– Скажите, что все это значит? – сдержанно-холодно начал он. – Я очень удивлен, после того, что произошло вчера, нашему свиданью, Надежда Александровна, и вашей мнимой болезни.
В голосе его прозвучала насмешка.
– Нам теперь некогда, Владимир Николаевич, – порывисто отвечала она, – долго разговаривать и рассуждать. После поговорим. Теперь я должна вам скорее объяснить, что сейчас сюда приедет мадам Дюшар.
Владимир Николаевич даже вскочил с места.
– Это не должно вас застать врасплох: приготовьтесь и скажите, что мне надо говорить… – продолжала она.
– Мадам Дюшар? У вас? Что все это значит? Я, я здесь при ней, зачем?.. – уставился он на нее.
Она смутилась.
– Я, я… Да что долго говорить… Я так не могу… Я не помню сама, что вчера делала. Надо все исправить.
– Не поздно ли спохватились, Надежда Александровна? – с горечью спросил он.
– Нет, не поздно! Все можно исправить при поддержке мадам Дюшар, и я все исправлю. Не ожидала я, что она ко мне поедет, и это добрый знак. Значит, можно будет надеяться все переменить.
– Да что переменить-то? Оскорбив человека, надругавшись вдоволь над его самолюбием – и справлять. Странно что-то! – горько улыбнулся он.
– Нет, не странно. Вы сами во всем прошлом виноваты, зачем мало делом занимались, за что меня оскорбили? – пылко заметила она.
– Ну, об этом не будем говорить, – перебил он ее. – Почему и зачем? Случилось так, и не я виноват, и теперь не вернешь. Вы позвали меня затем, чтобы упрекать, не так ли? – снова с горечью добавил он.
– Не упрекать я вас позвала, а поправить беду – вспыхнула она.
– Сами же напортили, да поправлять. Не верю я вам. Вы мне главное зло нанесли.
Слезы брызнули у нее из глаз.
– Не, не сердитесь на меня… Я виновата… Простите мне… Вы не знаете, что я вынесла за эти дни. Какую ужасную борьбу сама с собой, измучилась душой. Простите!
Она зарыдала.
Он стоял посреди комнаты, смотрел на нее и молчал.
– Прости меня, – продолжала она, прерывая слова рыданиями, – если бы ты знал, как я тебя любила, если бы ты мог понять, чем ты был для меня… Я точно в угаре ходила… Месть… тоже упоение и опьянение… точно не я все это делала… Не помню ничего. Я больна, нравственно больна… Пожалей хоть меня… Я страшно страдала. Ты, Бог тебя знает, что делал, а я все видела, знала, молчала и одна со своими мыслями обезумела… В душу-то закралось, что не дай Бог тебе испытать.
Она упала ничком на диван, на котором сидела, и зарыдала еще сильнее.
– Прости меня, если я, не помня себя, тебе вредила… Пожалей, пожалей меня…
– Опомнитесь, Надежда Александровна, – заговорил он, наконец, строгим тоном, подойдя к ней, – не делайте еще большего скандала. Сейчас к вам приедет Нина Николаевна, а вы на что похожи…
Она опомнилась.
– Ах да! Я и забыла.
Она вскочила с дивана, хотела подойти к зеркалу, но зашаталась и не подхвати ее Бежецкий – упала бы на пол. Он бережно положил ее снова на диван.
Она была без чувств.
– Надя! Надя! Опомнись! Что с тобой, Надя! Боже мой, никогда с ней этого не бывало!
Он приподнимал ее с дивана, тряс за плечи, но она не приходила в себя.
– Опомнись, милая, поцелуй меня.
Он целовал ее в закрытые губы.
Ах, я проклятый!..
– Прости мне… Забудь… Забудь… – прошептала она, приходя в чувство.
– Я не сержусь на тебя… – поцеловал он ее. – Успокойся только, ради Бога. Я виноват тоже, сам виноват.
Он сел с ней рядом.
Она бросилась к нему на шею и снова зарыдала.
– Я люблю тебя еще больше жизни, больше всего на свете. Не могу жить без тебя…
– Ну, теперь и не расстанемся никогда. О прошлом поминать не будем. Оба мы делали глупости… Ну, успокойся…
Он гладил ее по голове.
Она плакала и смеялась одновременно.
– Ты любишь меня? Скажи, не разлюбил?..
– Я и сам не знаю, Надя! – задумчиво ответил он. – Иногда кажется, что очень люблю, а иногда, Бог знает, что со мною делается. Не хочу тебе лгать. Точно вдруг ненависть какая-то явится, а потом опять кажется, что люблю. Ты знаешь, я никогда не могу сам за себя отвечать. Сам себя иной раз не понимаю. Не могу с собой совладать. Одно только – не лгу никогда, а если увлекаюсь, то увлекаюсь искренне. Вот теперь кажется, что опять сильно, сильно тебя люблю и скажу опять по-прежнему: дорогая, ненаглядная моя…
Очень крепко поцеловал ее.
