II.

Непримиримые контрасты.

Прошло сто лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ живопись въ лицѣ Рафаэля Санціо нашла своего величайшаго представителя, превзошедшаго всѣхъ живописцевъ совершенствомъ техники и тонкостью вкуса, изяществомъ стиля и идеальностью своихъ сюжетовъ. Но тѣмъ не менѣе онъ являетъ собой только кульминаціонную точку развитія цѣлаго періода, въ которомъ величайшіе живописцы всѣхъ временъ и народовъ соединились для удивительной и единственной въ своемъ родѣ дѣятельности. Рядомъ съ несравненной граціей Рафаэля стоитъ колоссальная по своей цвѣтущей мощи фигура Микель-Анджело; съ ними рядомъ стоятъ Леонардо-да-Винчи, поражающій глубиной содержанія и неисчерпаемымъ богатствомъ формъ,-- Корреджіо, плѣняющій пріятностью и роскошью красокъ, и еще многіе другіе, самоотверженно присягнувшіе въ вѣрности генію искусства, желая добиться своими созданіями первенства въ своемъ столѣтіи. Между тѣмъ, въ Неаполѣ первенствовала новая школа испанскихъ натуралистовъ, во главѣ которыхъ стоялъ Джузеппе Рибера, прозванный il spagnoletto, но его художественное вліяніе считалось вреднымъ, какъ заблужденіе вкуса. Послѣ того какъ завершилась дѣятельность великихъ мастеровъ живописи XV столѣтія, можно было оцѣнить все ихъ великое значеніе; теперь Рафаэль и Микель-Анджело блестятъ какъ двѣ лучезарныя звѣзды на итальянскомъ небосклонѣ искусства. Когда были найдены въ Римѣ ихъ главныя произведенія, ихъ фрески въ Ватиканѣ, изумляющія высокимъ полетомъ творческой силы, тогда притягательная сила вѣчнаго города выросла, для молодыхъ талантовъ до такой степени, что ни одинъ живописецъ не рисковалъ появиться въ свѣтъ, не побывавъ въ Римѣ. Хотя и внѣ Рима были многія замѣчательныя творенія обоихъ мастеровъ (именно Флоренція была богата скульптурными работами многосторонняго генія Микель-Анджело, такъ же какъ Миланъ произведеніями Леонардо-да-Винчи. а Венеція произведеніями Тиціана и его школы), но но изобилію и разнообразію сокровищъ искусства Римъ возвышался до небесъ надъ всѣми другими городами. Гигантскій соборъ св. Петра, Сикстинская капелла къ Ватиканѣ хранили творенія недосягаемаго значеніи. Достаточно назвать статую Моисея -- это мастерское твореніе Микель-Анджело -- отъ неоконченной могилы Юлія II въ церкви св. Петра, чтобы понять высокую цѣнность римскихъ сокровищъ искусства.

Къ запрестольнымъ картинамъ, написаннымъ Рафаэлемъ для церквей внѣ Рима, принадлежитъ св. Цецилія, которую онъ создалъ по порученію кардинала Лоренцо Пуччи для церкви св. Іоанна на горѣ, возлѣ Болоньи. Прелестная картина изображаетъ римскую мученицу, ужо въ то время причисленную къ.святымъ заступницамъ музыки, окруженную четырьмя святыми. Цвѣтущая юностью, исполненная непорочной небесной мечтательности, прелестная святая только-что кончила играть въ присутствіи друзой. Казалось, съ небесъ лилась отзвучная мелодія. Шесть ангеловъ, сидя на облакахъ, подхватывали мелодію и какъ пѣсню передавали далѣе. Подъ впечатлѣніемъ ангельскихъ звуковъ святые на землѣ безмолвствовали. Цецилія машинально держитъ руки на органѣ, жадно прислушиваясь къ пѣснѣ и обративъ голову и глаза къ небу. Апостолъ Павелъ, на лѣво отъ нея стоитъ, опершись подбородкомъ на правую руку, которая въ свою очередь покоится на лѣвой рукѣ, крѣпко сжимающей рукоятку моча. Голова его склонилась, чело обвѣяно глубокой думой. Цециліи и Павелъ кажутся далекими отъ дѣйствительна]!) міра, при чемъ одна вся проникнута неземнымъ чувствомъ, а другой застылъ въ глубокой думѣ. Какъ прелестный контрастъ, по правую руку отъ Цециліи стоитъ св. Магдалина. Ея большіе темные глаза выражаютъ жизнерадостную ясность и душевную безмятежность. Двѣ дальнія фигуры, Евангелиста Іоанна и Блаженнаго Августина, стоятъ въ созерцательныхъ позахъ. Каждая фигура въ отдѣльности и всѣ вмѣстѣ являли удивительную гармонію настроенія и выраженія, соединенную съ совершенствомъ колорита. Никакая другая картина великаго мастера не производитъ столь мечтательнаго впечатлѣнія, какъ св. Цецилія, и идея, что истинное искусство есть небесное откровеніе, неотступно преслѣдуетъ зрителя. Эта картина является той драгоцѣнностью, которая одна содѣйствуетъ величайшему украшенію всего города.

Въ Болоньѣ жила обѣднѣвшая отрасль нѣкогда богатой фамиліи Спинелли, теперешній глаза которой хотя и занималъ выдающуюся государственную должность, но былъ уже давно въ стѣсненномъ матеріальномъ положеніи. Камилло Спинелли, молодой человѣкъ, былъ очень красивъ; еще въ годы ученія, проведенные въ Римѣ, его знатное происхожденіе дало ему доступъ въ лучшіе дома; въ одномъ изъ нихъ онъ познакомился и снискалъ любовь дѣвушки изъ дома Барберини. Если этотъ родъ въ то время еще не занималъ виднаго положенія, которое ему впослѣдствіи создали особыя обстоятельства (одинъ изъ Барберини занималъ кардинальское кресло), то, все-таки, было исключительнымъ явленіемъ то обстоятельство, что Елена Барберини отдала свою руку молодому Спинелли. Положеніе фамиліи Барберини за послѣднее время измѣнилось радикально и совершенно неожиданно. Одинъ изъ Барберини, какъ многіе изъ его предковъ, избралъ духовную карьеру и своей талантливостью и силою ума достигъ кардинальскаго сана. Это было самое цвѣтущее время римской іерархіи. Громадныя деньги текли въ Римъ со всего христіанскаго міра въ папское казначейство. Кардиналы получали колоссальные доходы со своихъ епископій и аббатствъ, и, такимъ образомъ, кардиналъ Барберини въ скоромъ времени могъ окружить себя всевозможной роскошью. Громадные доходы церковныхъ князей обыкновенно расточались на сумазбродныя фантазіи, которыми, вообще, отличается эпоха Возрожденія. Превосходятъ всякую оцѣнку тогдашнія затраты на украшеніе домовъ, на драгоцѣнныя матерій, на дорогія рѣзныя работы, красивые сосуды, картины и статуи. Часто заботы объ искусствѣ и наукѣ были только средствомъ ввести въ обманъ общество, но не всегда сильные міра сего въ глубинѣ своихъ дворцовъ предавались мотовству и отдавались гнусной алчности. Этого, по крайней мѣрѣ, не случалось съ кардиналомъ Барберини, который не только любилъ, заботился и упражнялся въ изящныхъ искусствахъ, но и занимался со страстнымъ усердіемъ модными въ то время естественными науками. Доискиваться физическихъ законовъ, производить астрономическія наблюденія, изучать открытіе другихъ изслѣдователей -- все это было его любимѣйшими занятіями послѣ должностныхъ обязанностей кардинала.

