Феномен изменения цен производства доказал нам, что явления капиталистического общества не могут быть поняты, если мы станем рассматривать товар или капитал в их изолированности. Наоборот, только общественное отношение, в котором они находятся друг к другу, и изменения этого последнего управляют движениями отдельных капиталов, являющихся лишь частями совокупного общественного капитала, и объясняют нам эти движения. Однако, представитель психологической школы политической экономии не видит этой общественной связи; он, поэтому, неизбежно обречён на непонимание той теории, которая как раз ставит себе задачей вскрыть общественную обусловленность хозяйственных явлений и для которой поэтому исходным пунктом является общество, а не индивид. Понятиям и выражениям этой теории он постоянно придаёт свой собственный индивидуалистические и смысл и попадает, таким образом, в противоречия, которые он приписывает теории, хотя они должны быть отнесены за счёт его понимания этой теории.
Это постоянное qui pro quo мы можем проследить на всех стадиях полемики Бёма. Уже основное понятие системы Маркса, понятие труда, созидающего ценность, Бём трактует чисто субъективно. Труд у него оказывается идентичным с «усилием» (Mühe). Сделав индивидуальное ощущение неудовольствия причиной ценности, он вполне естественно приходит к тому, что видит в ценности только психологический факт, выводя ценность товаров из оценки труда, которого они стоили. Это то известное обоснование, которое Адам Смит, неоднократно покидающий объективную точку зрения ради субъективной, даёт своей теории ценности, говоря: «Одинаковые количества труда должны повсюду и во всякое время иметь для самих рабочих одну и ту же ценность. При нормальном состоянии своего здоровья, сил и деятельности и при среднем уровне ловкости, которой он обладает, он должен будет всегда пожертвовать одинаковым количеством своего досуга, своей свободы и своего счастья». Но если труд, как «усилие», есть основание оценки, то «ценность труда» является элементом, конституирующим ценность товара, или, по выражению Бёма, её «детерминантом». Но в таком случае нет надобности видеть в ней единственное основание; наряду с ней имеется много других моментов, влияющих на субъективные оценки отдельных лиц и могущих с одинаковым правом выступать в качестве факторов, определяющих ценность. Итак, стоит лишь нам отождествить ценность товаров с оценкой, которую получают эти товары от индивидов, как признание труда единственным основанием этой оценки представится совершенно произвольным.
С субъективной точки зрения, на которой стоит Бём в своей критике, теория трудовой ценности с самого начала оказывается несостоятельной. И именно эта точка зрения мешает Бёму видеть, что понятие труда у Маркса прямо противоположно его собственному. Уже в «Zur Kritik der politischen Oekonomie» (1 Aufl., S. 37) Маркс точно формулировал противоположность его собственного взгляда и субъективистской позиции Смита в словах: Он «принимает объективное равенство, которое общественный процесс насильно устанавливает между неравными видами труда, за субъективное равноправие индивидуальных работ», причём вместо равноправия можно было бы свободно поставить равноценность. Фактически, Маркса вовсе не интересует индивидуальная мотивация оценки; сделать «усилие» всецело масштабом ценности в капиталистическом обществе было бы абсурдом, ибо собственники продуктов вообще не прилагали никаких усилий; это делали другие, те, кто произвёл эти продукты, но ими не владеет. В действительности, у Маркса в понятии труда, создающего ценность, отсутствует всякое индивидуальное отношение; труд выступает у него не как причина приятных или неприятных ощущений, но как присущая товарам объективная величина, определяемая степенью развития общественных производительных сил. В то время как труд для Бёма является лишь одним из моментов, определяющих оценки индивида, с точки зрения Маркса труд есть основа и связующее начало человеческого общества; степень производительности труда и его организация обусловливают характер общественных связей. Поскольку труд понимается в своей общественной определённости, т. е. как совокупный труд всего общества, пропорциональной частью которого является всякий индивидуальный труд, и поскольку он в таком понимании возводится в принцип ценности, все явления экономической жизни оказываются подчинёнными объективной закономерности, не зависящей от воли отдельного человека и подвластной всецело общественным связям. Под оболочкой экономических категорий перед нами выступают общественные отношения — отношения производства, которые осуществляются и воспроизводятся через посредство хозяйственных благ, или постепенно изменяются и требуют иного способа своего осуществления.
