Въ тускломъ полумракѣ мартовскаго вечера вдоль Кларкенуэль-Грина шелъ не спѣша старикъ, по виду и по осанкѣ котораго можно было заключить, что онъ только-что вернулся изъ далекаго путешествія. Дойдя до кладбища при церкви Сентъ-Джэмса, онъ на минуту пріостановился, чтобы оглядѣться вокругъ.
Ему было подъ семьдесятъ лѣтъ; но, несмотря на его сильно опустившіяся плечи, на немъ не было замѣтно ни единаго признака того, что онъ гнется подъ бременемъ старости. Его мѣрная походка указывала скорѣе на серьезность и сосредоточенность его характера, нежели на тѣлесную слабость, а свой толстый посохъ онъ сжималъ въ рукѣ совсѣмъ ужъ не такъ, какъ это дѣлаютъ старики, которые ищутъ въ немъ опоры. Одѣтъ онъ былъ тоже какъ-то странно; совсѣмъ не такъ, какъ одѣваются люди обезпеченные, свободные; но въ то же время и не такъ, чтобъ можно было его принять за англійскаго рабочаго на какомъ-нибудь механическомъ заводѣ.
Вмѣсто сюртука и жилета, на немъ было нѣчто похожее на вязаную фуфайку рыбака, а на нее сверху натянутъ короткій сюртукъ или, вѣрнѣе куртка, которую сильно раздувалъ вѣтеръ, и тѣмъ придавалъ ей еще болѣе живописный видъ. На ногахъ у старика были замшевые брюки и высокіе сапоги, доходившіе почти до колѣнъ; на головѣ самая дешевая поярковая шляпа старинной формы, съ широкими полями. Выраженіе, что у него вообще былъ "довольно почтенный" видъ, пожалуй, могло бы до нѣкоторой степени обрисовать его наружность, но все-таки не вполнѣ подходило къ нему. По лицу его было замѣтно, что ему пришлось выдержать немалую борьбу съ житейскими мелочными и грубыми препятствіями, которая налагаетъ на каждаго особый отпечатокъ. Эта борьба прямо вытекаетъ изъ самыхъ грубыхъ и обыденныхъ потребностей, а потому и принижаетъ человѣка, мѣшая проявленію въ немъ самыхъ лучшихъ чертъ его врожденнаго благородства чувствъ и стремленій; ихъ отпечатка не ищите у нихъ на лицѣ...
Короткую бороду старика слегка серебрила сѣдина, но длинные волосы на головѣ были уже совершенно бѣлые. Въ лѣвой рукѣ у него былъ узелокъ, въ которомъ, по всей вѣроятности, лежали его пожитки.
Кладбище, у котораго старикъ остановился, было такъ же безотрадно на взглядъ, какъ и большинство подобныхъ лондонскихъ кладбищъ. Оголенныя деревца, которыя здѣсь росли, дрожали отъ вечерняго холода; дернъ казался въ полумракѣ рѣдкимъ и почти отсутствующимъ; большинство надгробныхъ плитъ наклонилось то въ ту, то въ другую сторону, памятники въ верхней своей части были еще довольно бѣлаго цвѣта, но чѣмъ ближе въ землѣ, тѣмъ больше они чернѣли и, наконецъ, у самой земли принимали совершенно грязно-черный, землистый оттѣнокъ; собаки и кошки весело прыгали и шныряли между надгробными камнями. Здѣсь вѣтеръ дулъ съ большимъ злорадствомъ, нежели гдѣ бы то ни было въ другомъ мѣстѣ. Небо (если только его можно было назвать небомъ) грозило дождемъ или даже, пожалуй, снѣгомъ. И куда ни оглянись, повсюду виднѣлись признаки суроваго, безпросвѣтнаго труда и нищеты: кричали разносчики, неизбѣжная шарманка бренчала передъ какимъ-то трактиромъ по сосѣдству, калѣка-колченогій поспѣшно ковылялъ мимо, однообразно звеня въ колокольчикъ и мѣрно бормоталъ хриплымъ голосомъ свою вѣчную жалобу.
Старикъ какъ-то разсѣянно смотрѣлъ на надпись надгробной плиты, передъ которой остановился. Тощая кошка скользнула межъ камней, и это почему-то вдругъ заставило его выйти изъ задумчивости и зашевелиться. Онъ вздохнулъ и пошелъ прочь отъ ограды, вдоль по узкой улицѣ, которую называютъ аллеею Сентъ-Джэмса. Въ нѣсколько минутъ онъ прошелъ ее всю до конца и очутился передъ сѣрой каменной стѣною, въ которой были врѣзаны сводчатыя черныя ворота.
