Капочка пала. Неожиданно, быстро, почти бессознательно отдалась она Сигизмунду Нарцисовичу, о любви которого к ней она до объяснения в турецком павильоне даже не подозревала.
Окруженный ореолом «героя», человека, перед которым преклонялся сам князь Иван Андреевич, Кржижановский представлялся Капитолине Андреевне каким-то высшим существом, предметом поклонения, к которому нельзя было даже питать другого чувства. И вдруг этот человек говорит ей, что любит ее, что не переживет отказа во взаимности, что окончит жизнь самоубийством, если она не забудет князя Владимира.
Капочка, как во сне припоминала это объяснение в павильоне. Она вспомнила также, какою неизведанной ею доселе злобой наполнилось ее сердце при упоминании имени князя Бараева, с какою ненавистью представила она себе фигуру его, целующегося с княжной Варварой. Ей вдруг пришло на мысль, что если она теперь поцелует Сигизмунда Нарцисовича, то этим отомстит ненавистному ей князю Владимиру, а главное, заглушит ноющую боль оскорбленного самолюбия. Под влиянием этой мысли она и произнесла решившее ее судьбу слово:
— Мне все равно. Я ваша.
«Ваша». Капочка едва сознавала всю страшную суть этого страшного в данном случае слова.
Она поняла его тогда, когда уже было поздно. Пан Кржижановский все еще продолжал покрывать поцелуями ее губы, щеки и шею.
— Оставьте, оставьте, — слабо простонала она.
Он поцеловал ее последний раз долгим поцелуем.
— Милая, дорогая, моя, моя навсегда… ведь моя?
— Твоя, — отвечала она, и что же было еще ответить ей.
— Как люблю тебя и буду любить всю жизнь!
Он проводил ее под руку до самого дома, ввел в широкий коридор, где находилась ее комната, и удалился, только убедившись, что она вошла к себе.
В Баратове Капитолина Андреевна имела отдельную комнатку. Это была уютная, светлая келейка, как прозвала комнату Капочки княжна Варвара, убранная со вкусом и комфортом. Мягкая мебель, пышная кровать, ковер и туалет составляли ее убранство. Шкап для платья был вделан в стену.
В этой-то комнатке и застаем мы Капочку на другой день после рокового для нее вечера, переживающую воспоминания о недавно минувшем. Завеса спала с ее глаз. Она поняла вдруг все, о чем еще вчера едва ли имела даже смутное представление.
Она поняла, прежде всего то, что Сигизмунд Нарцисович для нее близкий, родной. Он любит ее… а тот… тот ее не любит, еще ужаснее — он любит другую. Она должна забыть его, она должна любить Сигизмунда. Он, конечно, на ней женится. Он не сказал этого ей вчера. Но это все равно. Он просто забыл сказать, но он женится. Он чрезвычайнейший человек. Герой… Так говорит о нем князь Иван Андреевич.
Все это отрывочными мыслями бродило в голове Капитолины Андреевны.
«Это нехорошо, что я сделала, — продолжала она думать. — Но я не виновата… я ничего не понимала и не начинала. А он? Он тоже не виноват. Он так любил… и давно, а я не замечала. Совсем как князь Владимир не замечал меня».
Князь Баратов против воли вспоминался Капочке. Она гнала самую мысль о нем, а эта мысль тем настойчивее лезла ей в голову.
«Я люблю его, Сигизмунда, моего Сигизмунда, — старалась она себя уверить. — Я люблю его больше князя».
После первого свидания последовали другие. Сначала все это было дико Капитолине Андреевне, потом она свыклась.
Сигизмунд Нарцисович, надо отдать ему справедливость, умел приласкать любимую женщину. Упоение этими ласками заставляло молодую девушку забывать и свое двусмысленное положение, а главное, «его», хотя последнее удавалось ей только временно.
