Подозрение подтвердилось
Прошел месяц.
Княжна Лидия Дмитриевна стала неузнаваема. Она страшно похудела и осунулась, цвет лица приобрел снова восковую прозрачность, впалые щеки и глаза горели: одни зловещим румянцем, а другие каким-то странным, неестественным блеском.
Наблюдения, на которые она решилась в ночь после разговора с Гиршфельдом, почти открыли ей глаза. Она увидела, что ее милый, ее ненаглядный Тоня старается лишь быть с ней нежным, но что он не любит ее, а любит ее сестру. Она не могла сказать, чтобы она заметила между ними что либо такое, что могло бы окончательно убедить ее в справедливости этого страшного вывода, но те мелкие подробности их отношений, которые теперь не только не ускользали от ее внимания, но даже восстали перед ней в более резких, выпуклых чертах, доводили ее почти до полного уразумения горькой действительности. Эта все-таки некоторая неопределенность в разрешении так, или иначе рокового для нее вопроса, желание, страстное желание ошибаться действовали на нее угнетающим образом. Она продолжала свои наблюдения, ждала и боялась подтверждающих факторов.
Иван Павлович следил за ней тревожным взглядом. Он один из окружающих ее понимал страшную опасность, в которой она находится, видел быстрое развитие ее внутренних, нравственных страданий, в таких резких формах отражающихся на ее и без того слабом организме. Он чуял приближающуюся беду и оставался бессильным, немым зрителем угасающей юной, дорогой для него жизни.
Княжна Маргарита торжествовала, не подозревая величины опасности, и старалась отвлечь внимание Шатова от поразившей его перемены в княжне Лиде.
Последняя усердно, сама не зная того, помогала сестре в достижении намеченной ею цели и на все расспросы Антона Михайловича отвечала, что чувствует себя прекрасно.
— Что такое с Лидой? — спросил княжну Маргариту Дмитриевну Шатов. — Она несомненно больна, а между тем уверяет, что чувствует себя совершенно здоровой, избегает разговоров со мной о ее болезни, рано стала ложиться, видимо слабеет день ото дня, а между тем упрямо молчит на все расспросы.
— Просто капризничает, а может быть простудилась, катаясь; посидит несколько дней дома — поправится, соскучится — перестанет капризничать! — небрежно кинула ему в ответ княжна.
В тот же день она объявила Лиде, что ей несколько дней следует посидеть дома, так как она хотя и скрывает, но Антон Михайлович решил, что она больна от простуды.
— От простуды! — горько улыбнулась Лидия Дмитриевна, но беспрекословно согласилась исполнить волю старшей сестры.
Иван Павлович решился переговорить с Антоном Михайловичем.
— Послушай, дружище, неужели ты ничего не замечаешь? — приятельским тоном начал он.
— Что такое?
— Ведь твоя невеста на твоих глазах сгорает, как свеча — она видимо догадалась.
— О чем догадалась?
— Да о том, что ты играешь с ней недостойную комедию… — резким тоном произнес взбешенный Карнеев.
— Знаете ли вы, Иван Павлович, — вспыхнул Шатов, — даже дружба имеет свои границы, и кто их переходит, того следует порой и останавливать. Я попросил бы вас не вмешиваться в мои дела с моей объявленной и обрученной невестой и избавить меня от ваших нравоучений, которые мне, признаться, очень надоели.
Озадаченный Карнеев замолчал и поглядел на Антона Михайловича своими добрыми глазами. Гнев его прошел. Его взгляд был полон сострадания.
— Девчонка схватила легкую простуду, капризничает, не хочет лечиться, а влюбленные друзья ее, — подчеркнул Шатов, — сваливают ее вину на других.
Иван Павлович не ответил ни слова.
Он понял, что счастье Лиды погибло. Ему осталось позаботиться спасти ей хоть жизнь.
«Надо показать ей жизнь в истинном свете, надо постепенно спустить ее с облаков, тогда удар падения не будет так силен!» — думал Карнеев.
Он не знал, что Гиршфельд уже ранее его грубо столкнул ее с ее неба.
«Что если она оправится и, свободная от прежних обязательств, подарит его чем-нибудь более дружбы?» — мелькнуло в его уме.
Он отогнал от себя эту эгоистическую мысль. Не для себя, а для нее, для нее одной он хотел, чтобы она жила. С таким решением он вечером поехал к Шестовым.
