Книга И. Тэна совершила переломъ въ сужденіяхъ о французской революціи 1789-95 годовъ. Она не только вынесла на поверхность исторіи огромную массу фактовъ прежде неизвѣстныхъ, или не замѣчаемыхъ, она не только ярко освѣтила такія стороны революціоннаго движенія, которыя оставались въ тѣни, — но она замѣнила самую мѣрку этого движенія новою. Такое крупное явленіе въ современной исторіографіи должно было привлечь къ себѣ вниманіе всѣхъ изучающихъ исторію, и особенно преподавателей ея. Это и побудило меня посвятить четыремъ томамъ «Исторіи возникновенія современной Франціи» — Тэна рядъ отдѣльныхъ очерковъ, которые появились на страницахъ «Вѣстника Европы». Ознакомленіе читателей съ книгой Тэна я считалъ тѣмъ болѣе важнымъ, что русское общество знакомилось съ французской революціей лишь по апологіямъ ея, Тьера, Мишле и Луи Блана, — а книга Тэна не находила себѣ переводчика.
Сочиненіе Тэна не учебникъ исторіи революціи, въ которомъ отмѣчаются годъ за годъ, съ извѣстной равномѣрностью выдающіяся событія эпохи. Онъ едва касается дипломатической и военной исторіи революціи, которая такъ часто служила другимъ историкамъ отводомъ глазъ отъ внутреннихъ насилій и террора. Тэнъ не пересказываетъ обще-извѣстное, но за то обогащаетъ исторію революціи новыми фактами и освѣщаетъ сконцентрированнымъ свѣтомъ существенныя ея стороны, невыясненныя его предшественниками, — прежде всего происхожденіе революціи. До Тэна указывали, какъ на причину революціи, только на разные недостатки стараго порядка, не принимая во вниманіе, что эти недостатки требовали реформъ, а не революціи. Тэнъ впервые выяснилъ, какую существенную роль при ея возникновеніи игралъ и какое вліяніе имѣлъ на ея ходъ революціонный духъ — l’esprit révolutionnaire, — обуявшій руководящіе классы французскаго общества. Тэнъ превосходно анализировалъ этотъ духѣ, и его происхожденіе. Какъ извѣстно, Тэнъ былъ спеціалистомъ въ психологіи и давно настаивалъ на примѣненіи психологическаго анализа къ исторіи. Въ данномъ случаѣ онъ самъ оправдалъ свой методъ въ блестящемъ опытѣ.
Торжество революціоннаго духа, т. е. настроенія, сложившагося изъ вѣры въ отвлеченныя политическія догмы, изъ политическихъ страстей и классовыхъ интересовъ — обусловливалось обстоятельствами, также впервые выясненными Тэномъ. Когда по Франціи разнеслась вѣсть, что король созываетъ Генеральные штаты, или народъ, какъ толковали этотъ актъ, Францію охватила смута, стихійная анархія — l’anarchie spontanée, какъ ее называетъ Тэнъ. На описаніе этой смуты и собираніе фактовъ, ее характеризующихъ, Тэнъ положилъ не мало труда; и читатель выноситъ изъ книги Тэна впечатлѣніе, что задолго до открытой революціи въ Парижѣ вся Франція уже была охвачена революціей, состоявшей въ томъ, что вездѣ буйствовала толпа, а власти вездѣ бездѣйствовали. Въ деревняхъ анархія выражалась въ погромахъ, пожарахъ, грабежахъ, уничтоженіи чужой собственности и прекращеніи всякихъ платежей, частныхъ и казенныхъ. Въ городахъ анархія проявлялась въ насильственномъ уничтоженіи заставъ для сбора акциза, также въ грабежахъ и всеобщемъ неповиновеніи.
Эта стихійная анархія поддерживалась тѣмъ, что въ самомъ началѣ революціи центральная власть была парализована. Генеральные штаты провозгласили себя Національнымъ собраніемъ, а это собраніе присвоило себѣ несмотря на протестъ короля — учредительную власть. Съ этой минуты во Франціи не было болѣе правительственной власти: королевская власть была подорвана, а многоголовое Учредительное собраніе не представляло собою правительства. Такимъ образомъ анархія становилась во Франціи хронической, или, по выраженію Тэна, за стихійной послѣдовала анархія, упроченная законодательствомъ. Дѣло въ томъ, что Учредительное собраніе, разрабатывая новую организацію Франціи и оставляя за королемъ и его министрами исполнительную лишило ихъ всякихъ исполнительныхъ органовъ, а всю административную и судебную власть поручило мѣстнымъ выборнымъ органамъ, съ весьма слабымъ іерархическимъ подчиненіемъ другъ другу и съ предоставленіемъ муниципалитетамъ, т. е. городскимъ и волостнымъ управамъ, не только завѣдываніе полиціей и городской милиціей, но и распоряженіе мѣстными войсковыми отрядами.