Было извѣстно, что кардиналъ Барберини имѣлъ не безосновательныя надежды на скорое избраніе въ папы. Григорій XV, изъ дома Людовиковъ, занималъ въ то время кресло св. Петра; такъ какъ онъ самъ былъ въ высшей степени артистической натурой, то всякія духовныя стремленія находили подъ его властью сильное покровительство. Теперь не было рѣдкостью, что сыновья знатныхъ фамилій заводили интимную дружбу съ молодыми художниками, при чемъ многіе изъ нихъ сами занимались живописью и гордились тѣмъ, что нѣкоторымъ образомъ содѣйствуютъ ея развитію.

Камилло Спинелли и его супруга замѣтили въ своемъ старшемъ сынѣ Бернардо особенную склонность къ живописи. Будучи еще мальчикомъ онъ рисовалъ съ такимъ недюженнымъ талантомъ, что его родители должны были отнестись къ этому съ серьезнымъ вниманіемъ. Позднѣе онъ изучалъ великихъ мастеровъ живописи, насколько это было возможно въ церквахъ и галлереяхъ его родного города Болоньи. Между отечественными живописцами раньше всѣхъ пріобрѣлъ громкую славу Франческо Франція; но какъ бы ни были трогательны его картины по своей глубокой религіозности и по своему возвышенному паѳосу, Рафаэлевская Цецилія все-таки совершенно затмила его творенія. Любящая искусство душа Бернардо Спинелли, нашла въ Рафаэлевскомъ созданіи высочайшее откровеніе того генія, который для него былъ священнымъ идеаломъ. Сначала подростающимъ мальчикомъ, а затѣмъ и юношей, онъ до того былъ увлеченъ этимъ образцовымъ произведеніемъ, что друзья въ шутку называли его рыцаремъ св. Цециліи,-- и онъ принималъ это съ великодушной и даже довольной улыбкой.

Елена Спинелли никогда вообще не помышляла о выгодномъ поправленіи своихъ семейныхъ обстоятельствъ; но теперь когда ея сынъ всей душой жаждалъ отдаться всецѣло изученію искусства и когда ея супругъ не особенно охотно давалъ на. это свое согласіе, она обратилась къ своему дядѣ, всемогущему кардиналу, съ намѣреніемъ склонить его въ пользу Бернардо. Она отправила въ Римъ нѣсколько образчиковъ таланта и прилежанія своего сына. Рисунки и эскизы, которые кардиналъ довѣрилъ разсмотрѣть профессорамъ академіи, произвели очень выгодное впечатлѣніе. Не много времени спустя, въ Болонью пришло приглашеніе отправиться Бернардо въ Римъ къ своему дядѣ, чтобы подъ его покровительствомъ заниматься изученіемъ живописи. Можно себѣ представить какой радостный крикъ вырвался изъ груди юноши! Онъ до сихъ поръ еще колебался въ выборѣ своей дороги и за эту нерѣшительность былъ сурово бранимъ отцомъ, заботливо относившимся къ своей семьѣ. Только любовь матери позволяла ему оставаться до двадцати лѣтъ въ этомъ выжидательномъ положеніи. Онъ былъ совершенно чуждъ честолюбія и только съ наивной увѣренностью клялся всей душой, всѣми силами отдаться изученію живописи.

Было рѣшено, что Бернардо нѣсколько недѣль проведетъ во Флоренціи, а затѣмъ, изучивши сокровища искусства въ этомъ блестящемъ городѣ, отправится въ Римъ. Счастливый и полный розовыхъ надеждъ, онъ прибылъ во Флоренцію. Никогда міръ не казался ему столь прекраснымъ, никогда не любилъ онъ болѣе своей родины, никогда грудь его не дышала такой бодрой надеждой на будущее.

Удивительно ли, что его юношеское сердце сдѣлалось воспріимчивѣе къ дѣвичьей красотѣ? Онъ никогда не отказывался отъ участія съ товарищами въ танцахъ и увеселеніяхъ, и уже раньше его глазъ былъ опытенъ въ оцѣнкѣ красоты. Но онъ такъ долго жилъ въ родительскомъ домѣ подъ надзоромъ нѣжной, великодушной матери. что ни одна нечистая мысль, ни одно преступное желаніе не загрязнили его воображенія. Между матерью и сыномъ существовала рѣдкая откровенность. Бернардо привыкъ думать, чтобы мать принимала живѣйшее участіе во всемъ, что только его касалось: она. интересовалась его дѣтскими играми, его фантазіями и наклонностями, принимала участіе въ его юношескихъ мечтаніяхъ и стремленіяхъ. Безъ лицемѣрной набожности она строго соблюдала религіозные обряды, пріучивъ такимъ образомъ своего сына къ серьезному пониманію жизни. Иногда она противодѣйствовала суровой строгости отца, дѣлая это съ такой нѣжной мягкостью и такъ трогательно примиряя обоихъ, что поистинѣ казалась добрымъ геніемъ дома. Бернардо любилъ ее, какъ воплощеніе ангельской доброты: только изрѣдка испытывая гнѣвный взглядъ ея прекрасныхъ глазъ, онъ при воспоминаніи о немъ всегда останавливался предъ искушеніемъ. Однажды, осматривая внутренности церкви св. Ероики. онъ встрѣтилъ при выходѣ молодую дѣвушку благороднаго происхожденія, только-что входившую въ храмъ. Но своему одѣянію она принадлежала къ высшему обществу, по граціозности же фигуры и миловидности чортъ лица она въ его глазахъ превосходила все. что онъ раньше видѣлъ по части дѣвственной красоты. Болотисто-бѣлокурые волосы волнисто обрамляли ея плѣнительную головку, наполовину прикрытую вуалью, которыя дамы аристократки обыкновенно носили при посѣщеніи церкви. При этой встрѣчѣ онъ не видѣлъ ея глазъ, такъ какъ она шла мимо его, потупивъ взоры, не обращая вниманія; но когда онъ на слѣдующій день въ тотъ же часъ и на томъ же самомъ мѣстѣ опять нашелъ ее.-- взоры ихъ встрѣтились. Хотя она сейчасъ же опустила долу свои темносинія очи, Бернардо успѣлъ почувствовать какъ бы прикосновеніе электрической искры, и съ тѣхъ поръ онъ не могъ забыть этого чарующаго впечатлѣнія. Это было впечатлѣніе не только ея кроткихъ, большихъ и выразительныхъ глазъ, но и впечатлѣніе отъ того неподдѣльнаго выраженія цѣломудренной строгости, которая отпечатлѣлась въ ея чертахъ. Этого было достаточно, чтобы Бернардо ежедневно бывалъ въ церкви св. Ероики, гдѣ онъ наслаждался созерцаніемъ красивой дѣвушки. Восхищеніе сокровищами искусства во Флоренціи его занимало только отчасти, онъ страстно желалъ самъ создать свое собственное произведеніе и съ этой цѣлью поставилъ въ своей комнатѣ холстъ, набросалъ на немъ эскизъ картины, не зная еще, что изъ нея выйдетъ. Никогда онъ не отважился бы. хотя бы только въ помыслахъ, соперничать съ Рафаэлемъ, но ему вспоминались черты прелестной дѣвушки, которую онъ встрѣчалъ теперь ежедневно и которая казалась ему столь же примѣчательной, какъ картина св. Цециліи въ Болоньѣ, и онъ рѣшился написать христіанскую покровительницу музыки въ совсѣмъ иномъ видѣ.