На половине княжны он застал одного Шатова, который вскоре, впрочем, уехал, объяснив, что спешит к нескольким труднобольным. Княжна Лидия Дмитриевна проводила его долгим печальным взглядом.
По отъезде Шатова Маргарита Дмитриевна, недолюбливавшая Ивана Павловича, удалилась в свою комнату.
— Вы меня извините, — обратилась она к нему, — мне надо кое-чем позаняться. Развлеките Лиду, ей эти дни что-то не по себе.
Карнеев церемонно раскланялся. Они остались вдвоем с княжной Лидой.
— Вы себя не бережете, разве можно рисковать так своим здоровьем; простудиться легко, поправляться долго! — с нежным укором начал он.
— И вы верите в эту пресловутую простуду? — горько усмехнулась она и посмотрела на Ивана Павловича своими воспаленными глазами.
— Но что же с вами делается? Доверьтесь мне, как другу… — опустил он под взглядом княжны глаза.
— Я сама не знаю, что со мною делается: я как будто проснулась от хорошего, хорошего сна и почувствовала, что это был только сон.
— Надо свыкнуться с действительностью и постараться забыть о грезах.
— А если этот сон, эти грезы, как вы говорите, составляли всю мою жизнь?
— Надо перенести. Вы еще не испытали жизни, для вас она еще вся впереди… — заметил Иван Павлович.
— Вы думаете? — печально спросила княжна.
— Тут нечего думать — это ясно. Если вы в ком-нибудь обманулись, надо благодарить лишь Бога, что не поздно.
— Почему вы знаете, что я обманулась? — вдруг порывисто заговорила она и даже пододвинулась на диване к сидевшему в кресле Карнееву.
— Я ничего не знаю, пока вы мне не скажете, я выразил лишь предположение! — смутился Иван Павлович.
— Нет, вы знаете, знаете! — с лихорадочной дрожью в голосе продолжала княжна.
— Уверяю вас, что я ничего не знаю, успокойтесь, ради Бога! — взял ее за руку Карнеев.
— Не знаете? — чуть слышно произнесла княжна, видимо ослабевшая после минутной ажиотации.
— Положительно ничего не знаю! — уверял он.
— Скажите мне, Иван Павлович, неужели есть люди, которые в состоянии делать и говорить одно, а думать и чувствовать другое? — начала она после некоторой паузы.
Карнеев с отеческой нежностью посмотрел на нее.
— Хорошее, доброе дитя, вы бы спросили лучше: существуют ли люди, которые этого не делают.
— Неужели все такие нехорошие, злые?
— Все — этого сказать нельзя, но хорошие люди очень редки.
— Ну, например, вы, вы этого не стали бы делать? — в упор спросила она.
— Я… я… — смешался Иван Павлович, — не знаю.
— А я знаю!.. знаю! — снова взволнованно заторопилась княжна. — Вы хороший, честный, за это я и люблю вас.
Крупные слезы покатились по ее впалым, разгоревшимся щекам.
Карнеев положительно растерялся. Слово «люблю», хотя и сказанное в наивном детском смысле, сразу перевернуло все его мысли. Кровь бросилась к нему в голову. Он был на волосок от признания, но опомнился и сдержался.
— Успокойтесь, ради Бога, о чем же вы плачете, все перемелется мука будет! — бессвязно заговорил он.
В передней раздался звонок. Княжна Лида быстро вытерла слезы. Приехала княгиня с Гиршфельдом.
Княжна Маргарита вышла в гостиную. Иван Павлович, просидев еще около часа, начал прощаться, сославшись на вечерние занятия. Княжна Лида, нервно крепко пожала ему руку. Он почувствовал, что ее рука горит, как в огне. У него потемнело в глазах, и он опомнился лишь прокатившись по морозному воздуху, подъезжая к дому.
Прошло несколько дней. Побеседовать за это время с княжной Лидой Ивану Павловичу не пришлось, тем более, что, занятый какой-то срочной работой, он был у Шестовых всего два раза.
Выдался вечер, когда в гостях у княжен был один Шатов.
Княжне Лиде с утра сильно нездоровилось, и она, сославшись на головную боль, рано ушла к себе в комнату. Княжна Маргарита и Антон Михайлович остались вдвоем в гостиной.
Последний был мрачно настроен.
— Что вы сегодня глядите таким рыцарем печального образа? — улыбнулась Маргарита Дмитриевна.
— Грех вам шутить, мне так положительно не до шуток.
