Время — этот всеисцеляющий бальзам людского горя — сделало свое дело.
Прошло около трех лет со дня неожиданных смертей князя Владимира Яковлевича и Капочки. Они спали вечным, тихим сном на кладбище Симонова монастыря, сохранив в своих холодных могилах тайну их смерти. Они были спокойны и бесстрастны и, конечно, не в пример счастливее тех, которые еще влачили тяжелую земную юдоль.
Оставшиеся в живых не разделяли, однако, этого мнения, они хлопотали о чем-то, к чему-то стремились, на что-то надеялись, рассчитывали — словом, жили и хотели быть счастливыми, во что бы то ни стало.
Счастье, понимаемое по-своему, было целью всех. Им даже не приходило в голову, что земное счастье только кажущееся, что все их планы, расчеты, надежды только карточные домики, построенные детскими руками и рассыпающиеся от одного дуновения легкого ветерка. Это дуновение — смерть.
Люди уносят в свои могилы не только тайны своих ближних, но и свои собственные, а среди них главную тайну — тайну смерти. Если бы живые могли проникнуть в нее, насколько было бы меньше в мире зла, преступлений, коварства и лжи, а быть может, тогда не было бы и жизни. Могилы были забыты — жизнь кипела ключом, и более всего там, где на поверхности, казалось, была гладь без малейшей зыби.
Именно так было в доме генерал-аншефа князя Ивана Андреевича Прозоровского. Казалось, в нем ничего не изменилось. Жизнь катилась по той же колее, в какой шла до дня, в который покойный князь Баратов сделал предложение княжне Варваре. Дней приготовления к свадьбе, сменившейся похоронами, почти не существовало.
Княжна Варвара Ивановна по-прежнему царила в доме своего отца и, казалось, даже не думала о замужестве. Только старик князь иногда при взгляде на любимую дочку затуманивался, и невеселые думы роились в его голове. Он все еще надеялся на вторую блестящую партию для своего кумира — Вари, но, увы, время шло, а партии не представлялось.
Точно тень мертвого князя Баратова стояла между ней и другими женихами. Достойных не выискалось, а если они были, то ими овладевали другие. Княжна продолжала «сидеть в девках», как выражались в то время в Москве даже в «большом свете».
Сигизмунд Нарцисович Кржижановский по-прежнему жил в доме Прозоровских и так же по-прежнему, если не больше, держал в подчинении своему авторитету старого князя.
Стоял октябрь 1773 года, был воскресный день.
Прозоровские только недели две как вернулись в Москву из деревни. Иван Андреевич в том же своем стареньком халате, в котором принимал князя Баратова, когда тот приехал делать предложение его дочери, мелкими шажками ходил по кабинету и не переставал на ходу вертеть двумя пальцами правой руки золотой перетень, надетый на указательный палец левой. Это упражнение с перстнем служило признаком необычайного волнения Ивана Андреевича.
Сигизмунд Нарцисович сидел на диване и бесстрастно наблюдал за мелькавшим перед его глазами князем.
— Ведь вы знаете старика Суворова?
— Знаю, — односложно ответил Кржижановский.
— Ну конечно знаете, у меня встречались… Мы хоть и близкие соседи, а видимся редко, он домоседом, да оно и всегда так бывает… чем ближе живешь, тем реже видишься, всякий думает: к нему успею, два шага, ан эти два шага дальше двух верст выходят.
Иван Андреевич нервно засмеялся,
Кржижановский стал внимательно к нему прислушиваться. Он хорошо изучил князя и сразу понял, что старик хочет сообщить ему что-нибудь очень важное, а теперь болтает так, что взбредет на ум, для того, чтобы в это время обдумать, как приступить к настоящему разговору.
— Так вот, изволите видеть, этот Суворов Василий Иванович — отец его мне тезкой был…
Князь опять захихикал. Сигизмунд Нарцисович молчал.
— Хороший старик, умный, обстоятельный, послужил тоже на своем веку, был членом военной коллегии, сенатором, генерал-аншеф теперь, как и я… Сама матушка-государыня, как мне доподлинно известно, хвалила его за службу, называла «честным человеком», «праведным судьей», а матушка наша даром никого не похвалила, так-то… Всего лет пять как вышел в отставку и поселился здесь поблизости, свой дом — полная чаша…
Князь остановился.
