже у передовыхъ народовъ — этотъ плодъ многовѣковой умственной и нравственной энергіи — лишь тонкій поверхностный слой, который легко можетъ быть поврежденъ или даже снесенъ, и что тогда подъ нимъ обнаруживается первобытный дикарь съ своими животными инстинктами. Такому внезапному исчезновенію съ трудомъ нажитаго культурнаго капитала особенно легко содѣйствуютъ сильныя общественныя потрясенія и перевороты. Въ XVII вѣкѣ Локкъ, слѣдуя отвлеченному раціоналистическому методу, доказывалъ, что революція возстановляетъ естественное состояніе, т.-е. возвращаетъ человѣку свободу и автономію, которою онъ пользовался до вступленія въ общественный договоръ. Противникъ раціоналистическаго мышленія, Тэнъ доказываетъ, что исчезновеніе общественнаго и государственнаго порядка ведетъ къ возстановленію естественнаго, т.-е. первобытнаго человѣка съ его неукрощенными культурой дикими инстинктами и необузданными страстями. Вотъ почему психологъ Тэнъ такъ дорожитъ сохраненіемъ общественнаго порядка и съ такимъ жаромъ напоминаетъ (plaide) всѣмъ стоящимъ на стражѣ этого порядка — ихъ обязанности. Психологическое здоровье индивидуальнаго человѣка, нормальное дѣйствіе его психическихъ функцій обусловливается извѣстнымъ равновѣсіемъ ихъ, которое легко можетъ быть нарушено; всякое такое нарушеніе имѣетъ своимъ послѣдствіемъ патологическое извращеніе психическаго строя, омраченіе умственныхъ представленій, преобладаніе дурныхъ и злобныхъ инстинктовъ надъ благотворными. Но это равновѣсіе, обусловливающее собою психическое здоровье, можетъ быть нарушено у отдѣльныхъ людей и у цѣлыхъ массъ не одними только физіологическими или психологическими процессами, но и процессами соціологическими, крутымъ измѣненіемъ или постепеннымъ извращеніемъ общественной и государственной среды, въ которой привыкъ жить человѣкъ и которая сдерживаетъ его страсти.
Поэтому вопросъ о нормальной организаціи общественной среды пріобрѣтаетъ для психолога первостепенную важность; психологъ по необходимости становится соціологомъ, а потому и мы, познакомившись съ психологіей Тэна, перейдемъ къ его соціологіи.