— Грех… мне… я вас не понимаю! Причем тут я? — с расстановкой, медленно спросила она.
— Кому же как не вам… как причем вы?!. - удивленно поглядел он на нее.
Она продолжала вопросительно глядеть на него и молчала.
— Ведь вы знаете, что мое положение ужасно, — продолжал он с отчаянием в голосе, — что я, безумно любя вас, связан навеки с любящей меня девушкой, зародившееся было чувство к которой поглощено всецело вспыхнувшей вновь к вам любовью.
— Но вы знаете также, что я не в лучшем, чем вы, положении! — деланно-грустным тоном перебила его княжна.
— Это лишь усугубляет наше несчастье, а вы спрашиваете еще, отчего я мрачен.
— Надо найти исход. Говорят, нет положений безвыходных.
— Какой? Скажите, что делать? Я сделаю все!
— Я знаю в этом случае меньше вас. Надо вам освободиться от обязательств.
— О, я знаю это сам, но как? Ведь разрыв с вашей сестрою, начатый мною, убьет ее. Она так горячо любит меня.
— Авось и не убьет. Вы уж чересчур преувеличиваете ее чувство! — углом рта улыбнулась Маргарита Дмитриевна.
— Нет, убьет, убьет, для меня теперь это ясно. Разве вы не замечаете, что с ней сделалось; я поверил вам, что это каприз, а теперь, увы, оказывается, что Карнеев прав: она просто исстрадалась и тает как свеча. Что мне делать, что мне делать?.. Какой я низкий человек, какой я подлец перед ней!
Шатов схватился обеими руками за голову.
— Так пойдите и посоветуйтесь с вашим Карнеевым! — резко заметила княжна.
Антон Михайлович не слыхал последней фразы, он сидел с поникнутой головой, углубленный в свои думы.
В это время до чуткого уха Маргариты Дмитриевны донеслись тихие шаги ее сестры, подходившей к двери гостиной.
— Иди от меня, жалкий человек, к твоей невесте, коли ты не в силах, несмотря на твою хваленую любовь, добыть меня! — вскочила с дивана и почти крикнула княжна.
Это в первый раз произнесенное безумно любимой им девушкой «ты» подействовало на него подобно электрическому току.
Он вскочил и машинально протянул к ней руки.
В дверях гостиной появилась бледная княжна Лида.
Шатов стоял спиною к этим дверям.
Маргарита Дмитриевна сделала вид, что не заметила ее и, быстро обвив руками голову Антона Михайловича, ввилась в его губы долгим поцелуем.
Лида как бы застыла в дверях.
По странной тайне человеческого организма, слабая девушка вдруг окрепла. Твердой походкой прошла она в переднюю, накинула на голову первый попавшийся ей платок и стала спускаться по лестнице.
«Она видела!» — вдруг отняла княжна Маргарита от Шатова руки и снова опустилась на диван.
Антон Михайлович глядел на нее безумными глазами и, казалось, не понимал ничего.
В это время хлопнула парадная дверь. Это вышла княжна Лида.
Она бросилась в сани первого попавшегося ей извозчика и приказала ехать на Мясницкую.
Услыхав стук парадной двери, Маргарита Дмитриевна позвала лакея и узнала от него, что ее сиятельство княжна Лидия Дмитриевна в одном платье изволили сейчас выйти по парадному крыльцу.
— Как же вы ее не остановили! — накинулась она на лакея.
— Не посмел-с, да и не успел-с, очень быстро уж это случилось! — оправдывался лакей.
Посланный на улицу, он вернулся, не догнав ее.
— Она покончит с собой! — твердил растерявшийся Шатов.
Неожидавшая такой выходки, княжна была смущена и молчала.
Лидия Дмитриевна, между тем, доехала, не чувствуя холода, несмотря на то, что на дворе стоял сильный мороз, до дома, где помешалось реальное училище.
— Иван Павлович дома? — с лихорадочным волнением обратилась она к швейцару.
— Дома-с! — ответил тот, с недоумением осматривая странную посетительницу.
— Доложите, что княжна Шестова! — слабым голосом произнесла она.
Недоумение швейцара увеличилось. Он дал сильный звонок.
Княжна Лида вдруг зашаталась, и, не поддержи ее швейцар, рухнула бы на пол.
Он бережно усадил ее на стул в швейцарской, и приказал выбежавшему на звонок лакею поскорее доложить Ивану Павловичу о приезде к нему княжны Шестовой.