I.

На Парѳенопейскомъ берегу.

Едва забрезжилъ свѣтъ сквозь легкія ночныя облака, и съ спокойнымъ величіемъ восходившее солнце позлащало необозримый воздушный океанъ. Это было въ одно весеннее утро 1633 года. Какъ нѣжная мать покрываетъ поцѣлуями любимое дитя, такъ солнце какъ бы лобзало самыми яркими лучами окрестности Неаполя; здѣсь природа создала такое дивное сочетаніе пейзажной красоты, которое только изрѣдка удается созерцать восхищенному взору. Истинно волшебная страна снимала ночное покрывало на встрѣчу утреннимъ лучамъ. Глубокая и прозрачная лазурь небесъ опрокинулась гигантской чашей надъ упоительной панорамой; мягкій, ароматный вѣтерокъ, роскошная растительность, покрывавшая горы и ютившаяся между величественными дворцами, построенными амѳитеатромъ и господствовавшими надъ гордыми замками,-- все это сочеталось въ дивную гармонію. Изъ всѣхъ большихъ городовъ Неаполь, вѣроятно, самый красивый по мѣстоположенію; это мнѣніе высказалось въ часто повторяемыхъ словахъ, что можно спокойно умереть, увидѣвши Неаполь: здѣсь всякій получаетъ истинное понятіе о красотѣ и величіи природы.

Упоительна была свѣжесть утренняго вѣтерка, и все живущее, казалось, дышало съ наслажденіемъ. Юноша лѣтъ двадцати, высокій и стройный, съ тонкими чертами лица, съ высокимъ лбомъ и огненнымъ взоромъ тихо шелъ вдоль по берегу Хіайи, подкрѣпляя себя утренней свѣжестью. Насладившись роскошной картиной восходящаго солнца, удивлявшаго прихотливыми свѣтовыми эффектами, онъ присѣлъ на маленькій песчаный бугорокъ и началъ пристально смотрѣть на игру морскихъ волнъ, погруженный въ глубокія думы. Немного поодаль отъ этого юноши молодой рыбакъ приводилъ въ порядокъ снасти своей лодки и раскидывалъ по берегу сѣти, чтобы восходящее солнце высушило ихъ. Рыбакъ пѣлъ какую-то пѣсню, по словамъ и мелодіи совершенно гармонировавшую съ той природой, которая у неаполитанцевъ ежедневно передъ глазами: съ этимъ небомъ, какъ будто полнымъ любви и блаженства, съ этой страной, исполненной поэзіи, не поддающейся анализу и научному толкованію, но такъ сильно дѣйствующей на душу, чуткую къ чарамъ природы, все существо которой есть одна безсмертная пѣсня,-- тихая и меланхоличная, словно сладкое воспоминаніе, словно эхо, чутко спящее въ кустахъ и за горами и едва внятно-теряющееся въ тихомъ шопотѣ, пока крикъ страсти и боли не нарушитъ (то спокойствія и пока оно не отвѣтитъ рѣзкимъ диссонансомъ.

Вдругъ юноша вскочилъ, подошелъ къ рыбаку и сказалъ:

-- Любезный другъ, пожалуйста, перестаньте пѣть!

Рыбакъ посмотрѣлъ на него съ видомъ величайшаго удивленія. Удержавшись отъ гнѣвной вспышки, онъ хладнокровно спросилъ:

-- Почему же, если я могу говорить, я не могу пѣть?

-- Потому, что ваша пѣснь хватаетъ меня за сердце.

-- Какъ это должно понимать?-- возразилъ рыбакъ.-- Неужто моя беззаботная пѣснь можетъ хватать васъ за сердце? Это для меня совершенная новость!

-- Вы, вѣроятно, намѣревались пропѣть свою пѣсню у постели умирающаго?

-- Нѣтъ, за упокой души моей матери. Но къ вамъ это сравненіе не подходитъ: ваше лицо совсѣмъ не похоже на лицо умирающаго больного.

-- Но все-таки, добрый другъ,-- возразилъ юноша и чело его омрачилось горькой думой.-- и я, и вы, и всѣ мы, живущіе въ своемъ родномъ Неаполѣ, страдаемъ.-- Не личная моя судьба дѣлаетъ меня недовольнымъ, хотя я и могу на нее достаточно пожаловаться? Ваша веселая пѣснь въ виду горячо-любимаго родного города растерзала мнѣ сердце; порой и я, конечно, смѣюсь, но это бываетъ только отъ зависти и бѣшенства. Не смотрите на меня такъ удивленно, не удивляйтесь, что я говорю такія мрачныя слова. Мое сердце страждетъ и его смертельная рана съ каждымъ днемъ будетъ все ухудшаться, пока Неаполь не стряхнетъ ига чужеземныхъ притѣснителей.

Рыбакъ, слушавшій до сихъ поръ юношу съ сострадательнымъ вниманіемъ, при послѣднихъ словахъ не могъ удержаться отъ чувства восхищенія пылкимъ соотечественникомъ, его взоръ засвѣтился ласковымъ участіемъ, и съ этой минуты молодыхъ людей сблизило то общее чувство ненависти къ испанскому господству, которое кипѣло въ груди большей части населенія Неаполя безъ различія сословій.

Исторія неаполитанскаго королевства является цѣпью разнообразныхъ превратностей судьбы, какія только могутъ постигать націю. Эта страна, въ которой природа въ изобиліи расточила свои дары и сокровища красоты, была издавна лакомымъ кускомъ для смѣлыхъ завоевателей; можно сказать безъ преувеличенія, что заманчивое королевство безпрестанно переходило изъ рукъ въ руки. Хотя князья другихъ итальянскихъ королевствъ всегда охотно заводили междоусобія съ цѣлью такъ или иначе захватить въ свои руки владычество надъ Неаполемъ, но зачастую заманчивой землей овладѣвали смѣлые завоеватели изъ очень отдаленныхъ земель. Господами и повелителями Неаполя дѣлались то сарацины, переправлявшіеся въ Италію съ сѣвернаго берега Африки, то норманны изъ далекой Франціи. Испанскіе повелители думали основать свое господство не на одномъ правѣ сильнаго, правѣ завоевателя,-- они находили, что Аррагонскій домъ владѣетъ неаполитанскимъ престоломъ на правахъ наслѣдства. Но неаполитанскому народу они казались чужеземными монархами, хитрыми узурпаторами власти. Какъ часто случается въ жизни каждаго человѣка, что близкому онъ позволяетъ многое изъ того, чего чужому никогда бы не позволилъ, такъ бываетъ и съ цѣлымъ народомъ, когда онъ принужденъ повиноваться скипетру чужеземнаго повелителя: каждое принужденіе удваивается и чувство униженія давитъ съ невыносимой тяжестью, ибо всѣ выгоды, получаемыя правительствомъ, идутъ въ пользу потомковъ чужеземнаго рода. Недовольство только увеличиваетъ недостатки, скрытый гнѣвъ ищетъ исхода, несмѣло проявляясь въ народномъ ропотѣ; потомъ и кровью народъ долженъ выработывать деньги на мотовство и распутства чужеземныхъ притѣснителей.