Работа подвигалась впередъ съ необыкновенной быстротой и успѣхомъ, съ такимъ же успѣхомъ, какъ и его знакомство съ прелестной дѣвушкой, которая, не зная того, служила ему моделью для его картины. Это знакомство, робкое по началу, пошло дальше, благодаря смѣлому поклону, на который отвѣтили съ краской въ лицѣ. Скоро при выходѣ изъ церкви завязался разговоръ, и молодому человѣку казалось просто чудомъ небесъ, когда онъ узналъ, что предметъ его обожанія носитъ имя Цециліи! Это была дочь математика Галилея, слава котораго гремѣла по всей Италіи и имя котораго, какъ гордости науки, Бернардо слышалъ отъ своего отца. Разумѣется, онъ зналъ о молвѣ, считавшей Галилея колдуномъ и еретикомъ, зналъ, что ее распускаетъ народъ и духовенство, почему нѣкоторые испытываютъ нѣчто въ родѣ содраганія при его имени, боясь его какъ нечистаго духа. Бернардо отнынѣ сталъ больше обращать вниманія на то, что говорилось объ этомъ ученомъ мужѣ. Нѣкоторые ставили его очень высоко, другіе избѣгали его, и особенно его изслѣдованія о силахъ природы строгіе ревнители благочестія считали за возстаніе противъ Создателя и церкви, которая можетъ быть только единственной посредницей между Богомъ и людьми.

Все это узналъ Бернардо и былъ, конечно, убѣжденъ, что только клевета и зависть могли сомнѣваться въ заслугахъ Галилея. Онъ постигъ важность научнаго образованія для художника. Такъ какъ великіе образцы въ его искусствѣ, Леонардо-да-Винчи и Микель-Анджело, работали въ этомъ направленіи, то и рѣшилъ заняться изученіемъ физики. Въ скоромъ времени онъ сдѣлался горячимъ послѣдователемъ Галилея и страстно желалъ познакомиться съ нимъ, заниматься лично у него. Онъ слишкомъ долго затянулъ свое пребываніе во Флоренціи, и письма матери напомнили ему. что онъ не долженъ ни уклоняться отъ первоначально твердо установленнаго плана своихъ занятій, ни продолжать своей любви къ дочери такого важнаго ученаго, какъ Галилей, не имѣя на то права по своему положенію. Онъ еще ничего не сдѣлалъ, чтобы ему давало прочную увѣренность въ будущемъ, ничего не сдѣлалъ по доброй волѣ, если бы дѣло зашло о соединеніи судьбы любимаго существа съ его судьбой. Наконецъ, онъ быстро рѣшился. Картина Ов. Цециліи была окончена и возбудила удивленіе друзей. Бернардо послалъ ее въ монастырь Св. Духа, чтобы она была повѣшена въ тамошней церкви. Послѣ этого онъ рѣшительно назначилъ день своего отъѣзда, и какъ это ему не было тяжело, онъ все-таки остался при своемъ рѣшеніи, все приготовивъ къ часу отъѣзда.

Въ глубинѣ его души была, конечно, причина, которая препятствовала ему признать свои чувства къ возлюбленной, и которая почти также, какъ напоминаніе матери, влекла разстаться съ Флоренціей. Для него самого было загадкой, какъ могло его сердце совмѣщать такія противорѣчія, но не смотря на пламенную любовь къ дочери Галилея и на внутренній голосъ, подсказывавшій ему, что Цецилія раздѣляетъ его чувства, онъ замѣчалъ, что какая-то таинственная рука отталкиваетъ отъ него дѣвушку, препятствуетъ ему объясниться съ ней; хотя она никогда ему не говорила, онъ былъ увѣренъ, что между ними непреодолимая преграда, какая-то нѣмая, неотвратимая сила, заставляющая всѣ его радостныя надежды откликаться въ сердцѣ Цециліи глухимъ страданіемъ и молчаливой покорностью.

Могъ ли онъ не подслушать одного разговора, происходившаго въ прихожей Галилея рано утромъ, въ день его отъѣзда между Цециліею и другомъ ея отца: вѣдь Бернардо разсчитывалъ хотя такимъ путемъ найти ключъ для разъясненія загадки. Цецилія была одѣта такъ, какъ это было принято при посѣщеніи церкви,-- бѣлая вуаль покрывала ея бѣлокурые волосы и въ рукахъ она держала молитвенникъ. Она вышла изъ Кабинета своего отца, чтобы направиться въ церковь Св. Ероики, вдругъ осторожный стукъ снаружи въ дверь прихожей остановилъ ее. Она отворила дверь, какъ будто чего-то испугавшись, и позволила войти другу своего отца, достопочтенному ученому Донато Кассини. Шопотомъ она сказала:

-- Это вы. Кассини? Неужели вы хотите такъ рано безпокоить отца?

Ея примѣръ такъ подѣйствовалъ, что и Кассини, понизивъ голосъ, отвѣчалъ:

-- Никто не пожелаетъ ему болѣе пріятнаго сна. чѣмъ я. но меня заставляетъ...

Цецилія перебила его. взволнованно возразивъ:

-- Едва улеглись его волненія и думы, заставляющія превращать ночи въ день, едва онъ сомкнулъ свои утомленныя вѣжды, какъ приходитъ его лучшій другъ, чтобы разбудить его дли новыхъ заботъ. Тщетны мои мольбы, чтобъ онъ берегъ свою старость: онъ жертвуетъ собой для науки, его духъ разрушаетъ тѣло и скоро смерть похититъ у меня отца.

Съ участливо-серьезнымъ взоромъ Кассини отвѣтилъ:

-- Можете ли вы упросить его, Цецилія, когда вашъ отецъ слѣдуетъ за тѣмъ геніемъ, который ведетъ его особенной дорогой, высоко надо всѣмъ человѣчествомъ?

-- Я жалуюсь, конечно, не ради себя,-- возразила Цецилія,-- но скажите сами: какова же его награда? Положимъ, его послѣдователи и друзья удивляются величію его духа, но міръ, для котораго онъ работаетъ и творитъ, благодаренъ ли онъ ему хоть сколько-нибудь? Какъ моя любовь и заботливый уходъ могутъ украсить его старость, если я не должна оберегать его отъ науки, которой онъ жертвуетъ собой?!.

Кассини протянулъ ей руку и трогательно сказалъ:

-- Я понимаю вашу печаль и соглашаюсь съ вами, но что же дѣлать?

-- Если бы вы знали,-- сказала Цецилія и слезы показались у нея на глазахъ,-- что происходитъ со мной, то вы пожалѣли бы меня.

Испуганный Кассини быстро взглянулъ ей въ лицо и сказалъ:

-- Ради всѣхъ святыхъ, что вы хотите этимъ сказать.

Но Цецилія уклонилась отъ прямого отвѣта.

