7 april [18]91 г., Venezia
Наконец-то дурная погода засадила меня за корреспонденцию. Вы не знаете, что такое Венеция, Аким Львович. Я была здесь так счастлива, как нигде раньше. Я не умею описывать -- да и не надо. Нельзя рассказать того, что нужно видеть. Искусства и природа, соединенные здесь почти волшебно, дают сердцу слишком много. Петербург с его злобой, пародиями, "протестами" вроде письма Юлии Безродной1, мокрым снегом и широкими, холодными улицами -- кажется мне чем-то далеким, едва существующим. А сколько еще впереди! Неаполь, Рим... Если они вполовину так прекрасны, как Венеция, то я буду счастлива. Но боюсь, что ничто не сможет меня победить после Венеции. Ни в Риме и ни в одном городе всего мира нет этих тихих, светлых каналов вместо улиц; старых, потемневшего мрамора, дворцов со ступенями, покрытыми мохом и погруженными в зеленоватые волны. Я не увижу больше нежных, милых гондол, которые кажутся мне живыми существами. Она скользит по воде так легко, так осторожно, стройная, темная и... я бы сказала -- женственная, если это можно. Она не любит моря, боится волн, вся дрожит и трепещет, чуть выйдет из тихой лагуны. Здесь счастливы все люди, у них каждый день -- радостный праздник. Мальчики уселись на ступенях Св.Марка, весело смеются, и ничего не делают, вот идет итальянка в высокой прическе, и у нее ужасно счастливое лицо. Ни шума колес, ни топота лошадей, только крики гондольеров на воде, шорох толпы -- именно шорох -- и шум голубиных крыльев на Piazza. A там, за лагунами -- Адриатическое море, такое светлое и воздушное, так непохожее на тяжелое Черное море... Боюсь чего-нибудь дурного -- я была слишком счастлива. А если б я Вам сказала, что такое Тициан... Но, однако, я увлекаюсь. У меня вечные противоречия. Только что решила написать письмо без всяких описаний -- и невольно вдалась в целый ряд фраз, которые разве только облегчают мою душу, но Вам ничего не говорят, да и не могут сказать...
Есть и здесь, как везде, свои мрачные стороны, а именно: табльдот. Мучительнее и нелепее этой выдумки я ничего не знаю. В былое время, когда люди не сторонились так друг друга... Теперь же это ужасно. Ни одного русского. Все мучительно-гранитные англичане, которых я теперь ненавижу. Один в особенности: ест медлительно и засовывает в рот вилку до самой рукоятки.
Пишите мне в Рим, хороший мой Аким Львович. С нетерпением стану ожидать Вашего письма. Подчас мне ужасно хочется знать, что делается на родине. Из Петербурга мне никто не пишет. Мой сердечный привет Любовь Яковлевле2. Непременно ей напишу. Глинскому3 скажите, что я советую ему прокатиться в Венецию. Кстати, миленький дом Дездемоны сдается на Grand Canal. Мы уже соблазнились.
Крепко жму вашу руку и жду письма.
Зин. Мережковская