Надъ ними въ полумракѣ еще рѣзче выступало выпуклое, лѣпное изображеніе человѣческаго лица, искаженнаго страданіемъ. Глаза выкатились наружу, волосы всклокочены копной, какъ у сумасшедшаго, шея страшно исхудала, щеки впали, а изъ широко раскрытаго рта, казалось, вотъ-вотъ раздастся громкій крикъ ужаса и отчаянія. На каменной стѣнѣ надъ этихъ страшнымъ изображеніемъ виднѣлась надпись: "Центральная тюрьма".
Старикъ остановился, посмотрѣлъ наверхъ, задумался, и на лицѣ у него промелькнуло выраженіе чего-то большаго, нежели простое страданіе; губы его дрогнули, какъ бы въ порывѣ гнѣва, а въ глазахъ сверкнули злоба и ненависть. Онъ прошелъ дальше еще нѣсколько шаговъ, а затѣмъ вдругъ остановился у открытой двери, гдѣ стояла на порогѣ какая-то женщина.
-- Прошу прощенія!-- началъ онѣ любезно, однако безъ того оттѣнка вѣжливости, который пріобрѣтается въ приличномъ обществѣ.-- Не знаете ли вы здѣсь по близости кого-нибудь изъ Снаудоновъ?
Женщина отвѣтила коротко и отрицательно, улыбаясь на странный костюмъ незнакомца, и поглядѣла вокругъ, какъ бы ища глазами кого-нибудь, съ кѣмъ подѣлиться своимъ впечатлѣніемъ.
-- Вы лучше спросите вонъ тамъ, на углу,-- прибавила она. Старикъ послѣдовалъ ея совѣту, но и "тамъ", т.-е. въ трактирѣ, никто не могъ ему помочь. Поблагодаривъ все-таки за отвѣтъ, онъ глубоко вздохнулъ и, не поднимая своихъ задумчиво опущенныхъ глазъ, медленно вышелъ вонъ.
Минутъ пять спустя послѣ того, какъ онъ ушелъ, въ трактиръ вошла дѣвочка, худенькій подросточекъ лѣтъ тринадцати на видъ. Она держала въ рукахъ кувшинъ и, подойдя къ прилавку, спросила полкварты пива. Въ это время хозяинъ, наливая кувшинъ, окликнулъ человѣка, только-что вошедшаго за нею слѣдомъ:
-- М-ръ Сквибсъ! Не знаете ли вы здѣсь по сосѣдству нѣкоего Снаудона?
Вновь прибывшій казался человѣкомъ неряшливымъ, соннымъ и повидимому не въ особенной дружбѣ съ людьми вообще. Онъ угрюмо процѣдилъ сквозь зубы что-то такое неопредѣленное, которое можно было пожалуй передать звукомъ: Нннѣ!-- Дѣвочка быстро и пристально взглянула на Сквибса и на хозяина трактира; ей, очевидно, было до того интересно слушать ихъ разговоръ, что она и думать позабыла про кувшинъ съ пивомъ, который только ее и ждалъ.
-- А развѣ кто-нибудь спрашивалъ про Снаудоновъ?-- проговорила она послѣ нѣкотораго колебанія.
-- Да! Что же тутъ такого?
-- Моя фамилія -- Снаудонъ, Джанни Снаудонъ,-- краснѣя, отвѣтила худенькая дѣвочка, сама смутившись, какъ только вырвались у нея эти слова.
Хозяинъ смотрѣлъ на нее почти съ любопытствомъ, м-ръ Сквибсъ также уставился на нее своими мутными глазами; ни тотъ, ни другой не могли ни въ комъ допустить сочувствія къ такому тощему, косматому и неряшливо одѣтому, жалкому человѣческому существу. Ея волосы и въ самомъ дѣлѣ были до того сбиты въ копну, что, казалось, вѣтеръ самъ на зло ей спуталъ ихъ. На ногахъ у нея шлепали туфли, которыя держались только на носкахъ; подъ короткимъ и поношеннымъ грязнымъ платьемъ можно было угадать лишь скудное и конечно такое же грязное бѣлье; голая тонкая шейка ясно говорила, что дѣвочка грязна и худа отъ постояннаго, а не отъ временнаго состоянія голода. Тѣмъ не менѣе, черты ея тонкаго лица, ея руки и ноги и прямая спинка указывали на болѣе, такъ сказать, благородное происхожденіе, а глаза и смущеніе, вызвавшее краску у нея на лицѣ, положительно служили доказательствомъ извѣстной доли развитія и чувства.