-- Нѣтъ,-- сказала она,-- я не рѣшаюсь облечь въ слово ужасную мысль, которая мучитъ меня. И развѣ могутъ помочь слова и желанія тамъ, гдѣ сама молитва тщетно надѣется быть услышанной, гдѣ закрывается небо и всякая надежда исчезаетъ.

Теперь Кассини догадался, что угнетало сердце бѣдной дѣвушки.

-- Не скрывайте отъ меня вашего горя,-- сказалъ онъ,-- я догадываюсь, что клевещутъ на отца въ присутствіи его дитяти, чтобы тяжелѣе обвинить благороднаго человѣка. Послушайтесь моего совѣта, не обращайте вниманія на всѣ наущенія и посмотрите, придутъ ли они сами къ вамъ? Вѣрьте мнѣ, что вашъ отецъ ни въ чемъ не виноватъ.

-- О, замолчите,-- просила Цецилія, снова заливаясь слезами; послѣ нѣкоторой паузы она снова продолжала:-- Когда я недавно, до встрѣчи съ вами, тихо вошла въ его комнату, я нашла его сидящимъ на стулѣ передъ рабочимъ столомъ, окруженнаго книгами, картами и пергаментами, и крѣпко уснувшимъ. Сѣдые волоса обрамляли его благородное лицо и хотя чело его было обвѣяно заботливой думой, онъ безмятежно спалъ. Я невольно, поднявъ руки, сказала въ сердцахъ: если это лицо обманщика, то кисть художника никогда не изображала намъ святости, то на каждомъ главномъ алтарѣ, гдѣ стоитъ набожно-настраивающее насъ Распятіе Спасителя, возсѣдаетъ тщеславный обманъ.

-- Я съ вами совершенно согласенъ,-- одобрительно замѣтилъ Кассини.

Цецилія же продолжала:

-- Послушайте же далѣе. Вѣдь грѣхъ всегда щеголяетъ въ маскѣ добродѣтели, вѣдь ложь рѣдко появляется нагой; послѣ этого какже можно этотъ благородный образъ считать лживымъ, развѣ онъ можетъ поддаться мрачной силѣ, навѣки отшатнувшись отъ Бога, навѣки оставшись потеряннымъ?

Страстное возбужденіе, съ которымъ она проговорила эти слова, обнаружили Кассини ея настроеніе духа.

-- Отгоните прочь такія заботы!-- сказалъ онъ ей убѣдительно,-- отгоните то, что нарушило вашъ душевный покой, что возмутило сердце набожнаго дитяти противъ своего отца и, вмѣстѣ съ тѣмъ, противъ велѣній Божіихъ.

Но отраву, которую хитрые монахи во время исповѣди влили въ сердце невинной, въ покорной вѣрѣ воспитанной дѣвушки, было не такъ легко удалить, не такъ легко было разсѣять мучившія ее сомнѣнія и находившія какъ будто облегченіе въ словахъ.

-- Кто могъ рѣшить, въ чемъ здѣсь заключается преступленіе? И если онъ виновенъ, лучше ли для меня и для него, что я это знаю? Кто на свѣтѣ стоитъ къ нему ближе меня, его дитяти? Никто его не можетъ спасти, если я не могла этого сдѣлать. Это. мое послѣднее рѣшеніе. Я хочу отречься отъ міра и всѣхъ земныхъ наслажденій, чтобы каяться на колѣняхъ и молиться Небесамъ, пока молитва моя не будетъ услышана и не призоветъ милость на его голову.

Въ увлеченіи разговоромъ ея голосъ зазвучалъ громче прежняго, и такъ какъ дремота Галилея была не особенно крѣпка, онъ проснулся и всталъ со своего кресла. Этотъ шумъ услышала Цецилія и поспѣшно удалилась съ словами: "Онъ проснулся, онъ не долженъ видѣть меня въ такомъ настроеніи! Прощайте!"

Кассини пришелъ предостеречь Галилея, ибо онъ видѣлъ, что для этого уже настала пора. Галилей долженъ былъ слышать голосъ Цециліи, ибо онъ испытующе и удивленно озирался, выйдя въ переднюю и найдя только своего друга. Радушно, по обыкновенію, онъ привѣтствовалъ его, сказавъ:

-- Мнѣ показалось, что я какъ будто слышалъ голосъ Цециліи? Или это мнѣ только послышалось спросонокъ.

-- Вовсе нѣтъ,-- замѣтилъ Кассини,-- это былъ не сонъ: ваша дочь Цецилія только-что вышла отсюда, отправившись къ обѣднѣ.

-- Набожное дитя!-- сказалъ Галилей.-- Ея первою мыслью ежедневно бываетъ молитва за ея отца.

-- Значитъ, это правда, что забота о вашемъ благополучія бросаетъ мрачную тѣнь на ея лучезарную юность. Она со страхомъ разсказывала мнѣ, что вы не пользуетесь покоемъ, работаете всѣ ночи напролетъ, разстраивая свое здоровье.

-- Доброе дитя боится, не зная, что дѣятельный духъ мало нуждается въ покоѣ. Наша жизнь коротка, поэтому нужно беречь это благородное сокровище.

-- Есть ли, наконецъ, выгода,-- замѣтилъ Кассини,-- такъ истощать свои силы, не беречь ихъ для будущаго, не стараясь продлить свою жизнь?

-- Нѣтъ, мой другъ,-- возразилъ Галилей,-- что можетъ случиться сегодня, то. значитъ, должно случиться, настоящее принадлежитъ мнѣ, на будущее же я могу только надѣяться, а не твердо разсчитывать.

-- Что же это съ вами?-- сказалъ подозрительно Кассини.-- вы. кажется, всегда шли только къ одной цѣли?

-- Да, это вѣрно.-- отвѣтилъ Галилей, смотря вопросительно на друга.

-- Но порой бываетъ выгодно,-- замѣтилъ Кассини,-- оглядѣться но сторонамъ.

Галилей не любилъ скрывать своихъ мыслей. Онъ сказалъ серьезно:

-- Если я вѣрно понимаю васъ, вы что-то скрываете. Вы знаете, я люблю прямую дорогу. Вы, можетъ быть, читали мой новый трудъ?

-- И хотѣлъ предостеречь васъ.-- возразилъ Кассини.-- Вы дѣйствительно безъ оглядки въ полномъ увлеченіи идете на встрѣчу своей гибели. Я часто говорилъ и повторяю еще разъ: вы не видѣте, какой вы подвергаетесь опасности; послѣ будетъ уже поздно. Новое твореніе ваше, которое теперь у меня, такъ опасно, что можетъ стоить вамъ не только свободы, но и самой жизни, если только ваши противники захотятъ съ помощью этого погубить васъ.

-- Вы преувеличиваете,-- возразилъ Галилей.-- вы думаете, что я послѣдую вашимъ совѣтамъ, и совѣтамъ другихъ друзей, между тѣмъ, я уже принялъ всѣ предосторожности. Отъ вашего вниманія ускользнуло, что я свое мнѣніе предоставляю опровергнуть и разсчитываю поэтому на снисхожденіе1 церковнаго авторитета.

-- Положимъ, вы это сдѣлали,-- возразилъ съ особеннымъ удареніемъ Кассини,-- но всякій читатель замѣтитъ, что только изъ принужденія и горькой необходимости.