Недостатки конституціи 1791 г. были и прежде выставлены на видъ ея критиками, но еще никто изъ нихъ не давалъ такой полной и обоснованной картины внутренней анархіи Франціи, какъ Тэнъ, и никто не выяснилъ такъ убѣдительно, какъ онъ, ея неминуемыя послѣдствія.
Въ государствѣ, утратившемъ свой центральный органъ, возникаетъ, если оно живуче, новый вмѣсто прежняго — лучшій, или худшій. Такъ было и во время французской революціи. Прежніе ея историки, исключительно посвящая свое вниманіе засѣданіямъ законодательныхъ собраній, не замѣчали знаменательнаго факта, — что преобладающая въ государствѣ сила мало- по-малу сосредоточивалась внѣ этихъ собраній. Колыбелью этой, новой силы были политическіе клубы, преимущественно якобинскій. Въ выясненіи и должной оцѣнкѣ этого факта заключается капитальная заслуга Тэна. Съ полнымъ основаніемъ онъ озаглавливаетъ эпохи революціонной исторіи не названіемъ смѣнявшихся законодательныхъ собраній, а ролью, съигранною якобинцами: за эпохой анархіи у него слѣдуетъ эпоха завоеванія Франціи якобинцами (la conquête jacobine), а за этимъ — эпоха владычества якобинцевъ (le gouvernement jacobin). Въ этихъ отдѣлахъ своей исторіи Тэнъ снова становится неутомимымъ изслѣдователемъ, собирающимъ безконечную вереницу фактовъ (les petits faits) для своей исторической картины — роста якобинскаго владычества и его послѣдствій, но эта кропотливая работа снова освѣщается психологическимъ методомъ.
Тэнъ задолго до своего обращенія къ исторіи призналъ якобинца господствующимъ типомъ французской революціи — подобно типу пуританина въ англійской революціи; отсюда необходимость психологическаго объясненія происхожденія этого типа. Здѣсь, въ своей исторіи революціи, онъ и даетъ обстоятельное объясненіе происхожденія этого типа изъ взаимодѣйствія психическихъ чертъ и вліянія историческаго момента. Затѣмъ онъ слѣдитъ за постепеннымъ обостреніемъ этого типа, размноженіемъ его и захватомъ власти въ Конвентѣ, выразившемся въ организаціи чисто якобинскаго Комитета общественнаго спасенія, ознаменовавшаго собою наступленіе систематическаго террора. Послѣдній отдѣлъ книги посвященъ характеристикѣ этого террора и подведенію его итоговъ, при чемъ оказывается, что ужасы гильотины, обращенные преимущественно противъ имущихъ классовъ, представляли собою лишь небольшую часть страданій, обрушившихся на французскій народъ при якобинскомъ владычествѣ.
Критическій анализъ, которому Тэнъ подвергаетъ государственныя и соціальныя теоріи якобинства, посредствомъ изложенія ихъ фактическихъ результатовъ, тѣмъ вразумительнѣе, что онъ противополагаетъ этимъ теоріямъ истинные принципы человѣческаго общежитія, которые одни лишь въ состояніи предохранить демократію отъ одичанія, отъ состоянія тѣхъ дикарей, которые, по словамъ Монтескьё, срубали дерево, чтобы воспользоваться его плодами.