Закон ценности становится, таким образом, законом движения определённой, покоящейся на товарном производстве, общественной организации, но в последнем счёте все изменения в общественной структуре могут быть сведены к изменениям в производственных отношениях, т. е. к изменениям в развитии производительной силы и организации труда. Этим политическая экономия, в резком противоречии с психологической школой, трактуется, как часть науки об обществе, а эта последняя, как историческая наука. Этой противоположности совершенно не сознаёт Бём. Вопрос о том, какой метод является правомерным для политической экономии, «субъективный» или «объективный», он решает в полемике с Зомбартом в том смысле, что один метод должен восполнять другой, тогда как здесь вообще речь идёт не о двух различных методах, но о различном понимании всей социальной жизни, т. е. о точках зрения, из которых одна исключает другую. Этим объясняется то, что Бём, ведя полемику со своей субъективно-психологической точки зрения, видит противоречия теории Маркса, которые лишь потому кажутся ему таковыми, что он даёт самой теории субъективистское истолкование.
Но если труд есть единственное мерило оценки, а тем самым и ценности, то для подобного предвзято-субъективистского понимания единственно последователен вывод, что товары могут обмениваться лишь в том случае, если они содержат равные количества труда, так как иначе непонятно, что может заставить индивида отказаться от своей оценки. Если же факты не соответствуют этой предпосылке, то закон ценности теряет всякое значение, и труд становится лишь одним из оснований, определяющих ценность, наряду с прочими. Отсюда то большое значение, которое Бём придаёт факту обмена товаров не на основании содержащегося в них равного количества труда. Это должно казаться противоречием, если ценность рассматривается не как объективная величина, а как результат индивидуальной мотивации. Ибо, если труд есть масштаб моей оценки, то я только тогда буду склонен обменять своё благо, когда я получу взамен другое, которое, если бы я решил его произвести сам, стоило бы мне, по крайней мере, столько же труда. Продолжительное отклонение меновых отношений от этой нормы, — раз уже мы дали субъективистское истолкование закону ценности, — есть действительно внутреннее противоречие, уничтожение смысла (подразумевается — субъективистского смысла) закона ценности, который в данном случае должен дать мотивы хозяйственного поведения индивидов.
Иначе обстоит дело у Маркса. То обстоятельство, что хозяйственные блага содержат труд, есть присущее им свойство; то, что они могут быть обмениваемы, есть другое свойство, зависящее только от воли их обладателей и предполагающее лишь, что они присваиваются и отчуждаются. Отношение между количеством труда и меновой пропорцией устанавливается лишь тогда, когда они систематически начинают производиться как товары, т. е. как блага, предназначенные для обмена, следовательно, в определённый период исторического развития. Количественное отношение, в котором они теперь обмениваются, зависит тем самым от времени, затраченного на производство, а оно в свою очередь определяется степенью общественной производительности. Меновое отношение теряет этим случайный, зависящий от прихоти владельцев, характер. Общественные условия труда выступают как объективная граница по отношению к отдельной личности, общественная связь господствует над поведением индивида.
Способ общественного производства определяет собой общественный процесс распределения, который уже не регулируется сознательно, как в коммунистической общине, но выступает как результат меновых сделок, заключённых отдельными независимыми производителями и подчиняющихся законам конкуренции.
Исходным пунктом для закона ценности Маркса является предположение, что товары обмениваются по их ценностям, т. е. содержат в себе равные количества труда. Равенство трудовых затрат это лишь условие обмена товаров по их ценностям. С субъективистской точки зрения Бём принимает это условие за условие обмена вообще. Однако, очевидно, что обмен товаров по их ценностям, с одной стороны, образует лишь теоретический исходный пункт для дальнейшего анализа, с другой же стороны, является господствующим для известной исторической фазы товарного производства, которой соответствует определённый род конкуренции.
Фактически в меновом отношении товаров, которое есть лишь вещественное выражение общественных отношений личностей, выявляется равенство агентов производства. Так как при простом товарном производстве друг другу противостоят равные, независимые и обладающие средствами производства рабочие, обмен совершается по ценам, которые имеют тенденцию соответствовать ценностям. Только таким образом может сохраниться механизм простого товарного производства и только таким образом выполняются условия воспроизводства производственных отношений.