-- Но вашему мнѣнію рабъ долженъ носить свои цѣпи съ радостью? Это значитъ желать слишкомъ многаго. Могутъ сковать слово, но но мысль; если же изъ моихъ словъ явствуетъ, что они сказаны но принужденію и мои мысли служили только маской,-- прекрасно, тогда моя цѣль достигнута.-- возразилъ Галилей.

-- Что я могу на это возразить?-- сказалъ Кассини.-- Вашъ мужественный духъ совсѣмъ не думаетъ объ опасности, вы ищите только средствъ высказать свои лучшія мысли публично, не смотря на всѣ предостереженія. Я знаю вамъ тяжело выслушивать мои совѣты, но я не устану повторять: послушайтесь благоразумнаго человѣка и скройте ваше новое твореніе.

Послѣднія слова пробудили въ Галилеѣ то упорство, съ которымъ онъ противился всѣмъ препятствіямъ, чувствуя себя правымъ и будучи увѣренъ въ истинѣ своихъ мнѣній.

-- Какъ,-- сказалъ онъ,-- твореніе сколькихъ дней, столькихъ ночей,-- твореніе, въ которое я вложилъ лучшую часть своихъ неотступныхъ думъ, заключающее все, что я такъ долго таилъ и чего доискивался съ ранней юности,-- все это я долженъ скрыть отъ людей? Мои противники могли принудить меня къ притворной уступчивости,-- по ихъ мнѣнію, имъ удалось задушить истину въ зародышѣ, ибо я долженъ подчиняться закону, притворно признавая противниковъ справедливыми,-- но мой духъ не можетъ умереть, истина перейдетъ безсмертной въ грядущія поколѣнія. Чего же мнѣ бояться? Инквизиціонная цензура просматривала мое сочиненіе, одобривъ его для печати и публичнаго распространенія. Отъ вашего робкаго взгляда ускользаетъ истинный смыслъ: вопросъ, вертится ли земля, или она, какъ хотятъ мои противники, стоитъ неподвижно,-- перейдетъ на разрѣшеніе грядущихъ поколѣній и что темное суевѣріе считало вредной ересью, то сдѣлается свѣтлой истиной.

Съ подозрительнымъ покачиваніемъ головы внималъ Кассини этимъ вдохновеннымъ словамъ.

-- Подумали ли вы,-- спросилъ онъ теперь,-- что приговоръ, произнесенный цензорами инквизиціи, можетъ еще болѣе раздражить вашихъ заклятыхъ враговъ? Одинъ изъ ихъ среды, принадлежащій къ коллегіи кардиналовъ, навѣрно отыщетъ иной смыслъ въ вашемъ трудѣ.

-- Я знаю на кого вы думаете. Это кардиналъ Беллярминъ. Но если онъ и захочетъ, то не сможетъ повредить мнѣ: папа Григорій отклонитъ его и онъ не будетъ имѣть вліянія.

-- Григорій боленъ, онъ уже восьмидесятилѣтній старецъ, а Беллярминъ имѣетъ много друзей.

-- И я имѣю въ Римѣ вліятельныхъ покровителей, такъ что могу быть спокоенъ за судьбу своего новаго произведенія. Я посвящу его кардиналу Барберини, который другъ науки и ко мнѣ особенно благоволитъ. Я имѣлъ уже доказательство его расположенія ко мнѣ, и если поставлю свое новое твореніе подъ его защиту, могу бодро глядѣть въ будущее.

Упомянутое имя Барберини ясно пробудило въ Кассини мысль, которая иначе ему, можетъ быть, не пришла бы въ голову. Такъ какъ его считали близкимъ другомъ Галилея, то передавали съ разныхъ сторонъ вѣсти о Бернардо Спиннелли.

-- Знаете ли,-- спросилъ Кассини;-- что племянникъ Барберини, Бернардо Спиннели, съ недавняго времени живетъ здѣсь, во Флоренціи?

Галилей слышалъ это имя въ первый разъ и отвѣчалъ, что онъ не знаетъ ни племянника своего покровителя, ни того, что онъ проживаетъ во Флоренціи.

-- И такъ,-- сказалъ Кассини,-- я могу разсказать вамъ новость, которая, навѣрно, васъ заинтересуетъ. Этотъ молодой живописецъ, сынъ племянницы вашего покровителя Барберини, написалъ на этихъ дняхъ для монастыря св. Духа картину св. Цециліи, и ликъ святой, какъ мнѣ разсказывали, какъ двѣ капли воды похожъ на лицо вашей дочери.

Галилей былъ пораженъ. Въ послѣднее время онъ замѣчалъ, что Цецилія была все серьезна и задумчива, онъ неоднократно заставалъ ее старающейся скрыть слезы. Въ немъ возникала боязнь, что онъ долженъ, хотя и въ другомъ смыслѣ, чѣмъ совѣтовалъ Кассини, позаботиться о благополучіи своей дочери. Если этотъ живописецъ былъ причиной ея тихихъ слезъ и тайнаго горя, то дѣло еще можно поправить, ибо Цецилія достойна благороднѣйшаго человѣка. Послѣ не долгихъ размышленій, Галилей даже обрадовался такому стеченію обстоятельствъ и вознамѣрился при первомъ удобномъ случаѣ испытать сердце своей дочери, сдѣлавъ все возможное, чтобы устроить ея счастье. Кассини же онъ сказалъ:

-- Я думаю эта картина не можетъ быть плодамъ неблагороднаго намѣренія, и поэтому я радуюсь такому извѣстію. Вы были правы, что вообще наука и страсть къ изслѣдованію могли ослѣплять меня во взглядѣ на окружающее; но разъ дѣло касается блага моей дочери, я могу измѣнить своимъ книгамъ и инструментамъ, и вы увидите, какъ живо будетъ занимать меня устройство счастья моей дочери.

Галилей просилъ еще разъ напомнить себѣ о Бернардо Спинелли, и оба мужа занялись веселымъ разговоромъ, не предчувствуя, что въ это самое время произошло событіе, уничтожившее всѣ ихъ планы.

Какъ разъ въ это утро Бернардо хотѣлъ проститься съ нѣкоторыми изъ своихъ друзей за кружкой вина. Она надѣялся, что всѣ не придутъ такъ рано, отказался отъ проводовъ, но пришло все-таки больше, чѣмъ онъ ожидалъ. На первой же недѣлѣ его пребыванія во Флоренціи двое или трое изъ этихъ молодыхъ художниковъ сдѣлались его неразлучными друзьями; молодыхъ людей связывала таинственная сила искусства и общая цѣль стремленій скрѣпила ихъ дружбу прочнѣйшимъ цементомъ. Разумѣется, въ ихъ отношеніяхъ было нѣчто легкомысленное; друзья вначалѣ вѣрили, что только новая работа заставляла Бернардо уѣзжать отъ нихъ; но постепенно въ нихъ вкрадывалось подозрѣніе, что его сердце нашло какой-нибудь магнитъ, и они пробовали напасть на слѣдъ сердечной тайны по догадкамъ и посредствомъ легкаго подтруниванья. Какъ раньше Бернардо былъ неуязвимъ, такъ и теперь не поддавался, когда нѣкоторые изъ провожавшихъ его друзей позволили себѣ по его адресу колкія шутки. Въ такихъ разговорахъ они пришли на площадь передъ церковью св. Ероики. Бернардо остановился, промолвивъ:

-- Пожалуйста, други милые, оставьте меня здѣсь одного и возвращайтесь къ товарищамъ. Послѣднія минуты во Флоренціи я хочу посвятить религіозному долгу; я хочу это непремѣнно исполнить, ибо сейчасъ уѣзжаю. Друзья начали его уговаривать отсрочить отъѣздъ.-- Останься еще денекъ,-- просилъ одинъ.-- Только до вечера, умолялъ другой; но Бернардо не хотѣлъ болѣе затягивать мукъ отъѣзда, которыя онъ одинъ чувствовалъ во всей силѣ. Онъ попросилъ не удерживать его и не стараться поколебать его намѣреній. Поручивъ его защитѣ божіей и всѣхъ святыхъ, товарищи горячо пожали ему руку и возвратились восвояси. Только одинъ изъ нихъ, Гвидо Сарто изъ Болоньи, игравшій съ нимъ еще мальчикомъ, остался съ Бернардо, крикнувъ товарищамъ, что скоро послѣдуетъ за ними.