Все населеніе Неаполя глухо волновалось. Причины этого, конечно. лежали въ человѣческой природѣ. Дѣло въ томъ, что король Филиппъ IV испанскій, царствовавшій въ далекой землѣ, человѣкъ хилый, упрямый и мало заботившійся о покоренныхъ провинціяхъ, не имѣлъ никакого понятія о страданіяхъ и нуждахъ неаполитанскаго населенія. Въ Неаполѣ въ качествѣ вице-короля жилъ герцогъ Аркосъ, бывшій самъ по себѣ мягкимъ правителемъ; но, не владѣя достаточной силой воли, онъ не могъ противодѣйствовать окружавшимъ его высшимъ чиновникамъ, которые были назначены изъ Мадрида. Дѣло постепенно дошло до того, что система взысканія податей была изощрена до тончайшаго искусства, и добродушный неаполитанскій народъ, всегда довольный, если могъ безъ большихъ хлопотъ удовлетворять своимъ обыденнымъ нуждамъ, не заботившійся объ управленіи, наконецъ, былъ пробужденъ отъ своей летаргіи и исполнился злобы.

Рыбакъ, во время разговора съ молодымъ человѣкомъ, раскинулъ сѣти на пескѣ, уже разогрѣтомъ солнцемъ. Теперь онъ могъ нѣсколько времени отдохнуть. Юноша опять присѣлъ на маленькій бугорокъ, а рыбакъ довѣрчиво расположился по сосѣдству съ нимъ, подперевъ рукой голову,-- и у нихъ завязался разговоръ о тысячахъ случаевъ насилія, которыя ежедневно совершали испанцы. Наконецъ, дѣло коснулось и житья-бытья самихъ собесѣдниковъ. Рыбаку нечего было много разсказывать, между тѣмъ какъ юношѣ было что поразсказать. Еще ребенкомъ онъ переселился въ Неаполь изъ родительскаго дома, находившагося въ Салерно; предназначенный сначала къ изученію нрава, онъ еще мальчикомъ, изъ страстной любви къ живописи, покинулъ монастырскую школу и отыскалъ въ Неаполѣ своего дядю, съ цѣлью усовершенствованія въ искусствѣ. Затѣмъ, молодые люди узнали имена другъ друга: рыбакъ прозывался Геннаро Аннезе. юношу же звали Сальваторъ Роза.

-- Разскажите же мнѣ еще что-нибудь изъ вашей жизни,-- просилъ Геннаро,-- вы теперь видите, какъ мало или даже совсѣмъ не отличаюсь я отъ своихъ пріятелей и товарищей; такая же однообразная жизнь ожидаетъ меня и въ будущемъ. Такова вообще жизнь у тысячей рыбаковъ и корабельщиковъ въ счастливомъ Неаполѣ теперь и такова же она будетъ до скончанія вѣка. Рѣдко случается, если кто-нибудь изъ насъ, въ силу какой-нибудь совершенно особенной способности, выдвинется изъ среды другихъ; я не хочу говорить какимъ образомъ, ибо и у насъ есть привиллегированные головы, избранные счастливцы. Рамъ я могу сказать, не хвастаясь, что пользуюсь авторитетомъ среди моихъ сотоварищей; это незаслуженное уваженіе пробудило во мнѣ чертовскую самоувѣренность: мнѣ стало приходить въ голову, что я могу съиграть въ жизни какую-то особенную роль.

-- И какова же эта роль по вашему мнѣнію?-- спросилъ живописецъ съ легкимъ оттѣнкомъ ироніи,-- думаете ли вы сдѣлаться художникомъ, полководцемъ, или, можетъ быть, мудрецомъ, или, наконецъ, виднымъ сановникомъ?

Рыбакъ улыбался.

-- Въ такія подробности я никогда не вдавался,-- отвѣчалъ онъ,-- но когда мои товарищи прославляли мою хитрость, когда я еще мальчикомъ ими же былъ выбираемъ третейскимъ судьей, я порой воображалъ, что настанетъ же время, когда и я смогу съиграть роль въ важномъ дѣлѣ. Но это пустыя бредни,-- мнѣ недостаетъ еще многаго, чтобы совершить что-нибудь. Главнымъ же образомъ мнѣ недостаетъ для этого голоса.

-- Голоса?-- спросилъ удивленный живописецъ.-- Вѣдь вы еще недавно такъ великолѣпно пѣли; если бы мое сердце не было такъ полно печали и ненависти, я бы, вѣроятно, не прервалъ васъ, охотно внимая веселымъ звукамъ.

-- Вы очень благосклонны,-- ласково возразилъ молодой рыбакъ,-- но это вовсе не то, о чемъ я думаю. Я самъ знаю, что мой голосъ не можетъ не нравиться; не обращая вниманія на пѣсни, которыя я пою и которыя инымъ людямъ доставляютъ удовольствіе, мой голосъ приноситъ мнѣ также истинную выгоду; вѣрьте или нѣтъ, очень часто приходятъ на голосъ, которымъ мы выкрикиваемъ наши товары. Видите ли, это случается такимъ образомъ. Поутру торговцы идутъ и бѣгутъ съ тысячью сортовъ разныхъ предметовъ по улицамъ города и выкрикиваютъ свои товары. Одинъ выхваляетъ хорошій вкусъ своей рыбы, другой нѣжность и сочность своихъ фруктовъ, третій красоту и свѣжесть своихъ овощей и такъ далѣе, какъ это обыкновенно бываетъ. Вы не повѣрите, какой приманкой является тембръ голоса; мы, продавцы, знаемъ это по опыту; я твердо убѣжденъ, что въ массѣ народа только тогда можно что-нибудь предпринять и выполнить, когда въ состояніи воодушевить звукомъ голоса. На это-то и не хватаетъ моего органа. Его хватаетъ только на то, чтобы заманивать добродушныхъ хозяекъ и ихъ служанокъ, когда же дѣло идетъ о томъ, чтобы увлечь толпу народа, тогда я пасую.

