1. H. И. АСТРАКОВУ
Москва, 1832 года. Февраль 11.
Почтеннейший Николай Иванович!
Придерживаясь древнему русскому правилу, что раскаяние есть пол-исправления, я принялся за перо, не для того, чтоб оправдываться, но для того, чтоб раскаяться и попросить прощения, которое надеюсь и получить. Я давно уже должен бы был переслать к вам Бруно и Систематику, по то хлопоты ученья, то хлопоты рассеянья так плотно заняли время, что не нашлось свободной минуты, которую бы я мог посвятить блаженной памяти Иордано Бруно и системе систем Максимовича. Второе напоминовение сделало меня подеятельнее, и вы получите Бруно. О Систематике еще не знаю, Максимовичу я вручил деньги, но книги еще не получал, а поелику он часто улетает и мир идеальный на поэзии тычинок, пестиков и спиральных сосудов, то и немудрено, что забудет; ежели же получите ее, то советую (извините в дерзости) прочесть это изящнейшее творение по сей части мира, философское направление и высокое понятие о науке -- и науках естественных.
Желал бы я сообщить вам что-нибудь новое, но где же взять? Москва -- мимо, политика -- мимо, шум светский -- мимо. Университет -- sta, viator! Это наша bien-aimée Ecole Normale, как говорит Кузень. <Тут> что нового? Наше отделение все так же изящнейшее, все то же рвение к математике и та же ненависть к натур<альной> истории. У нас все так же блестят Носков, Кирьяков и Лукьянов. Фишер вышел, его место заступит его сын. Остальное по-старому. Чумаков не переменился ни на волос; да как ему перемениться: умнеть в эти лета нельзя, глупеть невозможно -- до дна глупости дошел. Мягков, о, Мягков -- чудо, он вчера кричал:
"45-е. Когда говорится (тут он поправил галстук) "Артиллерия едет", это не значит, что едет наука; но орудия артиллерийские".
Какова 45-я тактическая фиорема!
В словесном отделении место Гаврилова занял Надеждин. Из ваших товарищей знаю о трех -- Леонид Пассек был в Мальте и отправился на греческие острова, где получил чин -- чин мичмана; Николай Смирнов в Петербурге бог знает зачем, а А. Савич здесь; говоря об Савиче, я не могу умолчать о том, что он мне дает уроки из астрономии единственно из благорасположения ко мне, -- жертва, которую я вполне умею ценить и буду ценить, посему за долг поставил и вам сказать о этом благородном поступке; а propos, он выдержал экзамен магистрский.
Еще в заключение (чтоб благочестиво кончить) скажу об Алексее Гавриловиче Хитрове. "Поелику неоспоримо доказано, что мир земной есть свет померкнувший, и известно, что он должен паки возблистать, что совершится (ut scripsit Dionisius Areopagitus[1]), когда исполнится сумма грехов, а поелику сумма сия, по свидетельству Якова Бёма и Григорья Назианзина, теперь уже настала, когда не мудрование о любви, но мудрость приняли за философию, то г. Хитров с нетерпением ждет сего просветленья". Может быть, я переврал, но что-то подобное он сегодня рассказывал.
Извините, что я вас утруждаю сими нелепостями, сладко вспомнить о товарищах, итак, не сердитесь за сие письмо, писанное преданным вам
Александром Герценом.
2. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
26 августа 1832 или 22 октября 1983 г. Москва.
Любезнейшая Наталья Александровна! Сегодня день вашего рождения, с величайшим желанием хотелось бы мне поздравить вас лично; но, ей-богу, нет никакой возможности; я виноват, что давно не был, но обстоятельства совершенно не позволили мне по желанию расположить временем. Надеюсь, что вы простите мне, и желаю вам полного развития всех ваших талантов и всего запаса счастья, которым наделяет судьба души чистые. Эмилии Мих<айловне> мой поклон.
Преданный вам
Александр Герцен.
Надеюсь на нынешней неделе у вас быть (вероятно, в субботу).
На обороте: Наталье Александровне Захарьиной.
3. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
18 сентября 1832 г. Москва.
Любезнейшая Наталья Александровна!
Посылаю вам требуемый том истории Карамзина.
Преданный ото всей души
Александр Герцен
18 сентября.
На обороте: Наталье Александр<овне> Захарьиной.