-- Кто можетъ тебѣ не вѣрить,-- сказалъ послѣ этого Гвидо,-- что ты уѣзжаешь отсюда потому, что тебя влечетъ вѣчный Римъ? Я завидую твоей судьбѣ, но надѣюсь скоро послѣдовать твоему примѣру: и я страстно стремлюсь туда, гдѣ вѣчно живетъ нашъ великій Рафаэль, хотя тѣло его и разсыпалось въ прахъ.

-- Ты правъ,-- замѣтилъ Бернардо,-- я буду очень радъ встрѣтить тебя въ скоромъ времени въ Римѣ. Не будемъ никогда разрывать нашего вѣрнаго дружескаго союза! Мы должны почитать старыхъ боговъ, взирая на нихъ съ благоговѣніемъ, но и живущіе мастера должны служить намъ образцами. Ихъ живой примѣръ долженъ спасать насъ отъ малрдушнаго унынія, дѣлая увѣреннѣе въ своихъ силахъ.

Друзья все еще стояли вмѣстѣ, а уже раздался колоколъ, возвѣщавшій начало обѣдни; съ разныхъ сторонъ къ церкви тянулись мужчины и женщины. Женщины и дѣвушки были покрыты, по обыкновенію, вуалями, которыя все-таки не мѣшали страстнымъ глазамъ мѣтать свои губительныя стрѣлы.

-- Посмотри-ка,-- сказалъ Гвидо, какъ прекрасная Лучія Бенталіо бросаетъ на насъ тайкомъ нѣжные взгляды изъ-подъ вуали. Ты не найдешь такой живой красоты въ Римѣ и будешь сожалѣть о цвѣтахъ Флоренціи.

Въ это мгновеніе прошла Цицилія Галилеи, немного опоздавъ вслѣдствіе разговора съ Кассини; она поспѣшно прошла площадь, поднялась по ступенямъ храма и скрылась въ церкви, не бросивъ взгляда ни направо, ни налѣво. Бернардо пытался скрыть свое волненіе, но это плохо ему удалось: онъ поспѣшно протянулъ Гвидо руку и хотѣлъ проститься съ нимъ. Тотъ остановилъ его и началъ нашептывать:

-- Правда ли, что ты скрытничаешь?-- Ты знаешь эту даму; скажи, кто она? Ты можешь не открываться въ своихъ чувствахъ, потому что румянецъ, вспыхнувшій на твоихъ щекахъ, и такъ выдалъ тебя.

-- Ну, конечно, ты отгадалъ!-- возразилъ иронически Бернардо и сдѣлалъ усиліе говорить возможно равнодушнымъ тономъ.-- Я знакомъ съ нею и знаю, что она дочь знаменитаго натуралиста Галилея.

-- Галилея?-- быстро повторилъ Гвидо,-- астронома Галилея, о которомъ теперь столько говорятъ? Я припоминаю кое-что объ этомъ мужѣ изъ моего дѣтства. Отецъ мой разсказывалъ мнѣ, что Галилей въ Пизанскомъ соборѣ открылъ законы качанія маятника, слѣдя глазами за непрерывнымъ качаніемъ неугасаемой лампады. Я тогда удивлялся наглости, что въ церкви можно заниматься чѣмъ-нибудь инымъ, кромѣ Бога и святыхъ. Между тѣмъ, мои мнѣнія измѣнились, и я не разъ сочувственно думалъ, какъ неосторожно этотъ ученый мужъ своими изслѣдованіями возстановилъ противъ себя духовенство. Будь осторожнѣй: если твой дядя узнаетъ, что тебѣ нравится дочь Галилея, онъ можетъ разсердиться.

-- Мой дядя очень цѣнитъ Галилея,-- возразилъ Бернардо.

Гвидо взглянулъ на него удивленно и недовѣрчиво.

-- Твой дядя, кардиналъ, цѣнитъ астронома Галилея?! Это весьма сомнительно!

-- И, все-таки, это такъ, какъ я говорю,-- возразилъ Бернардо.-- Мой дядя уважаетъ науку и гордится ролью высокопоставленнаго покровителя ученыхъ; особенно же онъ друженъ съ Галилеемъ. Онъ даже обнародовалъ одно краткое похвальное слово въ стихахъ къ этому знаменитому мужу. Я не хочу сказать, что мой дядя Аріостъ; для нѣжныхъ строфъ, какія писалъ Петрарка, онъ, правда, неподходящій цѣнитель,-- но дружить съ наукой позволяется и кардиналу.

-- Теперь,-- началъ Гвидо,-- я не знаю, что и думать объ этомъ Дѣлѣ. Мнѣ извѣстно, что церковь торжественно объяснила, что вопросъ -- земля ли вертится вокругъ солнца или солнце вертится вокругъ земли -- давно уже рѣшено священнымъ писаніемъ; поэтому, св. церковью твердо установлено, что солнце вращается, а земля стоитъ неподвижно. Было даже строго воспрещено публично высказывать сомнѣніе въ этомъ. Это постановленіе должно быть теперь уничтожено ради Галилея, который повторяетъ мнѣніе одного нѣмецкаго изслѣдователя. Какъ же возможно, чтобы такой высокій сановникъ, какъ твой дядя, былъ друженъ съ человѣкомъ, проповѣдующимъ ученіе, которое стоитъ въ явномъ противорѣчіи съ постановленіями церкви?

-- И, все-таки, это такъ,-- возразилъ Бернардо.-- Я знаю весьма достовѣрно, что мой дядя въ былое время неоднократно приглашалъ Галилея совсѣмъ переселиться въ Римъ, но Галилей съ предусмотрительнымъ благоразуміемъ отклонилъ это предложеніе. Странное стеченіе обстоятельствъ случилось теперь. Заклятый врагъ Галилея кардиналъ Беллярминъ, по смерти Павла У, удалился изъ Рима, поселившись здѣсь во Флоренціи, находясь во враждѣ съ Григоріемъ и не желая переносить его кроткихъ взглядовъ. Беллярминъ здѣсь на свободѣ тайно проводитъ свои взгляды, сохраняя вмѣстѣ съ тѣмъ лицемѣрный видъ, будто онъ далекъ отъ всякаго вліянія на дѣла церкви. Втихомолку же хитрый іезуитъ интригуетъ противъ всякаго свободнаго духовнаго порыва. Онъ можетъ зло оклеветать Галилея чрезъ своихъ помощниковъ.