В этом обществе продукт труда принадлежит трудящемуся: если бы в результате постоянного отклонения — случайные взаимно компенсируются — у него отнималась часть продукта труда и доставалась другому, то это изменило бы основы данного общества; один стал бы наёмным рабочим (тружеником домашней промышленности), другой — капиталистом. Это фактически представляет собой одну из форм разложения простого товарного производства. Но возможность его разложения предполагает изменившиеся общественные условия, которые поэтому изменили и обмен, как выражение общественных отношений.
В капиталистическом процессе обмена, целью которого является реализация прибавочной ценности, снова отражается равенство хозяйствующих субъектов. Однако последние являются уже не самостоятельно работающими производителями, а владельцами капитала. Их равенство выражается в том, что обмен только тогда совершается нормально, когда прибыль равна средней прибыли. Обмен, который выражает равенство владельцев капитала, естественно, определяется иначе, чем тот, основой которого является равенство трудовых затрат. Но, в виду того, что основа того и другого общества — разделение труда и индивидуальная собственность — одни и те же, и в виду того, что капиталистическое общество может рассматриваться лишь как высшая модификация первого, закон ценности также не меняется в своей основе, подвергаясь лишь известным модификациям своего проявления. Последние вызываются специфическим характером капиталистической конкуренции, которая обусловливает пропорциональное равенство капиталов. Доля участия в совокупной продукте, ценность которого по-прежнему непосредственно определяется законом ценности, была раньше пропорциональна трудовым затратам индивида и стала теперь пропорциональна капиталу, необходимому для того, чтобы привести в действие известное количество труда. В этом находит себе выражение подчинение труда капиталу. Оно выступает как общественное подчинение; всё общество разделено на капиталистов и рабочих, причём первые владеют продуктом последних, всё количество которого, определяемое по закону ценности, распределяется между первыми. Первые свободны и равны; их равенство проявляется в цене производства = k + p, где р пропорционально k. Рабочий в его зависимости выступает как составная часть k наряду с машинами, смазочным маслом и рабочим скотом; в качестве составной части k он выступает для капиталиста, как только он покидает рынок и начинает работать на фабрике, порождая прибавочную ценность. Только один момент он выступал в роли свободного человека, — продавая на рынке свою рабочую силу. Краткий миг, когда рабочий на рынке является господином своего положения, и затем долгие годы угнетения на фабрике показывают различие юридического и экономического равенства и разницу между требованиями равенства у буржуазии и у пролетариата.
Капиталистический способ производства — и в этом его историческое значение, которое позволяет видеть в нём преддверие социалистического общества — более, чем какой-либо из прежних способов производства, делает человека общественным существом, т. е. ставит его индивидуальное существование в зависимость от общественных условий, в которых человек находится. Он делает это в антагонистической форме, создавая два больших класса, причём общественный труд становится функцией одного, а пользование продуктами труда — функцией другого класса.
Отдельная личность не стоит ещё в непосредственном отношении к обществу; его экономическое положение определено его принадлежностью к данному классу. Отдельная личность существует как капиталист только потому, что его класс присваивает продукт другого класса и его собственная доля определяется только совокупной прибавочной ценностью, но не той прибавочной ценностью, которую он индивидуально присвоил.
Это значение класса делает закон ценности общественным законом. И только в случае, если бы он не подтвердился для сферы общественной, мы могли бы говорить о крушении теории.
В капиталистическом обществе каждая отдельная личность является или господином или рабом, в зависимости от её принадлежности к тому или другому из больших классов. Социалистическое общество освобождает личность, уничтожая антагонистическую форму общества и включая каждого непосредственно и сознательно в общественное целое. Общественная связь уже не скрывается за загадочными экономическими категориями, которые являются как бы естественными свойствами вещей, но выступает как свободно желаемый результат сотрудничества людей. Политическая экономия прекращает существование в своём прежнем виде, чтобы уступить место учению о «богатстве народов».