-- А, вотъ оно что! Васъ, значитъ, зовутъ Джанни Снаудонъ?-- переспросилъ цѣловальникъ.-- Ну, такъ вы на три и три четверти минуты опоздали, а можетъ быть къ вамъ прямо такъ и лѣзетъ большое богатство? Чудной какой-то этотъ старикашка!.. Что же подѣлаешь? Ужъ это въ порядкѣ вещей: что ни недѣля, то меньше, чѣмъ въ одну минуту люди то проигрываютъ, то выигрываютъ большіе капиталы. А, что вы скажете, м-ръ Сквибсъ?
М-ръ Сквибсъ отозвался крѣпкимъ словечкомъ.
Дѣвочка взяла свой кувшинъ и пошла прочь.
-- Эй, Дженни! Постой: отдай мнѣ деньги, если тебѣ это все равно!
Она вернулась, смущаясь все больше и больше, и положила на прилавокъ свою мѣдь, а хозяинъ спросилъ ее, гдѣ она живетъ. Дженни назвала какой-то домъ въ Кларкенуэлѣ, близко во сосѣдству.
-- Кто же тамъ живетъ: отецъ?
Она качнула головой въ знакъ отрицанія.
-- Ну -- мать?
-- И матери у меня нѣтъ.
-- Такъ съ кѣмъ же ты живешь?
-- Я живу съ миссисъ Пекковеръ.
-- Ну, такъ вотъ! Какъ я уже сказалъ, ничего не будетъ мудренаго, если этотъ чудной старикашка, который спрашивалъ про Снаудоновъ, встрѣтится тебѣ на дорогѣ.-- И онъ подробно описалъ "чудн у ю" наружность старика. Дженни задумчиво, почти печально выслушала до конца и пошла себѣ домой. Дорогой она бросала вокругъ тревожные взгляды, но нигдѣ не было видно страннаго старика съ сѣдою головой. Долго задерживаться ей тоже не хотѣлось.
Дойдя до дверей, которыя были открыты, но за которыми было темно, Дженни привычнымъ движеніемъ прошла въ нихъ и дошла до кухни, помѣщавшейся въ нижнемъ этажѣ. Оттуда несло сильнымъ запахомъ жареной колбасы и раздавалось присущее колбасѣ шипѣніе.
Не успѣла еще дѣвочка перешагнуть за порогъ кухни, какъ ее уже привѣтствовалъ молодой и сильный, но не мягкій женскій голосъ:
-- Ну, сударыня! Нельзя сказать, чтобы вы поторопились! Прекрасно! Такъ извольте же теперь вы сами, въ свою очередь, подождать, пока вамъ дадутъ чаю, вотъ и все! Не я буду, если не сведу съ вами счеты сегодня же вечеромъ. Мать говорила, что за ней осталась еще одна расправа; я вамъ отдамъ за нее этотъ долгъ, только сначала выпью чаю, вотъ и все! Ну, чего ради ты стоишь, какъ дура? Говори! Покажи, покажи: сколько ты отпила пива?
-- Я и губами-то къ нему не прикасалась, увѣряю васъ,-- умоляющимъ тономъ возразила дѣвочка, и на лицѣ у нея промелькнулъ страхъ, вызванный обычнымъ дурнымъ обращеніемъ.
-- Ахъ ты, лгунья! Всегда-то ты была и останешься лгуньей! Вотъ тебѣ, вотъ!
И сильной мускулистой рукою говорившая -- дѣвушка лѣтъ шестнадцати -- ударила Дженни. Но не только рука ея, а и весь ростъ, вся ея статная, но грубовато-красивая фигура изобличали въ ней силу и самоувѣренность. Тугими, тяжелыми прядями лежали на затылкѣ ея густые волосы, а на лбу была взбита изящная чолка. Ея платье изобличало въ ней рабочую, но было все-таки настолько разсчитано на эффектъ, что било въ глаза своей грубостью и яркими цвѣтами. Огонь разрумянилъ ея щеки, а при свѣтѣ лампы въ глазахъ ея засверкало веселье.