— Говорят, он очень богат… — вставил Сигизмунд Нарцисович.
— Водятся у старика деньжонки, водятся, имений несколько в разных губерниях… Дочерей обеих выдал замуж, славные девушки. Анну Васильевну за князя Горчакова, а Марью Васильевну за Олешева, по семнадцати тысяч приданого дал, и партии сделали обе хорошие… Так-то…
Князь Иван Андреевич замолчал и участил походку. Молчал и Кржижановский.
— А сынок-то его, сынок… — снова начал князь, — в генеральском чине, не нынче завтра генерал-поручик… Знаменитость, как ваших-то сорванцов он усмирил… Хе, хе, хе…
— Н-да-а… — издал неопределенный звук Сигизмунд Нарцисович.
— В Петербурге, говорят, его на руках носили, сама императрица подолгу с ним беседовала… У Григория Александровича Потемкина, говорят, в большом фаворе…
— Н-да-а… — снова прогнусил Кржижановский.
— А главное, сам до всего добился… От отца получил самую безделицу; сколько лет солдатскую лямку тянул, хочу, говорит, быть фельдмаршалом, и будет… Помяните мое слово, что будет!
Князь Иван Васильевич остановился и вопросительно посмотрел на Кржижановского.
— Будет, отчего не быть!.. — согласился тот. — Уж теперь из конца в конец, даже за границею, о нем знают, какой-то необыкновенный…
— Истинно необыкновенный… герой! — с пафосом воскликнул князь. Прозоровский.
— Н-да-а… герой, — согласился Кржижановский.
— Карьера, батенька, у него впереди такая, что голова закружится… К нам, в Москву, на побывку скоро приедет…
— А-а-а…
— Я нынче, после обедни, зашел к старику Василию Ивановичу… чайку попить… От него и узнал… Жду, говорит, сына дня через два… Да тут же и одолжил меня словечком… Ума не приложу…
Князь вдруг замолчал и еще быстрее стал ходить по кабинету.
— Чем же это он вас одолжил?.. Каким словечком?.. — спросил делано равнодушным тоном Сигизмунд Нарцисович.
Иван Андреевич ответил не вдруг, видимо собираясь с мыслями.
— Да уж таким, батенька, Сигизмунд Нарцисович, что в себя не приду… Как и рассудить?..
— Что же именно рассудить?.. Или, быть может, секрет?
— Какой, батенька, от вас секрет… Сами, чай, знаете — ум хорошо, а два лучше… Вот мы с вами, двумя-то умами, и пораскинем.
— Пораскинем…
— Заговорил это Василий Иванович, сперва-наперво, о том, что сын его уже в летах, сорок три года, а до сих пор бобыль… А я ему на это говорю, что вот приедет на побывку в Москву — невест-де здесь много, а он на линии жениха, какого не надо лучше… Может-де выберет… Куда ему, говорит, он у меня, что красная девушка, да и ум не тем занят… Сам я ему невесту-то присматриваю… Вот оно что…
— Вот как…
— Что же, спрашиваю, присмотрели, ваше превосходительство?.. Присмотрел, говорит, уже с полгода как присмотрел, даже и ему отписал, коли, конечно, пишу, согласие родительское будет, а с родителем-де я еще не говорил… Вы кстати пришли, ваше сиятельство… Это он мне-то говорит, поняли?
— Понял…
— Ну, а я, нечего греха таить, спервоначалу не понял… Я-то, спрашиваю, почему кстати… А потому, говорит, нечего делать-то в долгий ящик откладывал, у вас товар, а у меня купец… Имею честь за сына своего Александра просить руки вашей дочери, княжны Варвары… Меня в жар бросило от неожиданности…
Князь Иван Андреевич и теперь вынул из кармана халата фуляровый платок и отер выступившие от волнения на лбу крупные капли пота.
— Что же вы ему на это ответили?.. — спросил Кржижановский.
— Я, что же, не обдумав, да не обсудив, ответить сразу нельзя… Поблагодарил за честь… Надо, говорю, подумать, поговорить с дочерью… Я ее не неволю…
— А он что?..
