Возвращаясь как-то в поздние сумерки через Таормину домой, мы встретили на площади нашу хозяйку. Она весело болтала по-сицилиански с четырьмя молодыми девушками и полной дамой. Девушки были невелики ростом, похожи одна на другую, с обыкновенными глазами, сутуловаты, без шляп. У дамы на голове был кусок черного кружева. Хозяйка, простившись, присоединилась к нам -- она тоже шла домой.
-- Знаете, кто эти барышни? -- спросила она.
-- Барышни? Как-то не похожи на барышень... Здешние?
-- Да. Это дочери и вдова генерала, очень известного. Одна из самых древних и знатных сицилианских фамилий. Они живут в старинном палаццо около второй площади. А почему они вам показались не похожими на барышень? Оттого что без шляп?
-- Да, и... вообще...
-- Вы знаете, для сицилианки -- стыд надеть шляпу, так же, как выйти днем. Сицилианская дама, даже из самых богатых и знатных, ни за что не выйдет на улицу, пока светло. Вечером, когда уже темно, они идут подышать воздухом или послушать музыку на площади, закутавшись в кружево. Конечно, самые простые, работницы -- те ходят, но и тут молоденькую девушку мать не выпустит на улицу одну, не пошлет, например, ни за чем. Это не принято.
-- Ну... а как же вот вы? И ходят же еще дамы?..
-- Это иностранки. Иностранкам все позволяется, даже если они не путешествуют, а живут здесь. Я и шляпу ношу, Да и все мои знакомые, немки и англичанки, держатся иначе. Здешние люди от нас не требуют своих обычаев, но за то и нам не уступают и живут по-своему. Например, если я делаю вечер и приглашаю таорминских барышень у себя потанцевать, -- я должна, когда все готово, комнаты освещены и я одета -- сесть в закрытую карету, ехать за ними и привезти их с собою, в сопровождении матери. Есть, конечно, и попроще, вот учительница школы и ее молоденькая сестра; они сироты, живут одни, держатся мило; но все-таки молоденькая днем не выйдет и шляп они обе ни за что не наденут.
Хозяйка остановилась на минуту около лавки с макаронами и приветливо подала руку толстой женщине в переднике, очень грязном, и в стоптанных туфлях. Они говорили, как две встретившиеся приятельницы, на "Lei", т. е. "ваша честь", хотя ясно было, что толстая баба поставляет макароны на нашу виллу и даже немножко обсчитала хозяйку Чем больше мы входили внутрь таорминской жизни -- тем более она оказывалась, во многих отношениях, странной.
Хозяйка, когда нужно, давала пощечины своим "девочкам" -- но обращалась с ними, как с воспитанницами. Вечером они приходили желать ей доброй ночи, по праздникам обедали за одним столом. Содержатели отелей, портье, -- спокойно приглашались на танцевальный вечер с генеральскими дочками, и генеральским дочкам в голову не приходило отказать кадриль приглашающему ее писарю. Они все были равны -- потому, что действительно, внутренне, были равны. Генеральская дочка знает то же, теми же глазами смотрит на мир, имеет те же мечты и желания, как дочь продавца свечей и мыла. Служитель отеля, портье, комиссионер -- очень уважаемое лицо; он служит -- иностранцам, а иностранцы -- совсем другое дело! Им можно служить, как угодно,-- лишь бы они платили. Большинство древних сицилианских фамилий -- в полном упадке и разорении; подняться сами по себе они не могут, а если кто-нибудь из молодых членов семьи пристраивается к делу добывания денег у иностранцев -- его родители очень рады и совершенно равнодушны к тому, какого рода это дело. Иностранец не может их ни обидеть, ни возвысить: он только может дать денег.
-- У нас, хотя мы и знакомимся с сицилианцами, все-таки приезжие держатся своим кружком, -- говорила хозяйка. -- Это уж как-то само собою выходит. Но очень маленький кружок, мы и между собою ухитряемся ссориться, -- прибавила она с сокрушением. -- Вот, например, эта дама... Видели дачу внизу, двухэтажную? Мы были с нею хороши, а когда она затеяла эту историю с таорминским фотографом -- то сама перессорилась с его семьей и со всеми нами... Она одинока, ей лет около пятидесяти, но сицилианцы любят, если их молодые люди устраиваются около солидной и состоятельной иностранки. И его семья сначала была очень рада. Только он сделался очень жадным, не позволял сестре выходить замуж, она должна была венчаться тайком. Славные люди, мать -- древняя старуха... Я част у них бываю. Сын совсем их бросил и не помогает.
-- Они бедные?
-- Очень, как почти все таорминцы старых фамилии. Эти даже особенно измельчали, потому что крепко держатся самых нелепых древних обычаев. Образования, конечно, никакого, полуграмотные, вечно взаперти... Да вот вы сами видите. А сегодня вечером я хотела вам предложить, не пойдете ли в наш опереточный театр? У нас ложа -- обязательная, потому что каждый спектакль -- под покровительством кого-нибудь из важных лиц города, и он посылает ложи знакомым. Сегодня спектакль -- нашего доктора.