– Я виновата перед тобою, первый раз в жизни виновата, но это не повторится более, я дала себе слово не стеснять твою свободу. Буду довольствоваться тем, что есть. Не буду требовать того, что ты не можешь дать. Ты уже много до меня жил, а у меня ты первая привязанность. Оттого я тебя и сильней люблю. Счастлива тем, что опять с тобой. Все перенесу, как обещала прежде, помнишь в первый раз, и так же буду счастлива, только нужно все устроить, чтобы ты был опять покоен.
Она восторженно глядела на него.
– Кажется, что это невозможно! – печально проговорил он.
– Нет, возможно! – Невозможного ничего нет, если сумеешь сделать, а я люблю и сумею. Уж я придумала, не мешай только мне. Сейчас приедет Дюшар, я скажу, что ты просил ее сюда приехать.
– Нет!.. Этого нельзя… – быстро возразил он. – Сюда… к тебе… Я просил… Да что ты! Разве ловко мне?
– Да, сюда, ко мне и ловко. К тебе неловко, а ко мне в дом – это приличнее.
– Ну, и что же дальше?
– А то, что она все сделает…
Она улыбнулась.
– Она к тебе неравнодушна, – продолжала она. – Не отпирайся… Я знаю… Мне нельзя сказать, что я, любя тебя, прошу – она тогда ничего не сделает, а ты скажешь, что для приличия только пригласил ее сюда с моего разрешения… Все будет сделано… Я оставлю вас вдвоем, и вы переговорите…
– Какая ты хитрая.
– Будешь хитрая, когда вся жизнь на волоске. Теперь я счастлива, счастлива… опять с тобой…
Она обняла его и поцеловала долгим поцелуем.
– Однако ты поправься, нехорошо, ты растрепана…
Она подошла к зеркалу и быстро привела в порядок свою прическу.
– Вот я и готова, – весело сказала она.
На лице ее не было никакого следа волнения.
– Быстрая перемена! – улыбнулся он.
– Такая же быстрая перемена должна теперь совершиться и с тобой и не для меня, а для тебя самого, для твоего же счастья это необходимо. Делом, делом надо заниматься, дорогой мой! Все от этого зависит. Изменишься, и общество к тебе иначе отнесется. Ты послушай, что я буду говорить тебе…
– Опять меня исправлять, – шутя заметил он.
– Нет, избави меня Бог от этого. Я наверное знаю, что тогда бы ты меня окончательно разлюбил, именно за это и очень скоро. Я буду говорить только о тебе, ради твоего счастья. Ты должен понять одно, что любя, я не могу смотреть хладнокровно на твое нравственное падение. Для тебя хочу, чтобы тебя уважали, и не в силах выдерживать двусмысленных улыбок на твой счет. Я тебя люблю… Люблю со всеми твоими недостатками, пороками, таким, каков ты есть. Но другие должны уважать тебя, если ты хочешь ими управлять. Я хочу, чтобы уважали и преклонялись перед тобой, моим богом, моей слабостью… Если же это божество… эта слабость… оказываются безнравственны и низки… Что же я после этого, я, боготворящая тебя… Я должна тогда забыть честь и совесть и поступать во вред делу… От этого-то у меня такая ненависть и проснулась к тебе вчера. Я хочу любить в тебе мое лучшее «я», высшее существо против меня и окружающих нас людей, а вчера, какое было унижение! Где то обаяние и сила, которые меня преклонили и поработили перед тобой?
– Но пойми, что этой силы нет, – нетерпеливо перебил он ее восторженный бред.
– Неправда, она есть, – вскричала она с еще большим увлечением. – Есть она. Ты только не хочешь отвыкнуть от дурных привычек. Ты такой способный, умный и добрый. Душа у тебя отличная, отзывчивая, я помню, сколько раз при мне ты помогал бедным. Если бы ты захотел только, то мог бы встать во главе какого угодно общества, не только у нас. А ты возишься Бог тебя знает с какой дрянью. Например, Шмель. Вчера ведь уличили его, что он подчищает отчеты. Конечно – так нельзя.
Она подошла к нему и взяла его обеими руками за голову.
– Ну, смотри на меня, ведь я любя тебя говорю… Неужели нельзя заняться делом серьезно, без легкомыслия… Вспомни, как мы сошлись с тобой, что говорили, на что надеялись! Как мы могли бы быть счастливы! Ведь у нее одна идея, одно общее дело, будем работать вместе в одну сторону. Если опять выберут, надо бросить прошлое легкомыслие, глядеть на жизнь серьезнее и тогда ты увидишь, что больше этого не случится, все будут уважать, любить тебя, как я люблю…
Он смотрел на нее, но уже скучающим взглядом.
Она этого не заметила.
В передней послышался звонок.
– Вот верно и она… – сказала Надежда Александровна, быстро отскочила от него и поправясь еще раз у зеркала, пошла в залу навстречу приехавшей Дюшар.
Это приехала она и входила уже в залу под густой черной вуалью.