На восточных позициях
Продолжаю рассказ о моей поездке на восточные передовые позиции.
Меня сопровождал В. А. Шуф и его неизменный спутник, слуга-друг Осман Мамутов.
Оба ехали верхами.
Мы приблизились к этапу Сяолиндзе по дороге в Ляоян когда со стороны Анпина услыхали гром орудийных выстрелов.
Повернули по Анпинской дороге.
Это место опасное и часто посещаемое бродячими шайками хунхузов.
Здесь поэтому часты наши казацкие разъезды.
И действительно, не проехав и несколько вёрст, мы нагнали один из них.
Поехали вместе с казаками.
-- Где это, братцы стреляют? -- спросил В. А. Шуф.
-- Генерал Гершельман бьётся... -- отвечал один из казаков.
Я невольно обратил внимание, что некоторые из казаков были в китайских головных уборах -- остроконечных соломенных шляпах.
Вдруг один из казаков спешился и стал пристально всматриваться в дорогу, тоже сделали и другие.
-- Японцы и здесь проезжали... -- вдруг заявили они.
-- Почему вы знаете?
-- А след от подков ихних виден...
-- Разве есть разница...
-- А то как же!.. У них подкова длинная и чистая, след явственен... А у нас круглая... На следу смазывается...
Мы все стали пристально смотреть на дорогу, и действительно оказалось, что сметливый казак прав.
Гул выстрелов между тем продолжался.
-- А не проехать ли нам туда?.. Как дорога?
Последний мой вопрос относился к заказам.
-- Дорога хорошая и долиной и горкой...
Выстрелы слышались всё ближе и ближе.
Отряд генерала Гершельмана составлял левый фланг отряда генерала Келлера.
На сопках, там и тут, то появлялись, то исчезали фигуры китайцев.
Дорога всё время шла между сопок, покрытых зелёной травой, или же низкорослым кудрявым леском.
Въехав на одну из таких сопок, я услыхал тонкий свист, короткий, но всё чаще и чаще повторяющийся.
-- В леску поют птички... -- подумал я.
Но меня разочаровал в этом первоначальном идиллическом предположении другой звук, более резкий, похожий на "дзы".
Я понял, что мы попали в линию огня.
Японские пули достигали до нас и падали на камни и песок, производя этот неприятный металлический звук.
Мы приблизились к реке Тайцыхе и были невдалеке от Сихияна, который отстоит от Ляояна в 60 верстах.
Но вот перед нами вырисовался отряд казаков.
Мы поехали к нему навстречу.
Это оказалось отступавшая сотня Аргунского полка.
К сожалению, мы попали в момент когда наши стали отходить.
-- Что, как? -- задали мы в один голос стереотипный вопрос молодому хорунжему Т.
При этом мы повернули за отступавшей сотней, тем более что канонада прекратилась, и свинцовые птички-пули перестали петь свои песенки.
-- Бой идёт уже третий день... -- отвечал хорунжий. -- Японцы четыре раза меняли позиции своих батарей, но мы счастливо и метко подбивали их, и наконец некоторые батареи замолчали... Японцы стали отступать... Мы подбили у них около десяти орудий, и полковник Трухин с двумя сотнями казаков отправился взять подбитые орудия, но сотни были встречены цепью стрелков, открывших сильный огонь, и принуждены были отступать.
-- Без потерь?
-- Почти... Под полковником Трухиным была убита лошадь.
-- Что же потом?
-- Японцы, видимо, получили подкрепление из резервов, у них везде есть резервы, но всё же мы сильно теснили их... Кроме того, в нашу артиллерию с фланга начали стрелять хунхузы, несомненно организованные японцами в целый отряд. Мы им однако дали знать себя, врубились в них... До девяноста человек было зарублено, а тринадцать взято живьём...
-- И долго продолжается каждый день бой?..
-- С рассвета вот до этого времени, до сумерек...
Солнце действительно в это время закатывалось за сопки, обливая их вершины ярким светом, как бы последнею вспышкою догорающего дня.
-- А японцев много?.. -- спросил я.
-- Есть таки, их всегда много, просто не знаешь: откуда они берутся... Наши казаки очень метко выражаются про их численность, "что грязи". Говорят, теперь они сосредоточивают свои силы против Сихиана с намерением отрезать Ляоян от Мукдена... Не знаю верно ли это.
Сотня остановилась, чтобы расположиться на биваки, а мы поехали обратно в Ляоян.
Ночевав на первом же встретившем этапе, мы уже днём после обеда вернулись в Ляоян.
Ляоян снова в тревоге.
Рассказывают, что китайцы массами уходят из города.
Полагают, что это признак того, что японцы идут на Ляоян, хотят отрезать его от Мукдена.
Я хочу рассказать небольшой эпизод из моей бродячей жизни по театру военных действий, как-то ускользнувший из моей памяти под впечатлением более потрясающих картин, а теперь вдруг выплывший на поверхность моих воспоминаний.
Ночь, тёмная, непроглядная, словом, маньчжурская ночь.
На передовых позициях не спят, но и огни не зажигаются.
Японцы близко -- они расположились на соседних сопках.
Ещё с вечера видели, как они копошились на них.
Непроглядный мрак иногда вдруг рассеивается внезапным и мгновенным светом.
То тут, то там появляются разноцветные, вспыхивающие огни.