-- Я вѣрю вамъ,-- возразилъ живописецъ,-- я знаю, что существуютъ силы природы въ насъ и внѣ насъ, таинственное вліяніе которыхъ всегда казалось и кажется неразъяснимой загадкой. Если вы захотите спросить меня, въ чемъ лежитъ причина того удивительнаго очарованія, которое обольщаетъ каждаго созерцающаго эту небесную ниву, окружающую насъ здѣсь, я бы отвѣтилъ: пусть это будетъ волшебство или чудо, но слово не можетъ выразить всей полноты впечатлѣнія. Всякая попытка въ этомъ отношеніи будетъ безуміемъ: слова не въ состояніи проанализировать того, что такъ могущественно дѣйствуетъ на душу, что заставляетъ сіять глаза восторгомъ и нѣмѣть уста. Это похоже на созданіе искусства, въ упоительномъ впечатлѣніи котораго никогда нельзя отдать себѣ отчета, Нѣчто подобное мы часто испытываемъ въ жизни, встрѣчая людей, которые своимъ взглядомъ, голосомъ, либо симпатичностью своего характера, производятъ на насъ неотразимое очарованіе. Если вы голосъ причисляете къ подобнымъ удивительнымъ вещамъ, то все сказанное непремѣнно должны имѣть въ виду.

-- Конечно,-- согласился Геннаро,-- это случается только съ нами, темными людьми, которые ничему не учились и которые не могутъ ни кистью, ни перомъ передать своихъ мыслей. Оставимъ же разговоры объ этихъ вопросахъ; послушаемъ теперь что-нибудь отъ васъ о вашей жизни. Я буду молчать и слушать васъ внимательно.

-- Я не хочу отказываться,-- такъ началъ живописецъ,-- хотя я увѣренъ, что мой разсказъ будетъ гораздо несложнѣе я обыкновеннѣе, чѣмъ вы, можетъ быть, ожидаете. Мой отецъ, Фито Антоніо, былъ земледѣльцемъ и владѣлъ обширными угодьями; онъ хорошо управлялъ ими, что, конечно, стоило ему не малыхъ хлопотъ и трудовъ. Въ родѣ моей матери не только рисованіе и живопись, но и божественная музыка были наслѣдственными талантами. Но ни живопись, ни музыка, никогда не пользовались особеннымъ расположеніемъ отца; онъ никогда не соглашался, чтобы я посвятилъ себя живописи, увѣряя, что искусствомъ я могъ бы заработать, можетъ быть, сносный завтракъ, а вѣрнѣе, только несчастный обѣдъ. Эта идея такъ прочно укоренилась въ немъ, что онъ преждевременно началъ посылать меня въ здѣшнюю монастырскую школу, чтобы благочестивые братья подготовили меня къ изученію права. Но я чувствовалъ непреодолимое влеченіе къ искусству и такъ какъ мой дядя, братъ моей матери, владѣлъ въ совершенствѣ техникой живописи, то я старался ближе сойтись съ нимъ, проводя вблизи его каждый свободный часъ и, не опуская своихъ школьныхъ занятій, безпрерывно упражнялся въ рисованіи. Мало-по-малу во мнѣ развилось желаніе быстро фиксировать, при помощи моего искусства, особенно характерныя явленія, выразительныя лица и фигуры, проходившія у меня передъ глазами. Дѣло доходило подчасъ до того, что я, одолѣваемый своею страстью, бралъ кусокъ угля и наскоро набрасывалъ портреты или одного изъ благочестивыхъ братьевъ, или одного изъ своихъ сотоварищей, или, наконецъ, портреты постороннихъ посѣтителей школы на стѣнахъ корридоровъ и другихъ комнатъ. Такія продѣлки влекли подчасъ за собою недовольство и суматоху, благочестивые братья ставили очистку стѣнъ отъ моей мазни, какъ они называли мои эскизы, на счетъ моего отца, пока, наконецъ, послѣдній, выведенный изъ терпѣнья, не взялъ меня изъ монастырской школы, продолжая дома подготовлять полатыни. Я былъ безмѣрно счастливъ, что избавился отъ монастырской неволи и могъ безпрепятственно, сколько душѣ угодно, заниматься съ моимъ дядей Греко, наслаждаясь своей любимой работой. Однажды я не могъ воздержаться, чтобы не предложить ему вопроса: -- Милый дядя, скажи мнѣ, отчего мой отецъ не хочетъ позволить мнѣ учиться живописи?-- Это можно объяснить въ двухъ словахъ, милый племянникъ,-- возразилъ онъ,-- твой отецъ не хочетъ потому, что ты можешь умереть съ голоду. Живопись -- искусство ненадежное. Одному она даетъ слишкомъ много, другому же совсѣмъ ничего. Возьмемъ, напримѣръ, меня,-- мой дядя не хотѣлъ сознаться, что онъ былъ совсѣмъ ничтожнымъ живописцемъ,-- я ли не работаю съ утра до ночи, какъ лошадь,-- и все-таки вѣчно живу впроголодь, ибо совсѣмъ не находится покупщиковъ на мои картины, такъ что я хотѣлъ было даже продать ихъ старьевщикамъ на рынкѣ.-- Это очень печально,-- замѣтилъ я,-- но могу ли я идти дальше первоначальныхъ уроковъ рисованія?-- Ты долженъ продолжать свои занятія латынью,-- сказалъ онъ.-- Это очень трудно привести въ исполненіе,-- возразилъ я,-- ибо у моего отца уже теперь истощаются средства.-- Бѣдняка нужно пожалѣть,-- подумалъ дядя,-- такое многочисленное семейство и такіе маленькіе доходы; какъ же онъ смѣетъ настаивать на своемъ?-- Поэтому, милый дядя, будь такъ добръ, давай мнѣ уроки рисованія. У меня сильное желаніе учиться живописи и я никогда не отстану отъ этого.-- Дядя, наконецъ, согласился, и я отъ радости бросился ему на шею. Съ этого времени началось веселое ученіе и работа; я чувствовалъ себя счастливымъ, когда замѣтилъ, что быстро перегналъ своего бездарнаго учителя.