-- Совершенно справедливо,-- замѣтилъ Гвидо,-- этотъ Беллярминъ принадлежитъ къ ордену іезуитовъ и только выжидаетъ своего времени. Григорій -- человѣкъ старый и больной, онъ долго не проживетъ. Кто можетъ знать на кого падетъ тогда выборъ въ папы?

Терпѣніе Бернардо начинало истощаться. Онъ хотѣлъ еще разъ увидѣть Цецилію и его неудержимо влекло въ церковь, гдѣ теперь молилась его возлюбленная. Но въ то самое мгновеніе, когда онъ хотѣлъ покинуть Гвидо, сказавъ ему на прощанье нѣсколько словъ, изъ сосѣдней улицы, выходившей на площадь, вдругъ высыпала толпа народа, слѣдовавшая за доминиканскимъ монахомъ; она съ шумомъ и гвалтомъ размѣстилась на церковной лѣстницѣ и около нея.

Монахъ былъ однимъ изъ тѣхъ проповѣдниковъ, которыми церковь пользовалась не только въ праздники, но и при другихъ случаяхъ, чтобы такъ или иначе подѣйствовать на народъ. Этотъ монахъ былъ особенно извѣстнымъ и любимымъ проповѣдникомъ простого народа, ибо отличался оживленной жестикуляціей и выкрикиваньями, слышными въ толпѣ отовсюду. Теперь пробраться въ церковь для Бернардо было невозможнымъ: такъ густо тѣснился народъ на паперти и на лѣстницѣ, чтобы послушать поудобнѣе, сидя, предстоящую проповѣдь. Монахъ-служка сопровождалъ проповѣдника и носилъ за нимъ нѣчто въ родѣ высокой скамейки, для которой онъ искалъ удобнаго мѣста, чтобы проповѣдь была слышна отовсюду. Гвидо рѣшилъ, что они непремѣнно должны присутствовать, хотя бы вначалѣ при этомъ народномъ зрѣлищѣ, и было бы легкомысленно и совершенно напрасно, если бы Бернардо вздумалъ отсюда удалиться.

Между тѣмъ, проповѣдникъ взобрался на свою каѳедру и обратился, откашлявшись, къ стоящему и сидящему народу. Сначала онъ приказалъ молчать, затѣмъ, подождавши нѣкоторое время, началъ такъ:

-- Не думайте, что я пришелъ сюда для того, чтобы разсказывать вамъ шутливыя сказки и забавныя исторіи, которыя вы такъ любите слушать отъ своихъ рапсодовъ, для этого вы можете отправиться на площадь "Синьорія", ибо здѣсь, въ виду Божьяго храма, приличествуетъ говорить только о серьезныхъ вещахъ.

Онъ еще разъ откашлялся и немного подождалъ, пока прекратились замѣчанія, громко дѣлаемыя изъ толпы. Затѣмъ, возвысивъ голосъ, онъ началъ свою проповѣдь слѣдующими словами:

-- Когда однажды Богъ сотворилъ міръ...

Онъ долженъ былъ еще разъ остановиться, ибо одинъ изъ слушателей, охотно валявшій шута, сдѣлалъ замѣчаніе, что доминиканецъ началъ основательно, отчего одни засмѣялись, а другіе громкими криками призывали къ молчанію. Доминиканецъ выпрямилъ на каѳедрѣ свою сухощавую фигуру и снова началъ громкимъ голосомъ:

-- Когда однажды Богъ сотворилъ міръ, то въ первый день онъ сказалъ: да будетъ свѣтъ!-- и появилось солнце, чтобы свѣтить днемъ на небосклонѣ. И Богъ повелѣлъ ему восходить утромъ и заходить вечеромъ. Такъ это осталось и до сего дня. Твердо покоится земля на своихъ полюсахъ и свѣтъ небесный окружаетъ ее, какъ вы всѣ можете видѣть ежедневно. Если бы теперь пришелъ кто-нибудь и сказалъ вамъ, что вы, всѣ стоите на головѣ, то, вы, конечно, подумаете, что этотъ человѣкъ дуракъ,-- если же бы кто-нибудь пришелъ и сказалъ вамъ, что земля, на которой мы всѣ стоимъ, катится и вертится вокругъ своей оси, то вы опять, конечно, подумаете, что это дуракъ, ибо обманываетъ васъ пустыми бреднями; вѣдь земля должна была бы убѣгать изъ-подъ нашихъ ногъ, и мы потеряли бы равновѣсіе, если бы была правда, что земля вертится вокругъ своей оси.

Когда монахъ дошелъ до этихъ словъ, Гвидо шепнулъ своему другу: "Замѣчаешь ли, въ кого онъ мѣтитъ? Прямо въ Галилея!" Но Бернардо сдѣлалъ ему знакъ замолчать: у него самого были уши и онъ слушалъ, притаивъ дыханіе.

Монахъ продолжалъ:

-- Но этого мало. Не только глупость, но и богохульство, если человѣкъ осмѣливается распространять подобныя мысли. Подумайте только: земля, созданная Богомъ, должна стоять неподвижно, ибо Господь воздвигъ на ней свою св. церковь, она, слѣдовательно, не можетъ вертѣться, и это можетъ утверждать только человѣкъ, одержимый злымъ духомъ, чтобъ земля вдругъ вертѣлась, а солнце оставалось неподвижно! Замѣчаете ли вы наглую гордость? Кто господинъ и кто слуга? Кому должны быть послушны солнце и земля? Тому ли, кто ихъ создалъ, или тѣмъ ученымъ умникамъ, которые дерзко противятся Создателю и Его св. церкви? Богъ даетъ откровеніе только черезъ церковь, и отъ нея люди должны ждать поученія. Но находятся заносчивые гордецы, одержимые преступнымъ желаніемъ оспаривать Всемогущество и справедливость Всевышняго создателя. Но они не могутъ дѣлать это безнаказанно. Мы не хотимъ терпѣть, чтобы нашу церковь позорно поносили; долгъ каждаго истиннаго христіанина сражаться въ такой битвѣ за Бога. Никто не можетъ учинить болѣе тяжкаго грѣха, какъ сопротивленіе божественному порядку.

Здѣсь проповѣдникъ сдѣлалъ паузу. Бернардо забылъ обо всемъ окружающемъ; злобно сверкающимъ взоромъ смотрѣлъ онъ на монаха; ему страстно хотѣлось уничтожить проповѣдника, но Гвидо схватилъ друга за руку, уговорилъ держать себя покойнѣе. Монахъ продолжалъ:

-- Вы, можетъ быть, подумаете: какое намъ до всего этого дѣло? Но не думайте, что это дѣло мало касается васъ, и не мечтайте, что вы сами свободны отъ всѣхъ прегрѣшеній. Развѣ справедливо, что вы терпите въ своей средѣ такихъ супостатовъ? Какъ же могутъ жить между вами люди, распространяющіе такую ересь, и вашъ гнѣвъ послѣ этого не разразится [надъ ними! Говорю вамъ: кто схватитъ врага Божьяго, тотъ его другъ, кто будетъ преслѣдовать супостатовъ, тотъ проявитъ истинную набожность, кто же истребитъ ихъ, тотъ совершитъ угодное Богу дѣло.