Печатая въ свое время свои критическіе очерки книги Тэна о революціи, я былъ далекъ отъ мысли, что мнѣ придется быть очевидцемъ аналогическаго потрясенія въ Россіи. Издавая теперь отдѣльной книгой эти очерки съ необходимыми дополненіями и измѣненіями, я полагаю, что освѣщеніе, данное Тэномъ французской революціи, имѣетъ въ настоящее время для русскихъ читателей новый интересъ, являясь въ то же время освѣщеніемъ и недавно пережитыхъ ими событій. И мы пережили возраставшее за послѣднія десятилѣтія революціонное настроеніе, слагавшееся изъ вѣры въ отвлеченныя неясныя теоріи, и изъ идеализаціи политическихъ революцій, основанной на простой подражательности и плохомъ знакомствѣ съ исторіей, — настроеніе, захватившее даже людей, стоявшихъ близко къ наукѣ и къ практической общественной дѣятельности. И мы пережили тяжелый политическій кризисъ, когда люди, призванные къ участію въ законодательствѣ, протянули руки къ правительственной власти и, грозя возстаніемъ и гнѣвомъ народа, требовали, чтобы «исполнительная власть» покорилась имъ. На нашихъ глазахъ уже намѣчалась и сила, собиравшаяся опутать Россію своими сѣтями на подобіе якобинской организаціи. На другой день послѣ объявленія манифеста 17-го октября съѣздъ главныхъ дѣятелей освободительнаго движенія опубликовалъ свой манифестъ, въ которомъ объявилъ «задачей конституціонно-демократической партіи достиженіе Учредительнаго собранія, «при чемъ Государственная Дума можетъ служить для партіи лишь однимъ изъ средствъ на пути къ осуществленію той же цѣли, съ сохраненіемъ постоянной и тѣсной связи съ общимъ ходомъ освободительнаго движенія внѣ Думы». — Для достиженія своей цѣли съѣздъ предначерталъ организовать повсюду губернскіе и порайонные комитеты партіи съ подчиненіемъ ихъ центральному комитету, предоставлявшему себѣ общее руководство. Въ воззваніи къ народу центральный комитетъ заявлялъ, что «самъ народъ долженъ черезъ своихъ выборныхъ управлять всѣми дѣлами въ государствѣ, писать законы и устанавливать порядки». Послѣднее же слово этого воззванія гласило: «А когда придетъ время выбирать народныхъ представителей, надо сдѣлать такъ, какъ укажетъ комитетъ партіи, потому что, если дѣйствовать вразбродъ, выбирать кому кто приглянется, то никто не попадетъ въ Думу изъ тѣхъ, кому надо попасть для пользы народа{1} — А что могло бы изъ этого выйти, объ этомъ подробно свидѣтельствуютъ два тома Тэна о хозяйничаньи якобинцевъ во Франціи. Къ счастью, эти затѣи не осуществились. Въ этомъ отношеніи аналогія между французской революціей и «освободительнымъ движеніемъ» прерывается. Россія вышла изъ смутной годины съ обновленнымъ, повышеннымъ политическимъ строемъ и съ законодательной, обѣщающей развитіе экономическаго благосостоянія и культурный подъемъ массы сельскаго населенія. Въ высшей степени характерно при этомъ, что поборники «освободительнаго движенія», во всемъ руководившіеся примѣромъ революціи 1789 г., отступили отъ нея именно въ этомъ отношеніи. Французская революція была, по крайней мѣрѣ въ своемъ началѣ, дѣйствительно тельнымъ движеніемъ, избавивши милліоны французскихъ крестьянъ отъ пережитковъ старины и стѣснительныхъ сервитутовъ и сдѣлавши ихъ свободными собственниками земли.
Мы заключаемъ наше предисловіе историческимъ воспоминаніемъ, которое можетъ послужить оправданіемъ и самой книги. Послѣ террора молодая графиня де Шатенэ, семья которой была одной изъ его жертвъ, встрѣтилась въ знакомой семьѣ въ городкѣ Шатильонѣ съ 26-лѣтнимъ, молчаливымъ, генераломъ Бонапарте, на пути его въ Парижъ. Между ними завязался разговоръ, продолжавшійся четыре часа. Рѣчь коснулась, конечно, и террора. Наполеонъ объяснилъ своей собесѣдницѣ, что армія была непричастна къ террору, даже мало знала о немъ. Онъ прибавилъ къ этому, что можно дѣлать зло, можно даже много его натворить, не будучи на самомъ дѣлѣ злодѣемъ; какая нибудь подпись, необдуманно сдѣланная, можетъ стоить жизни многочисленныхъ жертвъ. «Картины, сказалъ онъ, на которыхъ бы развертывалось, въ дѣйствіяхъ и сценахъ, зло, проистекшее отъ рѣшенія, принятаго необдуманно, вотъ что слѣдовало бы часто выставлять передъ глазами людей; и тогда человѣчество находило бы въ нихъ самихъ охрану и убѣжище отъ грозящаго ему зла».
«Тысячи разъ, прибавила разсказчица, эта мысль приходила мнѣ на память».
В. Герье