Я искренно сошелся съ однимъ молодымъ человѣкомъ, по имени Маркомъ Мастурціемъ; съ нимъ я дѣлалъ иногда прогулки, чтобы внимательно изучить берегъ нашего чуднаго залива и именно то мѣсто, которое вдохновило римскаго поэта Вергилія на возвышенныя и безсмертныя пѣсни. Наклонность передавать карандашомъ свои впечатлѣнія никогда не покидала меня; по временамъ я не могъ удержаться, чтобы не набросать на какой-нибудь стѣнѣ эскиза ландшафта. Въ одинъ прекрасный день мы пришли въ францисканскій монастырь св. Терезы; видъ многочисленныхъ фресокъ такъ сильно подѣйствовалъ на мое художественное чувство, что я вынулъ кусокъ угля, который имѣлъ обыкновеніе носить всегда при себѣ, и началъ набрасывать какой-то рисунокъ на стѣнѣ монастырскаго флигеля. Мой другъ далеко отошелъ въ сторону, я же настолько погрузился въ свою работу, что совсѣмъ не замѣтилъ, какъ монастырскій пастухъ въ нѣкоторомъ отдаленіи наблюдалъ за мной.-- Гей! Малый!-- закричалъ онъ гнусавымъ голосомъ,-- что ты тамъ дѣлаешь? Погоди, негодяй, я тебя проучу, какъ мазать стѣны! Попадетъ тебѣ за твои продѣлки!-- И взявъ трость, онъ подбѣжалъ ко мнѣ съ крикомъ: -- Ага! ты прикидываешься глухимъ! Кто не хочетъ слышать, тотъ долженъ чувствовать! Съ этими словами онъ ударилъ меня повыше плечъ. Хотя я слышалъ его слова, но былъ такъ углубленъ въ свою работу, что вздрогнулъ въ испугѣ и взглянулъ въ лицо разсвирѣпѣвшаго пастуха. Мѣсто было открытое, и я убѣжалъ отъ палки идіота. Обернувшись, я увидѣлъ, какъ онъ потащилъ ведро съ водой и началъ смывать губкой мой рисунокъ. Въ то время мнѣ не было еще семнадцати лѣтъ. Съ этихъ поръ судьба начала жестоко преслѣдовать меня и моихъ родныхъ. Я уже пытался писать масляными красками; эти первые опыты обратили на себя вниманіе одного талантливаго живописца, ибо моя мать имѣла много знакомыхъ художниковъ; если среди моихъ родственниковъ не находилось никого, кто бы создалъ нѣчто выдающееся, то, все-таки, родственники доставляли мнѣ художественныя знакомства, принесшія позднѣе нѣкоторую пользу и моимъ сестрамъ. Сначала мнѣ давалъ уроки Франческо Франказано. Мой отецъ никогда бы не потерпѣлъ, чтобы я всецѣло посвятилъ себя искусству; но къ этому времени онъ неожиданно умеръ, и если его смерть всѣхъ насъ сильно опечалила, повергнувъ въ крайнюю нужду, то мнѣ лично она принесла давно желанную свободу слѣдовать своему природному призванію. Наша нищета въ то время была столь велика, что я ни разу не имѣлъ средствъ, чтобы купить холста для своихъ картинъ. Братъ моей матери взялъ ее вмѣстѣ съ одной изъ моихъ сестеръ къ себѣ, другая сестра вышла замужъ за живописца Франказано, а третья по ходатайству одного вліятельнаго лица была помѣщена въ монастырь; для моихъ же обоихъ младшихъ братьевъ не могли подыскать никакого мѣста: они должны были цѣлый годъ блуждать по Неаполю, кормясь грошевымъ подаяніемъ и прибѣгая неоднократно къ общественной помощи. Всѣ эти обстоятельства -- несчастная доля моихъ родныхъ и мое собственное несчастіе -- въ первый разъ наполнили мою душу такой ненавистью къ превратностямъ этого міра, мое сердце такъ глубоко и сильно испытывало это горе, что имъ прониклось все мое существо и до сихъ поръ оно еще тяготитъ мой мозгъ.

Здѣсь живописецъ мгновенно умолкъ и мрачно взглянулъ куда-то вдаль.

-- Развѣ вы никогда не пробовали разузнавать что-нибудь о вашихъ братьяхъ?-- спросилъ участливо рыбакъ.

-- Я розыскивалъ ихъ,-- возразилъ живописецъ,-- и старался помочь имъ. Самый младшій, котораго я розыскалъ съ огромными усиліями, находится теперь, благодаря моему посредничеству, при одной торговлѣ въ Ливорно; напасть же на слѣдъ другого брата мнѣ не удалось, не смотря на всѣ старанія.

-- Развѣ вы такъ долго его не видали, что не помните даже его примѣтъ?-- спросилъ Геннаро.

-- Примѣтъ?-- переспросилъ Сальваторъ вдумчиво; -- можетъ быть, я узналъ бы его по одной маленькой пѣсенкѣ, которую часто пѣвала наша мать и которую завѣщала намъ, какъ единственное наслѣдіе. Какъ это она поется? Да. вотъ!-- и онъ началъ мурлыкать мелодію на слова:

"Я бѣденъ былъ, но не ропталъ

"И рукъ не запятналъ я кровью:

"Я и богатствѣ не мечталъ:

"Я счастливъ былъ друзей любовью.

-- Вы такъ трогательно поете,-- сказалъ Геннаро,-- что я, кажется, никогда не забуду этой простой мелодіи.

Сальваторъ повторилъ пѣсенку еще разъ и опять погрузился въ мрачныя думы, пока рыбакъ замѣчаніемъ, что онъ долженъ проститься, не вывелъ его изъ задумчивости.