Часто даже во время свидания Капочка невольно начинала разговор о князе. Ей нравилось, что Сигизмунд Нарцисович разделял ее ненависть к этому человеку. Она думала, что это происходит от ревности к прошлому, это не только ее удовлетворяло, но даже льстило ее самолюбию.
— Когда же свадьба? — спросила молодая девушка с деланной улыбкой в одно из таких свиданий.
— Никогда, — мрачно сказал Кржижановский, бывший в этот день в каком-то особенно возбужденном состоянии духа.
— Как? Никогда! — воскликнула Капочка.
В ее сердце шевельнулось минутное чувство надежды. Но разве теперь не все равно ей — будет или не будет свадьба, тотчас подсказал ей внутренний разочаровывающий голос. Ведь теперь она не принадлежит себе. Она — его.
Капитолина Андреевна почти со злобой взглянула на Сигизмунда Нарцисовича. Это было, впрочем, одно мгновение.
— Так, никогда. Он умрет раньше свадьбы.
— Как — умрет?..
— Так, он еле дышит, весь больной, расслабленный.
— Разве?
— Что разве, ужели ты этого не видала и не видишь или, быть может, ты до сих пор влюблена в него?
Он сказал это таким резким тоном, что Капочка испуганно вскинула на него свои глаза.
— Я шучу, шучу. Моя хорошенькая девушка, — привлек он ее к себе.
— Как тебе не стыдно обижать меня подозрениями? Я его ненавижу. Я буду очень рада, если он умрет.
Она почти прошептала последние слова. Она говорила далеко не то, что думала, но ей казалось, что этой фразой она ещё более усугубит его раскаяние за нанесенную ей обиду. И она не ошиблась.
— Прости, прости меня, моя прелесть. Я пошутил. Я знаю, что ты меня любишь и больше никого. Но я не могу о нем вспоминать без злобы.
— Почему?
Он ответил не сразу.
— Да потому, что ты любила его.
— Ты ревнуешь к прошлому. Разве это можно?
— Как видишь. Что он сделал мне кроме этого… — сказал Кржижановский.
— О, мой милый, я так счастлива, что ты любишь меня. Что нам за дело, умрет он или не умрет, женится или не женится. Лишь бы ты был около меня, всегда… всегда… Ведь ты тоже не хотел бы со мной расстаться.
— Конечно. Как же иначе… Ведь я люблю тебя.
Она обвила его шею руками и прильнула к его губам горячим поцелуем.
Время шло.
Пролетел июль, август и половина сентября. Погода стала портиться, и осень вступила в свои угрюмые права.
Баратовы и Прозоровские переехали в Москву.
Князь Владимир Яковлевич еще не сделал предложения, повергая этим в большое недоумение князя Ивана Андреевича.
«Это что же такое? Неужели же я ошибся? Но по Москве уже ходят упорные толки об этой свадьбе. Дело становится неловким».
Старый князь был один со своими думами о дочери. Он никому не решился бы поверить их, даже Сигизмунду Нарцисовичу мнения которого он спрашивал по каждому, даже мелочному, хозяйственному вопросу. Ему казалось, что в этих его видах на богача-князя все-таки скрывается корысть, что Кржижановский взглянет на него своими черными глазами, какими, по мнению князя Ивана Андреевича, обладал его друг, и ему, князю, будет совестно.
Сигизмунд Нарцисович, впрочем, вскоре по переезде в город сам начал с ним разговор по этому мучившему его вопросу.
— Что, у князя с княжной Варварой все кончено?
— Что кончено? — испуганно спросил князь.
— Как что… Сделал он предложение?
— Нет, — отвечал старик и даже от волнения заерзал на диване.
Разговор происходил в знакомом нам кабинете князя Прозоровского.
— Странно, — задумчиво произнес Сигизмунд Нарцисович.
— Вы тоже находите, что это странно? — обрадовался старик, найдя в собеседнике сочувствие в мыслях.
— Нахожу, и даже нахожу более чем странным. Ну да это вопрос нескольких дней. Не нынче завтра он его сделает.