Послѣднія слова проповѣдникъ произнесъ возвышеннымъ голосомъ и съ сильнымъ удареніемъ. Слушатели, изъ которыхъ только немногіе понимали то, о чемъ онъ разсуждалъ, ждали еще продолженія; но всѣ были развлечены, когда поднялся легкій шумъ около проповѣднической каѳедры. Бернардо хотѣлъ протѣсниться туда, и напрасно старался Гвидо удержать его или увести съ площади въ одну изъ сосѣднихъ улицъ. Бернардо былъ глухъ къ его просьбамъ и, вырвавшись отъ него, закричалъ:

-- Оставь меня! Я не могу больше терпѣть, чтобы лицемѣрная хитрость морочила невѣжественный народъ!

Но онъ ошибся въ своемъ разсчетѣ. Народъ зналъ монаха, почитая въ немъ священнаго духовника. Это создало ему защиту противъ возмутителя. Бернардо закричали изъ народа, что если ему не понравилась проповѣдь, онъ можетъ удаляться; женщины визжали и кричали, что красивый господинъ должно быть еретикъ. Дѣло дошло бы до свалки, если бы монахъ не возвысилъ голоса и не заговорилъ громче прежняго:

-- И такъ какъ вы знаете,-- продолжалъ проповѣдникъ,-- кто врагъ нашей церкви, то отнесетесь къ нему, какъ вамъ указываетъ св. Писаніе. Тамъ сказано: что вы стоите мужи галилейскіе и смотрите на небо? Эти слова имѣютъ значеніе пророческое: они указываютъ на галилейскихъ мужей, живущихъ здѣсь во Флоренціи между нами.

Бернардо опять хотѣлъ попытаться перебить монаха, но толпа окружила его и съ угрозами остановила. Доминиканецъ кончилъ проповѣдь и сошелъ со своей каѳедры, которую служка снова принялъ. Народъ густо толпился около него, многіе цѣловали у него руку, другіе просили благословенія, третьи, наконецъ, ждали дальнѣйшихъ объясненій на счетъ того, о чемъ говорилось. Онъ отказался отъ опредѣленнаго отвѣта, но его уклоненіе заключало новые намеки, наводившіе на истинные слѣды. Спрашивавшіе его, опять обращались къ другимъ,-- и такимъ образомъ скоро завязался живой разговоръ о значеніи словъ монаха.

-- Замѣтили ли вы,-- сказалъ одинъ,-- на что хотѣлъ намекнуть благочестивый братъ?-- Онъ говорилъ о мужахъ-галилеянахъ во Флоренціи. Это несомнѣнно послѣдователи астронома Галилея.

-- И такъ, это имя уже встрѣчается въ Библіи!-- замѣчалъ другой,-- не можетъ быть и сомнѣнія, что антихристъ вмѣшался въ это дѣло! Эти еретики всѣхъ насъ погубятъ.

-- Развѣ мы не видимъ ежедневно собственными глазами, какъ солнце встаетъ съ востока и заходитъ на западѣ,-- вмѣшался третій,-- кто захочетъ отрицать это, тотъ долженъ быть дуракомъ, и вовсе не стоитъ труда сердиться на подобныя глупости.

-- Вы ничего не понимаете,-- замѣтила одна старуха,-- Галилей не только не дуракъ и не глупецъ, а высокоученый человѣкъ, который ничего не доказываетъ не будучи въ этомъ убѣжденъ. Но я, кажется, не ошибаюсь,-- вскричала она вдругъ, посмотрѣвъ на церковную дверь, откуда только-что вышла Цецилія, посмотрите ка, кто тамъ идетъ?

Толпа, расположившаяся на лѣстницѣ, по окончаніи проповѣди постепенно разошлась, такъ что выходъ изъ церкви былъ свободенъ. Цецилія, конечно, не догадывалась о томъ, что произошло; несомнѣнное волненіе -- слѣдствіе утренняго разговора съ Кассини -- влекло ее домой. Старуха указала на нее и проговорила:

-- Это дочь Галилея, о которомъ говорилъ благочестивый братъ, это она только-что вышла сюда.

Мигомъ народъ столпился вокругъ Цециліи и каждый хотѣлъ разглядѣть ее поближе. "Дочь еретика!" -- говорилъ одинъ; "Галилеянка!" -- кричалъ другой, и едва Цецилія могла замѣтить происходившее вокругъ нея, какъ была окружена, при чемъ нѣкоторые безпощадно угрожали ей. Она подняла вуаль съ лица,-- и нахальная рука одной пошлой женщины схватила нѣжную ткань и сорвала ее съ головы.

До смерти испуганная, смущенная дѣвушка едва не лишилась чувствъ, и она навѣрно упала бы на землю, если бы Бернардо быстро не подоспѣлъ къ ней, чтобы принять ее на свои руки. Гвидо съ своей стороны тоже поспѣшилъ. Будучи оба изъ благородной фамиліи, они носили при себѣ шпаги, которыхъ испугалась напиравшая толпа. Хотя громко дѣлались угрозы и вопросы, какъ пришли сюда эти господа защищать дочь еретика, между тѣмъ какъ другіе говорили, что они также принадлежатъ къ галилеянамъ, но все-таки никто не осмѣлился приблизится къ группѣ, стоявшей на паперти. Лишь только Цецилія пришла въ чувство, такъ что могла крѣпко стоять на ногахъ, она, дрожащая, поспѣшила домой въ сопровожденіи двухъ молодыхъ художниковъ.

Нужно было немного словъ, чтобы все объяснитъ молодой дѣвушкѣ. Бернардо былъ въ ужасномъ возбужденіи. Онъ высказалъ все, что было у него на сердцѣ, истощивъ весь запасъ своего краснорѣчія. Онъ справедливо возмущался такимъ подлымъ, постыдно-несправедливымъ обращеніемъ съ важными научными вопросами къ тупому разуму чернаго народа и къ его низменнымъ инстинктамъ. Онъ далъ обѣтъ отомстить кому слѣдуетъ за Эту пошлую сцену, сдѣлавъ все, чтобы доказать правоту независимаго духа Галилея. Онъ рѣшилъ отложить поѣздку, считая своей священной обязанностью выступить свидѣтелемъ противъ наглаго духа монаха, если это можетъ быть необходимо и полезно.

Цецилія ничего не разспрашивала. Дрожа, она размышляла о томъ, чтобы могло быть съ ней, если бы она лишилась чувствъ и оставалась беззащитной среди разсвирѣпѣвшей, дикой народной массы.

Она шла медленно, съ опущенной головой, между обоими своими защитниками. Она дѣлала величайшія усилія, чтобы держаться прямо. Она не могла уловить ни одной своей мысли, кромѣ непрестанной боязни еще разъ не лишиться сознанія и посреди улицы не упасть на землю. Она молила Бога сохранить ее отъ этого, и вздохнула свободно, когда, наконецъ, раскланялась у дверей своего дома съ обоими художниками, сказавъ имъ нѣсколько трогательныхъ словъ благодарности. Затѣмъ она поспѣшила къ своей старой нянѣ, замѣнявшей ея мать, и выплакала себѣ глаза, прежде чѣмъ рѣшилась собраться съ силами и разсказать своему отцу о случившемся.