Между тѣмъ, солнце поднималось все выше и выше, чувствительно разливая мягкую теплоту. Геннаро розыскалъ свои сѣти и найдя, что онѣ были сухи, поспѣшно свернулъ ихъ. Въ слѣдующую ночь была его очередь выѣзжать на рыбную ловлю; сегодня же онъ долженъ былъ уловъ прошлой ночи идти продавать на рынкѣ и на улицахъ: таково было обыкновеніе среди рыбаковъ. Поочередно часть рыбаковъ ѣздила ночью на тони, между тѣмъ какъ другіе подкрѣплялись сномъ, рано утромъ приводили въ порядокъ сѣти, сортировали ночной уловъ и разносили по улицамъ, при чемъ каждый дѣлалъ все возможное для приманки покупателей выхваливаніемъ своего товара.

-- За ваше довѣріе я не могу иначе поблагодарить васъ,-- сказалъ Геннаро,-- какъ только тѣмъ, что буду всегда помнить бесѣду съ вами. Если я не могу ожидать, что моя физіономія удержится у васъ въ памяти, то вы можете быть увѣрены, что я никогда не забуду чертъ вашего лица. Если вы случайно зайдете на базарную площадь или на сосѣднія съ нею улицы и вамъ неожиданно послышится дружеское привѣтствіе, вы можете быть увѣрены, что это я васъ окликнулъ.

Сальваторъ дружественно протянулъ руку великодушному юношѣ и сказалъ:

-- И я твердо увѣренъ, что мы снова увидимся.

Затѣмъ Геннаро заботливо сложилъ свои сѣти, положилъ ихъ на парусъ въ лодку, самъ сѣлъ въ нее и. взявъ весла, началъ грести по направленію къ плотинѣ. Доѣхавши до замка del' Ovo, онъ мгновенно поднялся въ лодкѣ и помахалъ шапкой по направленію къ тому мѣсту, гдѣ стояла серьезно-задумчивая фигура молодого живописца. Сальваторъ провожалъ его глазами и дѣлалъ рукою знаки, пока лодка не завернула за укрѣпленную косу и не исчезла изъ вида.

Послѣ этого молодой -живописецъ опять погрузился въ одну изъ тѣхъ тяжелыхъ думъ, которыя такъ часто овладѣвали имъ; въ такомъ настроеніи его художническая душа была такъ своенравна, что забывала обо всемъ и совершенно уходила въ свой внутренній міръ, оставаясь совершенно холодной къ чарамъ природы. Такъ случилось и теперь: растянувшись на пескѣ, съ открытыми глазами онъ погрузился въ свое раздумье. Онъ все лежалъ и думалъ, думалъ и лежалъ, пока неожиданные звуки, донесшіеся съ берега, вдругъ испуганно не пробудили его, возвративъ къ дѣйствительности.

Его удивленному взору представилось зрѣлище, встрѣчавшееся вообще нерѣдко, но здѣсь, вслѣдствіе особенныхъ обстоятельствъ, пріобрѣтавшее необыкновенный характеръ. Съ возвышенности, гдѣ расположилось множество барскихъ домовъ съ обширными садами, спускалась къ берегу погребальная процессія, и теперь только Сальваторъ замѣтилъ, что во время его мечтательнаго раздумья, не по далеку отъ него, къ берегу пристала большая лодка, предназначенная, повидимому, по своему устройству и убранству, служитъ для перевозки покойниковъ на какой-нибудь изъ близь лежащихъ береговъ. Молодой человѣкъ теперь внимательно наблюдалъ все происходившее, подробности котораго дѣйствительно могли приковать взоры.

Хотя монахи, частію несшіе гробъ, частію шедшіе съ пѣніемъ молитвъ впереди гроба и за гробомъ, являли собой ту отталкивающую холодность, которая пріобрѣтается частымъ присутствіемъ при исполненіи погребальныхъ обрядовъ; но за то особенное вниманіе должна была привлечь группа людей въ глубокомъ траурѣ, шедшая за гробомъ. Но тогдашнему обычаю гробъ несли открытымъ. Хотя трупъ былъ совершенно укутанъ и закрытъ пальмовыми вѣтвями, все-таки можно было разглядѣть благородныя черты словно тонко-выточеннаго женскаго личика и блѣдныя руки, сложенныя на груди, словно свѣтившіяся и ярко выдѣлявшіяся отъ бѣлаго матоваго одѣянія и отъ блестящихъ зеленыхъ листьевъ. Вокругъ темныхъ волосъ, которые распущенными прядями обрамляли головку, лежалъ вѣнокъ изъ бѣлыхъ розъ. Это могла быть женщина лѣтъ тридцати, которую провожали къ мѣсту послѣдняго упокоенія. Не нужно было долго догадываться, чтобы узнать между провожавшими родственниками мужа покойной и рядомъ съ нимъ взрослой дочери, между тѣмъ какъ другіе могли быть или братьями, или другими родственниками. Нѣкоторые вели за руку маленькихъ дѣтей, которыя могли быть двоюродными сестрами, или двоюродными братьями молодой дѣвушки.

Часто говорятъ, что ненависть изощряетъ взглядъ и это также подтверждается относительно характеристическихъ чертъ различныхъ націй. Маленькія странности и особенности, которыя пристаютъ къ каждому народу, нигдѣ такъ не бросаются въ глаза, какъ въ чужой непріязненной странѣ; къ нимъ относятся здѣсь съ тѣмъ меньшей снисходительностью, чѣмъ больше онѣ расходятся съ туземными обычаями. Для легкомысленныхъ и распущенныхъ неаполитанцевъ строго-формальное и сдержанное поведеніе испанцевъ, было тѣмъ менѣе симпатично, что оно казалось имъ невыносимымъ въ силу обоюдныхъ несогласій. Въ одеждѣ испанцевъ было едва замѣтное отличіе, но тѣмъ не менѣе оно сильно выдавало для итальянца испанскій національный характеръ. Какъ монахи, участвовавшіе въ похоронной процессіи, очевидно, принадлежали одному монастырю, исключительно предназначенному для испанцевъ, такъ и большая часть родственниковъ, слѣдовавшихъ за гробомъ, по осанкѣ и платью обнаруживала свое происхожденіе отъ ненавистной націи.