— Дай-то Бог, — не удержался князь Прозоровский, чтобы не выразить вслух так долго сдерживаемого им в душе желания.
— Успокойтесь, сделает, — с явной иронией сказал Кржижановский.
Иван Андреевич, занятый своими мыслями, не заметил этой иронии. Сигизмунд Нарцисович оказался пророком, это еще более возвысило его в глазах князя Ивана Андреевича.
В первых числах октября — разговор же князя с Кржижановским происходил в последних числах сентября — Ивану Андреевичу доложили о приезде князя Баратова.
Владимир Яковлевич выбрал время, когда княжна каталась, а Сигизмунд Нарцисович занят был в классной со своими учениками. Князь был один, в своем домашнем халате. Он совершенно растерялся, но как-то почти моментально сказал лакею:
— Проси.
Не успел он удалиться в смежную с кабинетом комнату, чтобы переодеться, как на пороге уже появился князь Баратов. Он был в щегольском визитном костюме.
— Простите, князь, я так запросто, дома, — встретил его старик, старательно запахивая полы старенького халатика.
— Что вы, ваше сиятельство, что за церемония. Я именно и хотел вас застать врасплох и одних.
— В таком случае прошу садиться, — церемонно произнес князь Прозоровский.
Он почти догадался о цели визита князя.
«Ну, поляк что ни скажет, все точка в точку исполнится», — мелькнуло у него в уме.
Он уселся на свой любимый диван, указав князю Владимиру Яковлевичу на кресло.
— Я приехал к вам, князь, — начал последний, — по очень важному для меня делу, от которого зависит мое счастье, скажу больше, моя жизнь.
— Я вас слушаю, я вас готов… — проговорил Иван Андреевич делано официальным тоном.
— От вас, конечно, не ускользнуло то исключительное внимание, почти обожание, которое я в течение последних двух лет осмеливался оказывать вашей дочери.
— Гмм… — промычал старик.
— Я люблю ее, князь. Если я так долго медлил и не заявлял об этом чувстве княжне Варваре, то это происходило лишь потому, что я, как человек не первой молодости, старался убедиться в силе этого чувства, в том, что это не один каприз влюбленного. Я убедился в этом окончательно в это лето, как убедился и в том, что я далеко не противен княжне. Я имею честь просить у вас руки вашей дочери.
Князь Баратов остановился и посмотрел на князя Прозоровского.
Кто видел последнего несколько минут тому назад, не узнал бы его. Он сидел, выпрямившись, с серьезным видом и каким-то торжественным выражением лица.
— Благодарю вас за честь, князь, я не неволю свою единственную дочь, а потому спрошу от вашего имени ее согласия. Что же касается меня, то я его вам изъявляю.
— Благодарю вас, князь. Вы делаете меня счастливым.
— Не торопитесь. Подождите, что скажет Варя.
— Я надеюсь и с ее стороны на благоприятный ответ, и поверьте, что я сделаю со своей стороны все, чтобы ваша дочь была счастлива.
— Надеюсь, она стоит этого, — с гордостью произнес Иван Андреевич.
— Когда же вы мне позволите заехать узнать окончательное решение? — спросил князь Баратов.
— Хоть сегодня вечером, если вы уже так нетерпеливы.
— Благодарю вас.
Он встал, простился и уехал.
Князь Иван Андреевич остался один и стал мелкими шагами почти бегать по кабинету. Это у него было всегда признаком необычайного волнения.
Окончив свои занятия с учениками, Сигизмунд Нарцисович, по обыкновению, прошел в кабинет играть с князем в шашки.
— Вы положительно пророк! — встретил его восклицанием Иван Андреевич.
— А что?
— У меня только что был князь Баратов.
— Ну?
— И сделал предложение Варе.
— И вы?..
— Я дал свое согласие, но сказал, что окончательно пусть решит она сама. Он приедет сегодня вечером.
На губах Кржижановского шевельнулась злобная улыбка.