Сила, которая производит превращение ценностей в цены производства, это конкуренция. Однако здесь речь идёт о капиталистической конкуренции. Конкуренция необходима также и для того, чтобы продажа происходила по ценам, колеблющимся около ценности. При простом товарном производстве точно также происходит взаимная конкуренция готовых товаров, которая выравнивает индивидуальные ценности в одну рыночную ценность, объективно исправляя субъективные ошибки отдельных личностей. Здесь же мы должны иметь в виду конкуренцию капиталов за различные сферы приложения, которая устанавливает равенство прибылей; конкуренцию, которая может стать действительной только по устранении всех правовых и фактических границ, препятствующих свободе передвижения труда и капитала. Если возрастающие различия в органическом составе капиталов и вместе с тем увеличивающаяся разница между количествами прибавочной ценности, непосредственно произведёнными в отдельных сферах производства, сама является результатом капиталистического развития, то в то же время это развитие создаёт возможность и необходимость уничтожения этих различий для капитала и осуществляет равенство людей, как владельцев капитала.
Мы видели выше, по каким законам совершается это выравнивание. Мы видели также, что только на основе закона ценности было возможно определить величину подлежащей распределению совокупной прибыли, равной совокупной прибавочной ценности, и этим самым степень отклонения цен производства от ценностей. Мы видели далее, как различия в ценах производства постоянно должны быть сводимы к изменениям в ценности и могут быть объяснены только на основе последних. Нас интересует лишь то, каким образом субъективистская точка зрения и здесь препятствует уяснению хода мыслей Маркса.
Для Бёма конкуренция только собирательное имя для всех тех психических мотивов и побуждений, которыми руководствуются стороны на рынке и которые, таким образом, оказывают влияние на образование цен. С этой точки зрения не имеет никакого смысла говорить о покрытии спроса и предложения в обычном значении, ибо известное число потребностей всегда остаётся неудовлетворённым; ибо для этой теории имеет значение не реальный спрос, но спрос вообще, причём, во всяком случае, остаётся загадкой, каким образом мнения и желания тех, которые не могут купить, окажут влияние на продажные цены. Если Маркс ссылается на конкуренцию, т. е. на психические мотивы, то не подрывает ли он этим значение своего объективного закона ценности?
Отношение спроса и предложения определяет цену, но высота цены определяет отношение спроса и предложения. Если возрастает спрос, то возрастает цена; но если возрастает цена, то падает спрос; а если падает цена, то спрос возрастает. Далее: если возрастает спрос, а потому и цена, то возрастает предложение, потому что производство становится более выгодным. Таким образом, цена определяет спрос и предложение, а спрос и предложение определяет цену; далее, спрос определяет предложение, а предложение определяет опрос. Кроме того, все эти колебания имеют ещё тенденцию к выравниванию. Если спрос возрастает и цена поднимается выше нормального уровня, то увеличивается предложение; это увеличение легко переходит границу необходимого, и тогда цена падает ниже нормы. И неужели среди этой путаницы не найдётся твёрдой точки опоры?
Бём полагает, что предложение и спрос всегда покрывают друг друга, производится ли обмен по нормальным или по ненормальным ценам. Но что же такое эта нормальная цена? На основе капиталистического производства условием производства является процесс превращения капитала в ценность, приносящую прибавочную ценность. Чтобы капиталист продолжал производство, он должен иметь возможность продать товар по цене, которая равнялась бы издержкам производства плюс средняя прибыль. Если он не может реализовать этой цены — нормальной цены капиталистически производимых товаров, — то процесс воспроизводства останавливается, и предложение падает до той точки, при которой соотношение спроса и предложения позволяют реализовать эту цену. Соотношение спроса и предложения перестаёт благодаря этому быть чисто случайным; оно выступает, как подчинённое цене производства, образующей центр, вокруг которого колеблются рыночные цены, отклоняясь в противоположных и потому взаимно компенсирующихся направлениях. Цена производства обусловливает, таким образом, предложение, воспроизводство товаров. И не только воспроизводство товаров. Достижение такого отношения между спросом и предложением, чтобы могла быть реализована нормальная цена, цена производства, необходимо для того, чтобы ход капиталистического способа производства мог совершаться беспрепятственно, чтобы общественные условия этого способа производства, движущим мотивом которого является стремление капитала к получению прибавочной ценности, воспроизводились в самом процессе обращения.