При подобныхъ отношеніяхъ обоюдныя чувства обнаруживаются въ безмолвномъ, но краснорѣчивомъ взорѣ; слово же увеличиваетъ отвращеніе до такой степени, что рука противника невольно хватается за шпагу. Точно также случилось и здѣсь. Враждебное расположеніе духа, овладѣвшее неаполитанскимъ живописцемъ, ясно сказывалось въ его осанкѣ и взорѣ, и гордая фигура, величественно стоящая на холмѣ, не могла быть незамѣченной среди Траурной процессіи. Сальваторъ бросалъ взоры, полные ненависти и сосредоточенной злобы. Испанцы то же знали, какъ они были непріятны въ Неаполѣ, знали, что ихъ появленіе повсюду вызываетъ тайныя проклятія и скрытыя клятвы смертельной мести, Нѣтъ ничего удивительнаго, что они испытывали поминутное смущеніе и ненависть, удвоенную безпрестанно разжигаемой злобой.

Похоронная процессія приближалась къ лодкѣ, готовой для принятія тѣла. Несомнѣнно, тѣло должно было быть перевезено или въ какой-нибудь монастырь на противоположномъ берегу или на сосѣдній островъ. Наконецъ, процессія подошла къ самому берегу, и гробъ былъ поставленъ на землю. До сихъ поръ Сальваторъ не могъ ясно разглядѣть лица молодой дѣвушки, потому что она буквально висѣла на рукѣ своего отца, шла неувѣренной поступью, съ поникшей головой, закрывъ лицо почти совершенно черною вуалью. Но теперь, когда покойница была медленно и осторожно положена въ лодку, дочь откинула траурную вуаль и устремила свои очи на дорогой бездыханный ликъ, который уже скоро долженъ будетъ навсегда сокрыться въ землѣ. И въ то время какъ монахи запѣли новую молитву, и гробъ торжественно былъ опущенъ въ лодку на катафалкъ, горе до такой степени охватило юное, нѣжное существо, что громкія рыданія стѣснили ея слабую грудь, и она безъ чувствъ, какъ снопъ, повалилась на руки своего отца.

Теперь во-очію подтверждалось непостоянство, возникавшее въ груди даже лучшаго человѣка, какъ только онъ подпадалъ вліянію возбуждающей красоты и нѣжнаго, сердечнаго чувства. Сальваторъ, еще такъ недавно исполненный жгучимъ чувствомъ ненависти, живущей во всѣхъ неаполитанцахъ противъ испанскихъ пролазъ, вдругъ забылъ это враждебное чувство, глядя съ сердечнымъ участіемъ и нѣжнымъ восхищеніемъ на прекрасное молодое существо, придавленное такъ безжалостно тяжелымъ безъисходнымъ горемъ. Если только изрѣдка и при совершенно особенныхъ обстоятельствахъ можетъ случаться, что первый взглядъ воспламеняетъ могучую страсть, то все-таки нельзя сомнѣваться, что это иногда бываетъ и что въ такомъ случаѣ этотъ первый взглядъ является рѣшающимъ на всю жизнь. Вторая особенность любви тоже проявилась здѣсь. Любовь всемогуща, она не смущается людскими предразсудками,-- она зажгла въ сердцѣ живописца неудержимую страсть, которая подавила всякую ненависть къ чуждой націи, лишивъ юношу возможности хладнокровно разсуждать, охвативъ все его существо нѣмымъ восторгомъ. Не на покойницу, очевидно принадлежавшую къ знатному испанскому дому, смотрѣлъ онъ. нѣтъ,-- его очарованныя очи восхищенно слѣдили за плѣнительной молодой дѣвушкой. Здѣсь опять сказалась его художественная натура, забывавшая въ минуты возбужденія все на свѣтѣ и отдавшаяся лишь одному чувству. Да, онъ забылъ въ это мгновеніе все окружающее,-- забылъ до того, что отдавшись во власть впечатлѣнія, приблизился къ траурной группѣ, словно желая оказать помощь прелестной дѣвушкѣ.

Но едва онъ сдѣлалъ къ ней одинъ шагъ, какъ движеніе среди родственниковъ покойной, угрожающе смотрѣвшихъ на живописца, разсѣяло его очарованіе и напомнило ему о дѣйствительности.

Особенно выдѣлялись гнѣвно-огненные взгляды одного очень молодого человѣка, почти мальчика, который держался близко къ молодой дѣвушкѣ и по платью былъ также испанцемъ. Этотъ юноша мгновенно обнажилъ сверкающій мечъ. Если сердце Сальватора еще недавно было переполнено нѣжными чувствами къ прелестной незнакомкѣ, то теперь опять выросли въ немъ противоположныя ощущенія, и странныя мысли толпились въ его головѣ. Сальватору казалось, что дѣвушка находилась подъ враждебнымъ вліяніемъ, не сознавая ясно,-- не чисто ли субъективное самообольщеніе такое предположеніе; онъ отдался ему и началъ воображать въ своемъ возбужденіи, что онъ призванъ для роли защитника и рыцаря. Все-таки на столько еще самообладанія у него было, чтобы замѣтить, какъ безразсудно и опасно идти дальше, безъ всякаго основанія начинать ссору съ юношей и потомъ, можетъ быть, горько раскаиваться въ необдуманномъ поступкѣ въ такой торжественный моментъ. Только нѣсколько мгновеній длилось это молчаливое обоюдное оглядываніе противника, послѣ чего Сальваторъ опять удалился на старое мѣсто своихъ наблюденій.

Между тѣмъ, молодая дѣвушка пришла понемногу въ себя. Она не замѣчала всѣхъ мелочей происходившаго, потому что всѣ ("я помыслы и чувства сосредоточивались на мертвой матери, лежавшей въ гробу. Монахи размѣстились въ лодкѣ, приводя въ порядокъ цвѣты и вѣнки. Затѣмъ они опять вышли на берегъ, образовъ полукружіе. Въ то время, какъ родственники занимали въ лодкѣ мѣста, монахи пѣли тихую, гармоничную молитву. Сальваторъ внимательно смотрѣлъ на все происходившее.

Чудной синевой блистало глубокое, прозрачное небо надъ почти зеркально о поверхностью моря. Медленно начали отчаливать гребцы въ черныхъ шапкахъ и черныхъ шарфахъ. Рядомъ съ отцомъ, обвивъ его руками, сидѣла плачущая дѣвушка, склонивъ голову на его плечо. Позади ихъ помѣстились оба старыхъ товарища отца, держа на рукахъ по мальчику. Напротивъ сидѣлъ юноша, тоже почти мальчикъ, и, не сводя глазъ, смотрѣлъ на полное слезъ личико молодой дѣвушки. Порой онъ поднималъ глаза, и тогда они встрѣчались съ глазами живописца, отвѣчая чувствомъ глубокаго отвращенія на его злобный взглядъ.