— Я ведь вам на днях, ваше сиятельство, говорил, что этим кончится.
— Вот потому-то я и говорю, что вы пророк. Вы всегда правы.
— Значит, поздравляю!..
— Не знаю, как Варя… — с хитрой улыбкой отвечал Иван Андреевич.
— Полноте… Вам самим смешно, ваше сиятельство. Княжна Варвара Ивановна, конечно, согласится.
— Кажется, и здесь вы окажетесь пророком.
— Непременно.
— Ну, давайте, сразимся, — весело сказал старик князь. Они уселись за шашечный стол.
— Ох, уж и играть с вами. Ох, тяжело, — говорил Кржижановский, расставляя шашки.
— Толкуйте. Опять меня загоняете.
— Вас и загоняешь, ваше сиятельство, своими боками.
— Ха, ха, ха… Бьет, да еще посмеивается.
— Кто кого бьет-то? Вам начинать. Вы вчера последнюю партию взяли.
Князь двинул шашку. Оба углубились в игру и замолчали.
По обыкновению, они играли вплоть до самого обеда.
За обедом князь Иван Андреевич ни словом не обмолвился о посещении князя Баратова, и лишь когда вышли из-за стола, он обратился к дочери, подошедшей поцеловать его руку.
— Варя, зайди ко мне в кабинет.
Та вскинула на него глаза, пораженная тоном, которым была сказана эта фраза, и послушно последовала за отцом. Князь впустил дочь и затворил наглухо двери.
— Садись.
Княжна села, все продолжая с недоумением и даже с каким-то страхом смотреть на отца.
Тот несколько раз прошелся по кабинету и, наконец, остановился перед ней.
— У меня сегодня был князь Владимир Яковлевич Баратов.
Княжна молчала.
— Ты догадываешься о цели его раннего визита? Он приехал именно тогда, когда ты, по обыкновению, катаешься.
— Нет, папа!
— Он приезжал просить твоей руки.
Княжна Варвара Ивановна вся вспыхнула.
— Я со своей стороны дал ему свое согласие, но сказал, что тебя не неволю и окончательное решение зависит от тебя. Конечно, князь — лучшая партия в Москве, но брак без склонности, без любви не может быть счастлив даже среди довольства и роскоши, золота.
Князь замолчал и снова мелким шагом забегал по кабинету. Княжна Варвара Ивановна тоже сидела молча, низко опустив голову.
— Ты любишь князя?.. — остановился перед ней отец.
— Он мне нравится, — подняла на него глаза княжна Варвара.
— Ты предпочитаешь его другим?
— Да, папа!
— Ты согласна быть его женой?
— Как вам угодно.
— Не мне… Я спрашиваю, как тебе угодно. Ведь не я собираюсь за него замуж! — рассердился князь.
— Я согласна, — отвечала княжна.
— Ну, дай я тебя поцелую и будь счастлива.
Князь Иван Андреевич взял дочь за голову и поцеловал в лоб. Княжна поцеловала его руку.
— Князь Владимир приедет сегодня вечером.
— Сегодня? — побледнела княжна.
— Да. Ты, во-первых, принарядись хорошенько и сама лично можешь сказать ему о своем согласии.
Княжна снова покраснела как маков цвет.
— Ступай, деточка, ступай. Князь — хороший человек. Ты будешь счастлива.
Варвара Ивановна вышла.
Вечером приехал князь Владимир Яковлевич.
Княжна приняла его сперва смущенно, затем освоилась с мыслью, что он ее жених, и сама выразила ему свое согласие.
По обычаю того времени князь Иван Андреевич тут же благословил их образом, переходившим из рода в род для этой цели. Князь Владимир Яковлевич был в восторге.
С утра другого же дня на княжну Варвару посыпались подарки жениха в виде букетов и драгоценностей.
Через несколько дней князь Прозоровский дал официальный обед для своих близких знакомых, на котором его дочь и князь Баратов были объявлены женихом и невестой.