Миссъ Клементина Пекковеръ рада была, во-первыхъ, тому, что пришла сегодня съ работы раньше, чѣмъ обыкновенно, и намѣревалась, какъ у нея было принято выражаться,-- "кутнуть"; во-вторыхъ, тому, что мать ея, хощяйка дома, въ тотъ вечеръ находилась въ отсутствіи, а слѣдовательно, бразды правленія и полная власть мучить ихъ общую невольницу и безотвѣтную рабу, Дженни Снаудонъ, сосредоточены въ ея рукахъ; въ третьихъ и послѣднихъ, радовалась Клемъ еще тому, что въ сосѣдней комнатѣ лежало бездыханное тѣло свекрови ея матери. Нѣсколько дней тому назадъ умерла эта старуха, давно лежавшая безъ движенія, и, такимъ образомъ, мать и дочь дождались, наконецъ, что съ ихъ плечъ свалилась обуза разъигрывать изъ себя добрыхъ и великодушныхъ родственницъ. Такова была одна сторона ихъ радости; другая же состояла въ наслѣдствѣ въ семьдесятъ-пять фунтовъ, помимо денегъ, которыя должны были получиться изъ "похоронной кассы".
-- Что? получила на закуску?-- обратилась Клемъ къ Дженни, которая отшатнулась, закрывъ лицо руками, чтобы молча побороть свою боль.-- Ты думала, небось, что хозяйки дома нѣтъ, такъ ты и будешь сама въ кухнѣ распоряжаться? Ха-ха-ха! Не угодно ли вамъ лучше вычистить мнѣ сковородку, да берегитесь! Смотрите, чтобъ нигдѣ на ней не осталось ни крошечки жиру, а не то я вычищу ее объ вашу физіономію! Возьму тебя вотъ этакъ за волосы и буду тереть, тереть... Ну, поняла? Какъ ни верти, а мы съ тобой вдвоемъ проведемъ этотъ вечеръ... Ха-ха-ха...
Откровенность, съ которою Клемъ (какъ звали ее близкіе) была груба, нѣсколько уменьшала этотъ недостатокъ; тѣмъ не менѣе, удовольствіе, которое она заранѣе ощущала при мысли объ истязаніяхъ, угрожающихъ ея беззащитной жертвѣ, совершенно равняло ее съ краснокожими. Между ею и образованностью не могло быть ничего общаго. Какъ знать? быть можетъ, въ крови ея отдаленныхъ предковъ и въ самомъ дѣлѣ замѣшалась извѣстная доля индѣйскаго происхожденія?
На одномъ концѣ большого кухоннаго стола, на раскинутой скатерти, уже появилась тарелка, на которую Клемъ ловкимъ движеніемъ опрокинула со сковороды пять штукъ поджаристыхъ сосисокъ и вылила жирную черную подливку.
Прежде, чѣмъ приступить къ этому новому наслажденію, она отхлебнула глотокъ-другой пива, яи тогда только, облегченно вздохнувъ, принялась за ѣду, замѣчательно мѣрно и смачно отправляя себѣ въ ротъ одинъ кусокъ сосиски за другимъ. Минутъ пять прошло въ такомъ усердномъ и пріятномъ занятіи; и тогда, только вспомнила она о присутствіи Дженни, которая, стоя на колѣняхъ передъ очагомъ, усердно скребла бумагой по сковородкѣ. Глядя на нее, Клемъ напала на счастливую мысль еще кое-чѣмъ помучить бѣдную дѣвочку.
Надо замѣтить, что Дженни страшно боялась покойницы, которая уже въ гробу стояла въ сосѣдней каморкѣ, и Клемъ, подмѣтила это съ чуткостью настоящаго индѣйца.
-- Ступай-ка, да принеси мнѣ оттуда спички!-- приказала она.-- Я скоро пойду наверхъ, такъ тогда понадобятся, чтобы посмотрѣть, хорошо ли ты убрала спальню?
Дженни внутренно содрогнулась отъ ужаса и, вставши на.ъ ноги, потянулась за свѣчою.
-- Это еще что!-- прикрикнула на нее Клемъ:-- ты, кажется, и безъ того должна хорошо знать, гдѣ стоитъ каминъ. Ступай сію же минуту, а не то!..