Чѣмъ болѣе удалялась отъ берега лодка по направленію къ Сорренто, тѣмъ безпокойнѣе становился Сальваторъ, почувствовавъ, наконецъ, при видѣ всей картины, исчезающей изъ его глазъ, невыносимую муку сомнѣнія въ томъ, что встрѣтитъ ли онъ опять любимую дѣвушку или только узнаетъ, кто были эти люди, столкнувшіеся съ нимъ совершенно случайно и при такой исключительной обстановкѣ.

Нужно было какъ-нибудь помочь бѣдѣ; нашъ же живописецъ не принадлежалъ къ тѣмъ людямъ, которые отказываются отъ своихъ желаній, если исполненіе ихъ зависитъ отъ нихъ самихъ. Хотя кошелекъ Сальватора былъ почти пустъ и онъ не могъ и думать о наймѣ особой лодки, но ежедневно рано утромъ въ Сорренто отправлялись мужчины и женщины, привозя оттуда фрукты и цвѣты. Дли этой цѣли предназначалась большая ладья, въ которой ложно было дешево переправиться туда. Только небольшое разстояніе отдѣляло живописца отъ того мѣста, гдѣ лодочники держали лодки, готовыя къ отплытію. Живо впрыгнулъ живописецъ въ первую стоявшую и попросилъ лодочника, нельзя же поспѣть за едва виднымъ судномъ но направленію къ Сорренто. Лодка съ покойницей интересовала всѣхъ сидѣвшихъ въ лодкѣ, и такъ какъ при этомъ находился монахъ, то пошли всякіе назидательныя разговоры и догадки о личности умершей. Траурная лодка ѣхала медленно и усердные гребцы скоро догнали ее, такъ что приходилось уговаривать держаться около нея поблизости, дабы не потерять ее изъ виду и насколько возможно разузнать, кто такіе ѣхали въ ней. Тысячи различныхъ мыслей толпились въ головѣ живописца въ продолженіе этой поѣздки.

Постепенно смолкалъ шумъ отъ постояннаго прибоя волнъ въ пристань. Береговыя строенія все болѣе стушевались, за то все болѣе выступали живописныя отлогости и горы. Напротивъ высился Везувій, опять начавшій выбрасывать за послѣднее время песокъ въ густомъ дымѣ и освѣщавшійся по ночамъ на. вершинѣ краснымъ заревомъ. Живописецъ такъ былъ охваченъ внутренней тревогой, что не замѣчалъ красотъ природы. По временамъ онъ окидывалъ взоромъ великолѣпную панораму, но все-таки вниманіе его было приковано къ траурной лодкѣ, медленно разсѣкавшей волны. Онъ отчетливо разглядѣлъ въ ней отдѣльныя фигуры и озаренный солнечными лучами мертвый ликъ, выдѣлявшійся между вѣнками и цвѣтами.

Сколько разъ бродилъ живописецъ по славнымъ берегамъ Сорренто, наслаждаясь удивительной красотой мѣстности и выбирая сюжеты для своихъ картинъ. Высоко выступали изъ моря эти скалистые берега, а вверху далеко разстилалась плодородная страна перерѣзанная ущельями, покрытая фруктовыми садами, населенная трудолюбивыми жителями. Море смягчаетъ климатъ, такъ уравнивая его, что лѣтній зной никогда не бываетъ невыносимъ, а зима не пугаетъ своими ужасами. Соррентскіе фрукты, винныя ягоды, апельсины и гранаты, давно прославились своимъ высокимъ достоинствомъ; душистыхъ цвѣтовъ, ежегодно выростающихъ въ Ооррентскихъ садахъ, хватаетъ для украшенія и развлеченія тысячъ людей.

Обѣ лодки наконецъ приблизились къ благословенному берегу. Между крутовысившимися скалами и моремъ тянулась лишь узкая береговая полоса; здѣсь снова расположились монахи,.встрѣчавшіе процессію похороннымъ пѣніемъ. Сальваторъ просилъ своего рулевого расположиться въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ траурной лодки, и вышелъ на землю въ то же самое время, когда ожидавшіе монахи подняли гробъ на плечи, чтобы внести его по скалистой дорогѣ въ Сорренто. Всѣ сидѣвшіе въ лодкѣ, въ которой ѣхалъ Сальваторъ, встали и молча помолились за покойницу. Толпа вышла изъ лодки, сомкнулась, и живописецъ могъ незамѣченнымъ смѣшаться въ этой толпѣ.

Медленно достигла процессія высоколежащей равнины, гдѣ раскинулся городъ. Тамъ дожидались траурной процессіи еще другіе провожатые, мужчины, женщины и дѣти, и присоединились къ ней. Здѣсь-то Сальваторъ замѣтилъ, что вновь подошедшіе съ прежними родственниками были очень холодны и шли какъ бы для цроформы. Исключеніемъ былъ одинъ прекрасный юноша, приблизившійся съ большимъ участіемъ къ отцу и дочери и горячо утѣшавшій ихъ. Опытный глазъ Сальватора замѣтилъ, что соррентскіе провожатые были итальянцы, и его легковоспламеняющаяся фантазія быстро создала картину семейныхъ отношеній. Было ясно, что умершая принадлежала къ какой-нибудь итальянской фамиліи, что она отдала свое сердце испанскому дворянину и противъ воли своихъ родныхъ связала съ нимъ свою судьбу. Дальніе онъ представилъ себѣ, что итальянка вслѣдствіе внутренняго разлада тяжело страдала, можетъ быть, жертвой этого и умерла. Безъ сомнѣнія дочь ея была наперсницей всѣхъ ея страданій, и навѣрно сердце, ея было больше расположено къ отчизнѣ матери, чѣмъ къ родинѣ отца. Было ли удивительно, если нѣжныя чувства живописца къ прекрасной дѣвушкѣ въ траурѣ при такихъ предположеніяхъ еще больше разгорѣлись и если вмѣстѣ съ тѣмъ выросло чувство ненависти ко всѣмъ провожатымъ мужчинамъ, особенно же къ молодому человѣку, котораго Сальваторъ считалъ ея братомъ? Или онъ только одинъ изъ дальнихъ родственниковъ? Эта мысль еще сильнѣе возбуждала его ненависть.