В общем и целом отношение предложения и спроса должно быть таково, чтобы могла быть реализована определяемая независимо от этого отношения цена производства, та цена, которая возвращает капиталисту издержки производства вместе с прибылью, ради которой он и предпринял производство. Тогда говорят, что предложение и спрос взаимно покрываются.
Взглянем теперь на спрос с другой стороны; он «существенно обусловливается отношением различных классов друг к другу и их взаимным экономическим положением, а, следовательно, во-первых, отношением всей прибавочной ценности к заработной плате, и, во-вторых, соотношением различных частей, на которые распадается прибавочная ценность (прибыль, процент, земельная рента, налоги и т. п.). Таким образом, здесь снова обнаруживается, что отношение спроса и предложении абсолютно ничего не в состоянии объяснить, пока не раскрыт базис, на котором покоится само это отношение»30.
Маркс даёт, таким образом, объективные законы, которые осуществляются через посредство «психических побуждений» отдельных лиц и господствуют над ними. Психологическая школа могла попытаться объяснить лишь одну сторону — спрос. Она думает, что она нашла это объяснение в классификации отдельных потребностей, образующих спрос. Она упускает из виду, что существование потребности ещё ничего не говорит о возможности удовлетворить эту потребность. Но эта возможность удовлетворения зависит не от доброй воли того, кто имеет потребность, а от его экономической мощи, от той доли в общественном продукте, которой он может распоряжаться, от величины эквивалента, который он может предложить за продукты, находящиеся в руках других лиц.
Сделав производительность человеческого общества, в той определённой организационной форме, которую им даёт общество, основным понятием политико-экономических исследований, Маркс представил экономические явления и их изменения как закономерный процесс, зависящий причинно от развития производительной силы. При этом, согласно диалектическому методу, историческое развитие всюду идёт параллельно с развитием понятий, так что развитие общественной производительной силы, то выступает в исторической его реальности, то как отражение её в системе понятий. Этот именно параллелизм содержит в себе наиболее строгое эмпирическое доказательство правильности теории. Исходным пунктом необходимо является товарная форма; это простейшая форма, в которой ставится проблема экономического анализа, как своеобразного научного метода. Ибо в товарной форме уже оживает тот мираж, который возникает от того, что общественные отношения личностей принимают форму вещественных свойств предметов. Это тот мираж вещественности, который делает экономические проблемы столь загадочными. Общественные свойства личностей проявляются как вещественные свойства предметов, подобно тому, как субъективные формы созерцания (время и пространство) представляются объективными свойствами вещей. Маркс, уничтожив этот мираж и вскрыв отношения личностей и общественных явлений там, где до него видели только отношения вещей и индивидов, дал цельное и лишённое противоречий объяснение феноменам, на которых потерпела крушение классическая политическая экономия. Она должна была потерпеть крушение, потому что она рассматривала производственные отношения буржуазного общества, как естественные и неизменные. Доказав историческую обусловленность этих производственных отношений, Маркс мог продолжать анализ там, где должны были его прекратить классики.
Но это доказательство исторически преходящего значения буржуазных производственных отношений означало смерть политической экономии, как буржуазной науки, и основание политической экономии, как пролетарской науки.
Для представителей буржуазии, поскольку они хотели изображать собой нечто большее, чем простых апологетов, которые в эклектизме, лишённом всякой критики, должны искать ненадёжную опору своим теориям гармонии, оставались открытыми только два пути. Они могли игнорировать теорию, пытаясь поставить на её место историю хозяйства, как это сделала историческая школа в Германии, ограниченная даже в своей специфической области отсутствием цельного понимания явлений хозяйственной жизни. Иную позицию занимает психологическая школа политической экономии. Она пытается дать теорию экономических явлений, исключая самую экономику из своего поля зрения. Вместо экономического, общественного отношения она избирает исходным пунктом своей системы индивидуальное отношение между человеком и вещами. Она рассматривает это отношение с психологической точки зрения, как подчинённое естественным неизменным законам. В ней не находят себе места производственные отношения в их общественной определённости, точно так же, как ей чужда мысль о закономерно складывающемся развитии экономических явлений. Эта экономическая теория означает отрицание экономики; последнее возражение, которое буржуазная экономическая наука выдвигает против научного социализма, заключается в самоупразднении политической экономии.