Дженни побоялась ослушаться и ринулась въ потемки. Очутившись за дверью, она въ первую минуту почувствовала, что, вотъ-вотъ, упадетъ въ обморокъ, но вслѣдъ затѣмъ начала ощупью искать дверь каморки, которая отдѣлялась отъ кухни совершенно темнымъ переходомъ. Конечно, Дженни твердо знала, что почти невозможно не задѣть за гробъ, пробираясь въ камину; но, задѣвъ за него, она чуть не умерла на мѣстѣ отъ испуга. И, какъ на грѣхъ, спички никакъ ей въ руки не давались! Шарила, шарила она на каминѣ...-- все напрасно! Вдругъ онѣ сами подвернулись ей подъ руку -- и она вылетѣла вонъ, какъ ошалѣлая, дрожа всѣмъ тѣломъ.
Клемъ весело разсмѣялась: съ нея было пока довольно и этого развлеченія. Она съ наслажденіемъ потянулась, закинувъ назадъ свою красивую голову съ античными, но не добрыми губами. Когда она смѣялась, не было лучшей модели для художника, который пожелалъ бы изобразить воплощеніе силы и физической красоты. Бываетъ, что и тинистая почва этихъ низшихъ изъ слоевъ общества производитъ такіе пышные, хоть и недушистые цвѣты.
-- Ты что-нибудь сегодня дѣлала для м-съ Юэттъ?-- спросила Клемъ.
-- Какъ же, миссъ! Я растопила у нея каминъ, и сбѣгала купить угольевъ на четырнадцать пенсовъ, и кое-что помыла.
-- И что она тебѣ дала за это?
-- Одинъ пенни, миссъ. Я отдала его м-съ Пекковеръ, когда она поѣхала за своей родственницей...
-- А, ты отдала? Ну, такъ послушай, что я тебѣ доложу: чтобы отнюдь впередъ это не повторялось! Все, что ты ни получишь отъ жильцовъ, все отдавать мнѣ, и посмѣй только отдать матери хоть пенни... я съ тобой по-своему расправлюсь!.. Поняла?
Подъ впечатлѣніемъ минуты, Клемъ напала на эту блестящую мысль, и теперь ей оставалось только наслаждаться задачей, которую она задала бѣдной дѣвочкѣ. А пока не мѣшало, пожалуй, и немного прогуляться...
Вдругъ кто-то постучался, и Клемъ поспѣшила на крыльцо, чтобы посмотрѣть, кто тамъ. Передъ дверью, у самаго порога, стояла женщина въ длинной накидкѣ и въ яркой, пестрой шляпѣ; за спиной она держала раскрытый зонтикъ, чтобы защитить себя отъ рѣзкаго дождя, который гналъ порывистый вѣтеръ. Женщина сказала, что желаетъ видѣть м-съ Юэттъ.
-- Прямо, во второмъ!-- кратко отвѣтила своимъ обычнымъ хозяйскимъ тономъ Клементина.
Посѣтительница посмотрѣла на нее высокомѣрно, и не спѣша, закрывъ свой зонтикъ, пошла вверхъ по лѣстницѣ.
Клемъ подождала нѣсколько минутъ, затѣмъ безъ шума поднялась вслѣдъ за гостьей, къ самой двери м-съ Юэттъ, и прильнула ухомъ къ замочной скважинѣ. Больше четверти часа пробыла она неподвижно на мѣстѣ, и ея быстрый, безшумный уходъ ознаменовался въ скорости уходомъ самой гостьи, которая кликнула ее:
-- Миссъ Пекковеръ!
-- Чего вамъ?-- отозвалась та, выходя какъ бы изъ кухни.
-- Будьте любезны зайти къ м-съ Юэттъ на минуту!
-- Хорошо, если будетъ время.
Посѣтительница мотнула головой въ знакъ прощанія и пошла прочь. Пять минутъ спустя, Клемъ уже вернулась отъ своей жилицы и приказала Дженни:
-- Слушай! Ты знаешь гдѣ м-ръ Керквудъ работаетъ, на площади Сентъ-Джемса? Ты вѣдь и прежде тамъ бывала. Ну, такъ поди и стой тамъ, пока онъ не выйдетъ, чтобъ идти домой; тогда ты къ нему подойди и скажи, чтобъ онъ сейчасъ же шелъ прямо въ м-съ Юэттъ. Поняла? А чайную посуду ты все еще не убрала? Ну, погоди: вернешься, мы сведемъ съ тобой счеты. Да бѣги же скорѣе, а не то...
Въ углу на полу валялось жалкое подобіе женской шляпы; Дженни подхватила ее на ходу и нахлобучила себѣ на голову, за неимѣніемъ ничего другого, что защитило бы ее отъ дождя.