Вовсякомъ случаѣ покойница должна была происходить изъ очень знатнаго дома, что подтверждали не только ея родственники, но и вся торжественность совершавшагося погребенія. Наконецъ, дошли до монастыря св. Афры, которому принадлежала прекрасная и богато украшенная церковь. При воротахъ этой церкви монастырскія монахини вмѣстѣ съ настоятельницей встрѣтили голову процессіи и проводили ее съ пѣніемъ до главнаго алтаря, предъ которымъ былъ поставленъ гробъ. Тогда раздались звуки строгаго реквіема; гробъ былъ закрытъ, чтобы быть готовымъ для преданія землѣ. Когда крышка гроба навсегда сокрыла любимыя черты матери, слезы неутѣшной дочери еще обильнѣе, чѣмъ прежде, брызнули изъ ея прекрасныхъ глазъ.

Тѣсный семейный кружокъ испанцевъ покинулъ церковь, и только молодой итальянецъ, не сводившій глазъ съ дочери умершей, казалось, забылъ, что національное отличіе принуждало его къ разлукѣ. Онъ стоялъ и ждалъ, пока испанцы поѣдутъ назадъ. Въ столовой монастыря они немного отдохнули, чтобы немедленно возвратиться въ Неаполь.

Этимъ временемъ воспользовался Сальваторъ, чтобы выяснить личность умершей и ея семейныя отношенія.

Всѣ его догадки оправдались. Дѣвичье имя умершей было Корнелія Кортези. Она познакомилась съ графомъ Діего-ди-Мендоца на одномъ балу. Часто случалось, что дочери изъ знатныхъ итальянскихъ домовъ влюблялись въ испанскихъ грандовъ, при чемъ отцы не давали согласія на такіе браки, а монастыри создавали непреодолимыя преграды для подобныхъ сердечныхъ влеченій, не шедшихъ рука въ руку съ политикой. Съ Корнеліей случилось нѣчто иное. Родителей ея не было въ живыхъ, и прежде чѣмъ братья могли помѣшать браку своей сестры, Мендоца заручился посредничествомъ вице-короля, герцога Аркоса, такъ что Корнелія могла прибѣгнуть къ покровительству одной вліятельной испанской фамиліи. Свадьба была отпразднована съ большимъ великолѣпіемъ, ибо съ испанской стороны покровительствовали браку; родственники же и друзья дома Кортези не только не показывались на свадьбѣ, но даже цѣлый годъ носили фамильный трауръ, какъ будто Корнелія для нихъ умерла. Теперь ее дѣйствительно умершую поставили по ея собственному желанію въ монастырской церкви св. Афры, гдѣ находились могилы всей фамиліи Кортези. Единственное дитя ихъ счастливаго супружества была дочь, носившая имя своей матери. Сынъ умеръ раньше.

Сальваторъ, дотолѣ бывшій спокойнымъ и слушавшій внимательно, вдругъ былъ смущенъ однимъ вопросомъ, живо занимавшимъ его. Если Корнелія была единственнымъ ребенкомъ, то кто же такой молодой человѣкъ, участвующій въ проводахъ, на видъ бывшій старше дѣвушки? Живописецъ справлялся, но никто не зналъ этого юноши. Во всякомъ случаѣ онъ долженъ былъ принадлежать къ фамиліи мужа покойной, ибо одѣвался поиспански; какъ же онъ очутился здѣсь, принимая участіе въ похоронахъ. Сальваторъ чувствовалъ, какъ судорожно сжималось его сердце отъ мысли, что испанскіе родственники заранѣе позаботятся обручить прелестную Корнелію съ человѣкомъ изъ ихъ круга.

Сальваторъ все ждалъ, пока родственники покойной отплывутъ въ Неаполь. Тайно наблюдалъ онъ за этимъ отъѣздомъ, и когда его взоръ нечаянно остановился на Корнеліи, онъ забылъ все остальное. Его взоры опять встрѣтились со взорами молодого человѣка, и между ними снова сверкнула молнія ненависти. Живописецъ все-таки имѣлъ, на столько спокойной разсудительности, чтобы подавить свои чувства. Когда лодка скрылась изъ глазъ, онъ опять помѣстился въ старую ладью, доставившую его изъ Неаполя, и дожидался ея отплытія. Онъ очутился въ томъ же самомъ обществѣ, помѣстившись между огромными корзинами, съ верхомъ наполненными всякаго рода свѣжими овощами, земляникой, вишнями и множествомъ прелестнѣйшихъ цвѣтовъ. Монахъ также притащилъ въ ладью полную корзину драгоцѣнныхъ произведеній соррентскихъ садовъ.

Разговоръ очень естественно вертѣлся около похоронъ графини Мендоца. Всякій могъ разсказать что-нибудь относительно ея любви и ея печальной судьбы. Лучше всего разсказывалъ монахъ, понаторѣвшій въ разглагольствованіяхъ при собираніи милостыни.

-- Помоги. Святая Мадонна, чтобъ несчастіе не повторилось въ въ этой семьѣ,-- сказалъ онъ подозрительно,-- молодой синьоръ Людовико Кортези, кажется, влюбленъ въ двоюродную сестру-испанку. По крайней мѣрѣ, онъ остался при Мендоца въ то время, какъ всѣ родственники Картези простились съ испанцами при могилѣ. А все-таки онъ долженъ былъ присягнуть "Лигѣ мертвыхъ".

Эти слова возбудили большой интересъ, и опять завязался долгій разговоръ о таинственной лигѣ, каждый членъ которой ужасной присягой обязывался быть смертельнымъ врагомъ всѣхъ испанцевъ, долженъ былъ ненавидѣть ихъ и вредить имъ, какъ только возможно, не завязывая съ нимъ никакихъ дружескихъ или вообще близкихъ, интимныхъ отношеній. Многіе дворяне и художники наряду съ простолюдинами принадлежали къ этому тайному обществу и были обязаны надзирать другъ за другомъ. Кто измѣнялъ своей присягѣ, того общество смертельно наказывало. Сальваторъ слушалъ молча. Онъ узналъ теперь имя противника, зналъ съ кѣмъ будетъ имѣть дѣло, намѣреваясь достичь цѣли, столь сильно занимавшей всѣ его помыслы и страстно волновавшей его сердце.