Это японцы сигнализируют друг другу.
-- Эх, как на свет этот да тарарахнуть... -- слышится возле меня замечание, произнесённое пониженным шёпотом.
Я лежу на траве, со сложенной буркой под головою, рядом с офицером.
-- И ничего, дурья голова, не будет... Потому ён сигнальщик один и завсегда ён китаец...
-- Китаец?
Даже по шёпоту можно различить свежие ноты голоса -- он принадлежит, очевидно, молодому солдатику, недавно прибывшему в часть.
-- Завсегда он, длиннокосый... -- хрипло шепчет, видимо, старый боевой казак. -- Так бы, кажись, их всех и прирезал, да начальство не допущает...
Я в первый раз видел такую усиленную сигнализацию и также тихо обратился к моему соседу-офицеру:
-- Вы спите?
-- Что вы? Разве мне можно спать... Каждую минуту начеку надо быть... Желтолицые что-то сегодня сигналами разыгрались!.. Может к нам пошлют гостинцы...
-- И сигнализируют им, действительно, всё китайцы?
-- Всё они... Казак прав... Мы недавно набрели на самой вершине сопки на одинокую китайскую фанзу... В ней живёт китаец с семьёй. В фанзе, как обыкновенно, большое окно, половина которого заклеена белой, а половина красной бумагой, а в фанзе, как бы вы думали, что?
-- А что?
-- Лампа-молния... Откуда у китайца такой комфорт? Конечно, японцы снабдили, для сигнализации... поставить перед одной половиной окна -- красный свет, перед другой -- белый...
-- Что же вы сделали с этим китайцем?
-- Как что? Ничего!
-- Ничего? -- удивился я.
-- Конечно, ничего, ведь он мирный житель, к нему надо относиться с доверием и уважением.
Мой сосед замолчал.
Я тоже.
Говор между соседними солдатиками тоже замолк.
Водворилась гробовая тишина.
Сигнализация прекратилась.
Слышится разговор, видимо, разводящего посты.
До меня явственно доносятся следующий слова:
-- Ты смотри ни-ни, а чуть что, так сейчас...
Вот он, казачий лаконизм.
Прислушиваюсь к снова наступившей тишине.
Там и сям опять начинаются солдатские беседы.
Вот совсем близко от меня и явственно слышу следующую речь.
Говорит, судя по голосу, несомненно старый солдат.
-- Лонись с братаном по елани сундулой хлыняли на бараклане...
-- Это на каком же языке он говорит? -- шепнул я офицеру.
-- По-забайкальски...
-- Разве есть такой язык?
-- Значит есть, коли на нём говорят...
-- И вы понимаете?
-- Привык...
-- Что же значит эта фраза?
-- В прошлом году мы с двоюродным братом по склону горы вдвоём шли тропотом на двухгодовалом бычке...
Я подивился забайкальскому языку, о существовании которого даже не подозревал.
В этот самый момент впереди нас послышалось несколько выстрелов, по звуку японских. на них отвечали наши.
Офицер вскочил и бросился вперёд.
Выстрелы на несколько минуть смолкли, но затем с горы началась трескотня.
Это японцы стреляли пачками прямо в нашу сторону.
Стреляли они на звуки выстрелов, или же по сигналам -- неизвестно.
Но вот выстрелы стихли и лишь несколько пуль просвистало над нами.
Мой сосед-офицер возвратился.
-- Что случилось?
-- Подкрался японский разъезд и начал стрелять, его угостили, как следует... Едва ли все ушли... Ведь наглость-то какая, думают ночью спят... Лезут на целый передовой отряд...
-- Да, мальчики удалые... -- заметил я.
-- Тем скорей себе сломят голову... -- сказал мой собеседник, укладываясь снова рядом со мной.
На востоке заалела светлая полоса.
Здесь как быстро темнеет, так быстро и рассветает.
Скоро из-за сопок брызнули на землю первые лучи яркого, жгучего солнца.
Настал день.
Мой сосед-офицер оказался правым.
Японский отрядец, действительно, угостили как следует.
Шесть человек японцев лежали убитыми, но совершенно раздетыми.
-- Что это значит?..
-- Их раздели китайцы... Это всегда бывает... Они по ночам шастают, как гиены, и видят также, как они.
Мне бросился в глаза один убитый японский солдат, лежавший с распростёртыми руками.
Худенький, маленький, совершенно мальчик с широко раскрытыми глазами, в которых мне показалось, остановились слёзы.
Кажется, до конца моей жизни я не забуду этой ужасной картины, достойной кисти, увы, покойного Верещагина, как протест против страшного общечеловеческого зла -- войны.
На противоположных двух сопках расположились в большом числе японцы -- их маленькие фигурки перебегали с места на место.
Я ясно видел их в бинокль.
У нас оказалось также несколько легкораненых и два контуженных рикошетом.
-- Самое скверное поранение это -- рикошетом, -- сказал мне офицер, -- контузия-то пустяки... Я говорю о ранах... Они ужасны. Я сам видел два поранения... Одного ранило в грудь и кусок лёгкого вылетел через спину... У другого сорвало кусок черепа, казаки подхватили его и повезли на перевязочный пункт на двух лошадях рядом, но, увы, не довезли живого, от сотрясения у него выпал мозг.