Москва, 14 февраля 1925 г.
Милый друг,
Мочи нет, как хочется написать тебе длинное письмо. Стану писать о текущем, как если бы рассказывал; а тебе верно будет любопытно и это будничное нашей жизни.
Мокро, тепловато, туман, дворники скалывают лед с мостовой. Совсем зимы не было, все такая гниль; мало дров ушло и не мерзли, хоть я кашляю, кашляю. Снега было очень мало, во многих местах будут пересеивать озимые. Я сейчас вернулся, ходил на Арбат покупать белье. Знаешь Верховского, поэта?1 Он живет этот год в Москве, для заработка, а жена с двумя детьми -- в Петербурге. Живет он здесь у Майи, -- верно и ее помнишь, такая маленькая, французская поэтесса2. Живет он впроголодь; готовит и сдает по частям для Гос. Издат. сочинения Пушкина, но платят ему так мало и так трудно, что не каждый день и обедать можно; а семье он может посылать столько, что они там втроем живут на 40 коп. в день. Он у нас часто бывает, мы его очень любим, а я у него конечно никогда -- я вообще никуда не хожу в гости. Только вот на прошлой неделе Б[орис] Н[иколаевич] предложил прочитать у меня написанное начало его нового романа "Москва"3; я захотел позвать Верх. и пошел к нему. Что я увидел там, трудно описать. Это в глухом переулке за Остоженкой; дом обветшалый, загрязненный, квартирка нищенская и до того запущенная, неметенная, непроветренная, холодная, что сердце сжимается. Майя все тоскует и весь день лежит на диване, только встанет пойти в Кубу пообедать и на урок. А у Верх. в комнате -- ужас: постель, стол с наваленными книгами и бумагами, с табаком и окурками на книгах и всюду, низко грязный потолок, холодно и не проветрено, -- до потолка стоит он сам, огромный, лохматый, с милой улыбкой в чаще бороды и усов. Чаю не пил, Майя сегодня не вставала, пойдет обедать. Не знаю, есть ли под этим смятым одеялом простыни, но на подушке наволочка страшная, черная от грязи; оказывается -- одна, переменить нечего. Говорю: дайте в стирку, а пока покройте подушку полотенцем; оказывается -- и полотенца нет. Больше я не решился расспрашивать. Так вот, я раздобыл 5 руб. и теперь купил ему 2 готовых наволочки, 2 полотенца и 2 носовых платка, -- потому что он как-то упомянул, что у него 1 носовой платок. Одежда на нем оборванная, -- нищий да и только. А ведь он прив[ат]-доц[ент], с большими знаниями по франц. и русской литературе, талантливый поэт -- и необычайной чистоты человек.
Б.Н. читал весь вечер, ты знаешь, что я его обожаю, -- мне очень понравилось; глубоко задумано и великолепно на мой взгляд вырисовано; язык прежний, как в "Пет[ербурге]". А несколько дней спустя в Акад[емии] Худ[ожественных] Н[аук] был Пушкинский вечер, годовщина смерти, -- и речь говорил Б.Н., 1 1/2 часа. Были опасения, что он ляпнет что-нибудь неподходящее, как с ним бывает, но он был корректен, говорил хотя не очень вдохновенно, но интересно. А после него артисты читали и пели из Пушкина, в том числе Качалов4 с Тарасовой5 прелестно сыграли две сцены из "Кам[енного] Гостя". Тарасова очень красива и очень симпатична; я говорил с нею, она тотчас спросила про тебя и говорила о тебе много лестного и просила написать тебе ее привет.
Всю прошлую неделю я был занят посторонним делом: Совнарком отпустил 200.000 руб. на печатание научных трудов по всей России; деньги, конечно, ничтожные. Главнаука разослала запрос во все ученые учреждения и общества страны, и отовсюду стали поступать заявки. Теперь была выбрана комиссия из 10 человек -- ученых по разным специальностям, в том числе и я. Мы заседали четыре дня почти сплошь, обсуждали каждое заглавие,-- а их были сотни и сотни, в общем около двенадцати тысяч печ. листов, и решали, на какую книгу дать деньги, какую отложить до следующей ассигновки, и т.д. Было утомительно, но и в высшей степени интересно; специалист из членов Комиссии докладывал о заявках по его специальности, раскрывая ход своей науки, рассказывая о данном научном открытии, которому посвящена книга, -- и так перед нами прошла вся огромная и удивительная научная деятельность России за шесть лет, деятельность людей, живших в холоде, голоде, уплотнениях, и т.п. Этих денег хватит на издание лишь одной тысячи печ. листов,-- но и то уже хорошо.
Забыл прошлый раз написать, что книги для Варв[ары] Гр[игорьевны], т.е. романы, ты можешь посылать по моему адресу в Академию, так:
Москва, Академия Художественных наук,
ул. Кропоткина, д.32, для меня.
На днях пошлю тебе пару книг по моему выбору.
Привет Анне Елеазаровне и тебе от М.Б. и меня.
Обнимаю тебя. Твой М.Г.
1 Юрий Никандрович Верховский (1878-1956), поэт, историк литературы, переводчик. Занимался изучением пушкинского времени, в частности, творчества Е.А. Боратынского и А.А. Дельвига.
2 Вероятно, Майя Кудашева-Кювилье (1895-1985), французская поэтесса и переводчица. См. о ней; Е.К. Герцык. ВОСПОМИНАНИЯ, с. 143-145; М.А. Волошин. ВОСПОМИНАНИЯ. -- "Slavica Hierosoümitana", V-VI, c.501-521.
3 Белый называл романом МОСКВА (т. I-II) предварительные материалы, которые впоследствии вылились в романы МОСКОВСКИЙ ЧУДАК, МОСКВА ПОД УДАРОМ и МАСКИ. (См. об этом: А.В. Лавров. РУКОПИСНЫЙ АРХИВ АНДРЕЯ БЕЛОГО В ПУШКИНСКОМ ДОМЕ. -- в "Ежегоднике Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1978 г.", с.38-41; см. также ВОСПОМИНАНИЯ О БЕЛОМ К.Н. Бугаевой, с.135-222). У Гершензона Белый, по-видимому, читал первые главы МОСКОВСКОГО ЧУДАКА, которые завершил в октябре-ноябре 1924.
4 Василий Иванович Качалов (наст. фам. Шверубович, 1875-1948), известный актер, в труппе МХТ с 1900.
5 Алла Константиновна Тарасова (1898-1973), актриса, ученица К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко. С 1916 -- во 2-й Студии МХТ, с 1924 -- в труппе МХТ.