Проваляться в больнице Мишке Волдырю пришлось долго, — его придавило пулеметною установкой, порядком измяло и перешибло два ребра. Была середина мая, веселый праздник давно уже прошел, когда он, хворый и зеленый, вышел из больницы.
Теперь он сидел с Ленкой и Кочерыжкой, своими друзьями, позади вокзала Северных железных дорог, в пустой теплушке на запасных путях.
Свежее весеннее солнце бродило по небу. Кочерыжка и Ленка сидели в дверях вагона, болтая ногами в воздухе, Мишка лежал пузом вниз, растянувшись на ворохе старой соломы.
— Ты, говорит, Мишка Волдырь, мне нравишься, из тебя может толк выйти. Может, и летчика из тебя можно сделать. Только, говорит, надо учиться.
— Мы и неученые проживем, — усмехнулся Кочерыжка.
— А чтоб учиться, надо, — говорит, — определиться в детский дом.
— Я на своем веку четырнадцать домов перебрал, ни один не пришелся по вкусу. Ни стань, ни ляг.
— Так вот, если, говорит, ты взаправду хочешь быть летчиком и учиться хочешь, ступай в детский дом. Я, говорит, тебе в этом деле помочь могу.
— А ты что, ответил? — спросила Лена.
— Ответил, что пойду. На цепь не посадят, — захочу — сбегу. А попробовать нужно.
— Дурак ты, как я посмотрю, — сказал Кочерыжка.
— А ты не обзывайся.
— Ладно уж. В восемь часов вставай, в восемь с половиной за стол, в девять — на уроки. И выругаться не смей и кури тишком. Ох, и терпеть же я этого не могу!
На путях, неподалеку от теплушки, показался маленький чумазый мальчишка, — чувашонок Турхан.
Кочерыжка сразу повеселел.
— Килькунда! — закричал он и замахал руками, — Килькунда, — поди сюда!
Чувашонок, шаркая большими сапогами, подошел к теплушке.
— Кай, кай, — отойди! — засмеялся Кочерыжка.
Чувашонок прищурился и тоже засмеялся.
Ему это уж так было привычно, что он не обижался. Он сел на буфер, валявшийся возле рельс и стал ежиться на солнце, как котенок.
— Одно в приюте хорошо, — шамовка! — облизнувшись, сказал Кочерыжка. — Бывало, кашей масляной напузишься, пузо — как футбол; упадешь пузом на пол, — подскочишь до потолка, — шик с отлетом! А теперь, если правду сказать, у меня портфель всегда пустой.
Он уныло похлопал себя по животу.
— Один раз я в хорошем доме был, — снова заговорил Кочерыжка. — Это перед тем как меня с Петькой накрыли. И к ребятам привык, и жучили мало, и кормили вволю. Только такой у меня случай там вышел. Мы с ребятами там мушки ставили: уголек в руку вдавишь, зажжешь, он курится. А ты терпи. Огонь под кожу уходит, а ты не поддавайся, — как будто тебе не больно. Заспорили мы тогда, можно ли утерпеть, если на жилу поставить. Другие пробовали, да окуснулись. А я ничего, выдержал. Только у меня не то, что волдырек, а целая болячка вскочила. Дрянь из нарыва — так и течет. Вот и сейчас шрам видать.
Чувашонок встал, подошел посмотреть шрам.
— Ишь ты! — покачал он головою.
— Ходил я тогда каждый день к докторице на перевязку. Докторица тоже добрая у нас была, — худая, просто кащейка. Скляночки у нее там, баночки, пузырьки — это я всегда смотреть люблю. А она мне все объясняет. Это, говорит, яд, видишь, череп и кости на наклейке. А это, говорит, чтобы уколы делать, кто слабый, а это — от чесотки мазь, а это — усыпительный порошок. Я тогда и обдумал: хорошо бы этим порошком горбатого черта, Дмитрия Сергеича, накормить. Ух, и не любили же мы его! А тут он как раз меня обидел. Я на собрании очень расшумелся, потому что не по правилу комитет выбирали, а он меня на середину комнаты вывел, — стой, говорит, как дурак. Я, значит, пузырек в карман, а потом к нему в комнату прошел, потихоньку в кашу ему подсыпал. Ну, думаю, поспишь ты у меня недельки две. Пузырьки переставила докторица, что ли, пересыпала ли, но только в моем пузырьке не усыпительный порошок оказался, а хина. Дмитрий Сергеич за кашу взялся, плеваться начал — горько. Тут дознались, сказали, я его отравить хотел. Пришлось мне из этого дома сбежать. Нет, я без детского дома обойдусь. Если бы там ремесло какое, а так — нет, не хочу.
— Мишка, вот, в приют идти собрался, — объяснила Ленка чувашонку.
— Нехараша в приют, — покачал головой Турхан. — Каждый тебе командовать.
— Так пойдешь? — спросил как-то вдруг Кочерыжка.
— Пойду, — решительно ответил Мишка Волдырь, — Матвей Никанорыч поумней нас будет. Летчик он.
Ребята долго молчали. Кочерыжка грыз длинную желтую соломинку; откусит кусочек и сплюнет.
— Мишка, ты ему скажи, пусть и меня определит, — тихо сказала Ленка.
— Это он сможет, Он такой человек, что все сможет. Летчик! — уверенно тряхнул головой Мишка Волдырь.
Так случилось, что Мишка Волдырь и его приятельница Ленка попали в детский дом № 36.