-- Синьора B-lli? Пойдемте.
Этого синьора il dottore {Доктора (ит.). } нам приходилось встречать и раньше. Истый сицилианец, беспечный, ни о чем не думающий -- но при этом робкий, нежный, галантный и наивный. Ему за тридцать, он холост, лысина во всю голову, густые усы, пришепетыванье и бесхитростная улыбка. Он содержит старую мать, любит самой возвышенной любовью всех дам, втихомолку пишет стихи, которые потом декламирует за чужие, и разводит удивительные розы. Он как-то был во Флоренции и любит об этом рассказывать. На вечерах он дирижирует танцами -- по-французски, хотя этого языка не знает, и очень любит заставлять кавалеров падать перед дамами "à genoux" {"На колени" (фр.). }. Он безобиден, любит иностранцев и дамы часто берут его в конфиденты.
Была его очередь рассылать таорминцам билеты -- и мы вечером попали в театр.
Каменное здание театра внутри оказалось деревянным, со скамьями вместо кресел в партере. В раек из сеней вели узкие, крутые деревянные лесенки. Мы, было, спросили, как тут в пожарном отношении -- на нас взглянули с удивлением и ответили, что пожаров не случается. Иностранцев было мало. Внизу сидели знатные и незнатные сицилианцы, все одинаково одетые, как принарядившиеся портье не первоклассного отеля, с розовыми галстучками и слишком короткими рукавами пестрых пиджаков. Было много мальчиков-рабочих лет пятнадцати -- восемнадцати с удивительно красивыми лицами. Играли "Mascotte". Голоса были ужасные, примадонна пела недурно, но оказалась непомерно толста. Впрочем, у таорминцев она пользовалась, именно благодаря последнему обстоятельству, большим успехом. Хористки были безобразны на редкость и очень печальны. Где-то далеко все плакал ребенок. И когда хор ушел со сцены -- мы могли видеть из боковой ложи, что за кулисами этого ребенка тотчас же поднесли одной из хористок, которая, не теряя времени, принялась его торопливо кормить грудью. Пели под пианино.
В антракте в ложу пришел доктор и стройный, тонкий пожилой иностранец с широкополой серой шляпой. Это был старый друг наших хозяев, немец, барон Г., живущий в Таормине, в своей маленькой вилле, уже лет двадцать совершенно один. Он занимается художественной фотографией и очень известен не только в Таормине, но и в Палермо. Он высок, гибок, с мягкими манерами, с красивыми, уже редеющими, светлыми волосами и приятным лицом.
-- Посмотрите налево, через три ложи, -- сказал он мне. -- Видите? Это целая семья из горной деревушки.
В ложе, действительно, сидела крестьянская семья. Впереди -- старуха в темном платке, с коричневым и строгим лицом. Рядом с ней женщина помоложе, но увядшая. Несколько молодых девушек с обыкновенными, неумными лицами, старик и два парня. Все они сидели совершенно прямо, вытянувшись, тесно в ряд, с неподвижными, изумленно довольными лицами. У одного из сыновей даже был рот раскрыт. Никто не шевелился и не улыбался.
В соседней ложе сидели четыре генеральские дочки. У них не было благоговения на лицах, -- но все-таки они очень казались похожими на крестьянских девушек рядом. Те же грубоватые черты, печать тупоумия и тяжести мысли.
Напротив нас блестел вырез смокинга.
-- Вы не знаете, кто это? -- сказал мне барон.
-- Принц А., владелец отеля Сан-Доменико. Один из самых богатых сицилианцев. Великолепен!
Он, точно, был великолепен. Рослый, полный, смуглый, с громадными, черными глазами, которыми он ворочал медленно и неохотно, с выбритым подбородком и толстыми яркими губами. На рукавах белоснежной рубашки сверкали бриллианты. Под низковатым выпуклым лбом, казалось, не могло родиться никакой работы и никакой мысли. Ему все должно удаваться. И ему удается. Полуготовый отель, рожденный и монастыря, уже переполнен. Успех будет беспримерный.
Барон знал всех и показывал мне целый ряд таорминцев.
-- Посмотрите наверх, -- шепнула хозяйка. -- Не правда ли, лучше других?
Наверху, в райке, у самой сцены, сидели ее четыре "девочки". Молодые лица, освещенные снизу, улыбающиеся, внимательные, были прелестны. Полненькая, белокурая Джиованина степенно улыбалась. Пранказия, смуглая красавица оживленно и радостно смеялась, показывая тесные зубы, вся свежая, как темная роза; сзади стояла Мария, высокая, с лицом не очень оживленным, безукоризненно-прекрасным. Она была похожа на равнодушную и невинную богиню.