— Зачем, говорит, неволить, но вы, ваше сиятельство, все же отец, лучше своего дитяти ее пользу или счастье видите, так сами и рассудите… Сын мой в летах уже, а пишет мне: из вашего, батюшка, повиновения не выйду, на какой невесте благословите, на той и женюсь… Уповаю, дурную не выберете… Полез к себе в конторку старик, достал письмо, прочел… Именно так и сказано…
— Что же, это хорошо, что он такой покорный, княжна Варвара Ивановна тоже не любит противоречий…
— Хе, хе, хе… — засмеялся князь. — Водится этот грешок за Варей, самовластна. Но шутки в сторону, как тут быть?
— Да вам как, по душе этот жених-то? — спросил Сигизмунд Нарцисович.
— Что же, по-моему, партия хорошая, человек известный, на виду, богатый, сестры выделены… Отец с собой в могилу богатства не унесет…
— Староват, пожалуй, для княжны Варвары Ивановны…
— Какой староват, мужчина в самой поре, солдат, крепыш… Бабами не избалован…
— Некрасив, может быть?
— С лица не воду пить.
— Варваре Ивановне как взглянется.
— Вот то-то и оно-то. Как тут и придумать, не знаю… Сразу можно все испортить. Характерна она очень, не знаю уж и в кого… Разве в покойного моего батюшку, тот был, царство ему небесное, кремень, а не человек.
— Значит, вы бы хотели, чтобы эта свадьба устроилась?
— Хотел бы… Ведь что же, год, другой пройдет, перестарком будет, — со вздохом сказал Иван Андреевич.
— Тогда надо действовать умеючи.
— Да как?..
— Поручите мне.
— Вам!
— Да, мне… Я, бог даст, сумею…
— А как же?
— Не секрет, скажу… Надо воспламенить ее воображение рассказом о нем как о герое и знаменитости, исподволь, умело, заставить ее заочно влюбиться в него… Слава мужчины для женщины имеет притягательное свойство, за нее она простит и лета, и отсутствие красоты. Вспомните Матрену Кочубей и Мазепу. Чем успел увлечь этот старик молодую красавицу? Только ореолом воинской славы…
— Так, так, — даже потер от удовольствия руки князь Прозоровский. — Уж и умница вы у меня, Сигизмунд Нарцисович, уж и умница!
Кржижановский сделал сконфуженный вид.
— Не хвалите заранее, еще, может, и не удастся.
— Ну, вам, кажется, все удастся.
— Так благословите действовать?
— Обеими руками.
— Начнем сегодня же.
— С Богом. Вот у меня теперь точно камень с души свалился. А где теперь Варя?
— Она уехала кататься с Эрнестиной Ивановной.
Князь Иван Андреевич на самом деле совершенно успокоился и с наслаждением уселся на диван.
— А где теперь молодой Суворов? — спросил Сигизмунд Нарцисович.
— Отец мне говорил, что он писал ему из взятого им города Туртукая.
— А-а-а…
— Он ранен, но, слава Создателю, не опасно, в ногу, без повреждения костей.
— Как бы не искалечили его там перед свадьбой.
— Избави Бог. Храни его Бог для России.
— И для княжны Варвары Ивановны, — добавил шутливым тоном Кржижановский.
— Шутник, — потрепал его по плечу князь, — век не забуду услуги, если все это устроится.
Сигизмунд Нарцисович молчал, как-то загадочно улыбаясь.
— А не сыграть ли нам партию пока до обеда, — предложил
он после некоторой паузы.
— А что же, сыграем, — радостно принял предложение князь.
Кржижановский достал шашечницу, поставил ее на стол и
стал разглядывать шашки, пересев на стул против князя Ивана Андреевича. Игра началась. Слышны были лишь относящиеся до нее замечания:
— Ишь, в дамки пробирается. Не раненько ли?
— А ну-ка я сюда пойду.
— А я так две штучки возьму.
— Пробралась-таки в дамки, и я недоглядел.
— Что толку в дамке, когда ей ходу нет.
— Дамка везде ходит, гуляй себе.
Князь и Кржижановский начали уже четвертую партию, как в передней раздался звонок.
— Это наши, — сказал князь.
Он не ошибся.
Вскоре в кабинет легкой походкой вошла княжна Варвара Ивановна.
За истекшие два года она пополнела и возмужала и положительно могла бы служить моделью художнику для русской красавицы.
Она поцеловала у отца руку и церемонно присела Кржижановскому.
Выражение их встретившихся взглядов далеко, однако, не гармонировало с этой церемонностью.